Любопытно, что русское правительство мирилось с таким нарушением своих постановлений, ибо когда англичане в своей «промемории» признались во всем этом и просили отмены приведенного указа 1732 г., которого они боялись ввиду установленных в нем жестоких наказаний, то им было сообщено, что хотя указ, только что изданный, отменить неудобно, но он на практике применяться не будет. Этим узаконивалась розничная продажа товаров иностранцами из устроенных ими магазинов.

В 1666 г., при заключении русско-английского договора, англичане добивались того, чтобы им дано было право продавать товары друг другу. Русское правительство находило, что этот вопрос касается внутреннего законодательства и в договоре разрешен быть не может^{549}. Напротив, в трактате 1797 г. «соглашенось», чтоб подданным обеих сторон (ст. 4) «позволено было держать» товары «в своих домах или магазинах, продавать или менять оптом, свободно и без притеснения, не принуждая их записываться в мещанство того города или места, где они будут жить и торговать» (последнее было установлено Городовым положением 1785 г.)[40].

Георги в своем «Описании Санкт-Петербурга 1794 г». сообщает о том, что «иностранное купечество отправляет единственно торг оптом и по большей части по комиссиям». Но несколькими страницами дальше он прибавляет, что «некоторые из иностранных купцов, кои по состоянию своему удобнее могут отправлять торг в розницу, нежели оптом, достигают намерения своего, записавшись во 2 или 3 гильдию. Многие из них завели находящиеся ныне здесь во множестве английские и французские, немецкие и голландские магазины, сверх того, магазины для женских уборов, модные, мебельные магазины и проч.»^{550}.

Вопрос об этих магазинах обсуждался в «мнениях», поданных в «особенное собрание», которое было созвано в 1793 г. в связи с падением вексельного курса. В докладной записке, представленной от имени большинства русских купцов, наряду с предложением пресечь «вкоренившийся» крестьянский торг иностранными товарами, совершаемый «под всякими ложными видами», в качестве «средства» к возвышению курса выдвигается в первую очередь проект запретить мелочную торговлю, производимую «в противность городового положения» иностранцами нерусского подданства; это «злоупотребление» распространилось настолько, что таковые иностранцы, содержа «в домах магазины», подрывают и разоряют природных здешних купцов и мещан. В другом мнении (купца Самойлова) также дается совет «отрешить товарные в домах магазины», принадлежащие нерусским подданным, а заодно запретить иностранцам записываться в российское купечество.

Но какое отношение эти «товарные в домах магазины», столь неприятные русским купцам, могли иметь к вексельному курсу? В мнении купца Девкина говорится о необходимости запретить их «яко гнезда роскоши и мотовства». Роскошь же, читаем в другой записке вологодского купца Большого-Лаптева, «вредна потому наипаче», что оная состоит из таких вещей, «за которые платить не внутри государства, а за море переводить должно», а эти магазины привели к тому, что товары, которые прежде употреблялись в одних только знатных домах, ныне вошли почти во всеобщее употребление. Иностранцы же, получая «чрезвычайный барыш от продажи выписанных по удобному сношению с иностранными фабрикантами на великие суммы ненужных товаров, деньги переводят за море». Таким образом, продажа «прихотных» товаров иностранцами и переход барышей в руки их, а не купцов ведет к отливу звонкой монеты за границу и роняет вексельный курс.

Соответственно этим заявлениям «особенное собрание» в своем заключении обращает внимание на домовые магазины иностранцев с модными товарами, которые не только противоречат Городовому положению и причиняют «великий подрыв всему природному российскому купечеству», но и наносят «непомерный вред государству», увеличивая ввоз иностранных «роскошных и не нужных» товаров. Владельцы их, обогатившись «толь легким образом», наконец уезжают «в свои отчизны» и увозят «безвозвратно все скопленные неправедными способами капиталы» и там «делятся с товарищами своими, кои, живучи за морем, участвовали с ними во всех выгодах и преимуществах, природному российскому купечеству и мещанству высочайше дарованных». Так что снова выступает на сцену «подрыв природному купечеству»^{551}.

В этом заключении упоминается о существовании модных магазинов как в обеих столицах, так и вообще в больших городах, где они, очевидно, являлись первыми лавками, открытыми вне рядов и гостиных дворов и устроенными на европейский манер. Как и первые магазины современного характера на Западе, они имели в виду богатую публику, сбывая предметы роскоши, и, вероятно, были изящно обставлены, имели витрины и выставки^{552}.

В первой половине XIX ст. (1800—1860) обороты нашей внешней торговли развивались следующим образом: (в среднем за год, в тыс. руб. зол.)^{553}:

Сравнивая начальный и конечный пункты, получаем увеличение оборотов за промежуточный период почти в 3¹/₂ раза (вывоза в 3 раза, привоза в 4 раза). Но рост не отличается равномерностью. Этому препятствовали войны — сначала Наполеоновские, затем Крымская война, в области вывоза возрастание задерживается и в 30-х годах. Но еще гораздо быстрее, чем до 60-х годов, рост в следующие полвека: в 1909—1913 гг. вывоз достигает (в среднем) 1¹/₂ млрд., привоз 1140 млрд. руб. — увеличение в 7 и 5¹/₂ Раз» а всего оборота в 6 раз (с 431 до 2640 тыс. руб.).

В XVIII ст. товарообмен совершался почти исключительно морем^{554}; сухопутная торговля еще к концу этого столетия имела совершенно минимальное значение (менее 6% всего оборота). В начале XIX ст. (1802 — 1804) она возрастает до 12% оборота в области вывоза и до 22% в сфере привоза, а в половине XIX ст. сухопутный вывоз достигает 27%, привоз 37% оборота. Роль сухопутной торговли, следовательно, растет, но крупные размеры она приобретает лишь во второй половине XIX ст., под влиянием развития железнодорожной сети. В 1908—1912 гг. (в среднем) привоз по сухопутной границе (533 млн.) превышает половину всего привоза (53%), тогда как вывоз (365 млн.) доходит всего до четверти экспорта — вывоз по-прежнему совершается морем.

Морская торговля к концу XVIII ст. сосредоточивалась почти исключительно на Балтийском море — остальные моря, в том числе Черное с Азовским, к тому времени не играли никакой роли. Это положение не меняется и к началу XIX ст. — 85% привоза и 91% вывоза идет на порты Балтийского моря. Лишь к половине XIX ст. участие его в экспорте падает до 61%, ибо третья часть всего экспорта — это в особенности экспорт хлеба — переходит к Черному и Азовскому, тогда как в импорте на долю Балтийского моря и теперь приходится свыше четырех пятых — 84%. Здесь уже намечается то важное положение, которое южным морям суждено было занять впоследствии в отношении вывоза русских произведений, где они с течением времени выдвинулись на первое место. В начале XX ст. Черному морю с Азовским принадлежит в области вывоза первое место (в 1908—1912 гг. в среднем 550 млн., Балтийское 430 млн.) — в силу опять-таки экспорта хлеба, — тогда как в отношении привоза оно сильно отстает от Балтийского (Балтийское дает 350 млн., Черное с Азовским всего 84 млн. или одну четверть) — в особенности весь привозимый каменный уголь идет ведь на балтийские порты^{555}.