- Что - так страшно, так опасно? - театрально ужаснулся Гарик.
- Сам чёрт ногу сломит! - значительно округляя глаза, поведал Веник.
Они посмотрели друг на друга и улыбнулись... Чему-то, что открывалось там... за стенами этого дома, за порогом, за облезлой дверью... Что-то непередаваемое словами, и даже неоформленное в образ. Что только чувствовалось душой. Как будто... приключение, какое бывает только у героев фантастических книг.
- Ромочка, жди здесь, - властно повелел Гарик шофёру.
Ромочка достал заранее запасенный новый русский детектив и тут же погрузился в чтение (знать детектив был интересный).
Когда над спящим городом занималась заря, Гарик ехал домой. Выпитая с Веником водка уже не будоражила кровь, он был трезв и сознание его было ясно как сверкающий на солнце хрусталь.
В этот час, когда сон смеживал очи последних ночных гуляк, его сердце стучало в удвоенном ритме и горячо пульсировало в голове.
Он помнил. Где бы ни был и что бы ни делал сегодня, он помнил запах ладана и глядящие сквозь него бесстрастные темно-карие глаза. Ни важный разговор с дядей Мишей ни пьянка и дикие бредовые фантазии у Веника не смогли изгнать из чувств его впечатление от этой утренней встречи.
Теперь уже и нечем было изгонять. Гарик ехал меж темных, тонущих в предутренней дымке зданий, и думал о том, что именно должен чувствовать сейчас? И должен ли он чувствовать то, что чувствует? И должен ли он ехать в тот дом вообще...
Он чувствовал себя сейчас совсем не так... как-то совсем не так, как раньше. Теперь ему казалось, что слишком много он придумал, присочинил к реально произошедшим с ним событиям.
- Ты знаешь, Веник, мне страшно...
За окнами убогой комнатушки с облезлыми стенами сгущались сумерки.
Они сидели на застланном покрывалом матрасе, перед ними на дощатом облупленном полу стояла бутылка водки, лежали на куске сверкающей позолотой оберточной бумаги бутерброды с колбасой. Несколько часов пролетели как одно мгновение. И за эти несколько часов они придумали почти до мельчайших подробностей великолепное и красочное (так по крайней мере казалось им самим) шоу. Все получилось как-то само собой и начиналось просто как игра, не собирался Гарик доверять первому встречному, занимавшие его фантазии, которые были для него в действительности очень драгоценны, но не смог удержаться, потому как что-то подсказало ему вдруг, что его поймут. И даже, возможно, поддержат. Гарик был словом, Веник был действием, это был естественный способ самовыражения для обоих. Для Веника все было игрой, он тут же принялся что-то изображать, в его голове мгновенно создавались образы, и он, как колдун, из ничего дарил фантомам плоть в реальности.
Потом они просто говорили что называется "за жизнь", стараясь рассказать друг другу как можно больше о себе, чувствуя, неожиданную потребность в этом, и смотрели друг на друга с мистическим страхом, когда оказывалось, что во многом они похожи.
- Чего ты боишься?
- Я сегодня увидел человека, которого не видел много-много лет... Увидел неожиданно... я был так не готов к этому... Он стал... священником... О-ох, меня начинает тошнить...
- А кем он был раньше?
- Он был убийцей... и садистом... И он...
- Он что-то сделал тебе?..
- Он... да, наверное. Он сделал из меня то, что я есть... Я постоянно думал о нем. Все эти годы. А зачем? Почему я не мог забыть или хотя бы не придавать этому такого значения? Так смешно. Особенно смешно после того, как я увидел его в рясе.
- Видимо он раскаялся.
- В чем?
- Во всем.
- Это недостойно его. Я буду презирать себя за то, что столько думал и так ненавидел человека, который стал монахом!
- Почему? Ты должен бы...
- Ха-ха! Может быть, порадоваться за него?! И может быть самому посыпать голову пеплом?! Да иди ты к черту! Я не собираюсь верить в то, что он сотворил с собой!
Было пыльно. Пахло духами и гримом. На стульях и дверцах шкафа кучами громоздилась одежда.
Огромное трюмо тоже немного пыльное.
Флаконы.
Гладильная доска и новомодный утюг.
И афиши на стенах.
Афиши пьес Чехова, Островского, трагедий Шекспира...
- Веник, я останусь здесь с тобой... Притащу еще матрас и постелю его в противоположном углу...
- Угу... И ночью будут бегать по тебе тараканы. Ты слышишь как шуршит все кругом?.. Как шевелятся обои и афиши?.. Это полчища тараканов бродят по стенам. Когда дом затихает, они выходят на охоту. Ты видел местных тараканов? О! Пойдем на кухню, я покажу тебе банку, что поставили жильцы для ловли этих милых животных. Трехлитровая банка с приманкой, Гарик, с намазанными маслом краями. За ночь она на три четверти набивается тараканами. Утром эту шевелящуюся массу Зоя Николаевна уносит... Я не знаю куда. Не интересовался.
- Веник... давай я тебе денег дам, снимешь хорошую квартиру.
- Нет, не надо. Я сам. Я уже сделал много, я уехал из своей сраной Пензы, я поступил в Щукинское... Это все, - широкий жест рукой, - временно. Я знаю, что должен пережить трудности и добиться всего сам... Может быть просто из суеверных соображений. У меня есть мечта, Гарик. Как не дебильно это звучит, но это так. Мечта детства... ради которой я...
Гарик молча смотрел на дно граненого стакана.
- Я хочу стать актером, добиться популярности и... я хочу в Париж.
Это звучало так... Наивно, искренне и смешно. Гарик усмехнулся и допил оставшийся в стакане глоток. Он хотел сказать: "И всего то!", но не сказал, потому что шевельнулось в душе его что-то очень похожее на зависть.
- А я не буду как ты вкалывать в поте лица и жевать тухлую колбасу. Знаешь, почему?.. Потому и затем, Веник, что трудом праведным никогда и никто еще не добивался исполнения своих мечт. Деньги тянутся к деньгам, и слава, и успех тянутся к деньгам. Я стану компаньоном этого старого педераста, а потом выкуплю его шарагу. И будет все так, чтобы мы, ты и я, смогли исполнить наши мечты.
- А какая у тебя мечта?
- А вот такая она и есть.
Потом они просто долго сидели в темноте, слушая шорохи и скрипы старого дома, и каждый думал о своем, а когда они прощались в дверях Гарик сказал:
- Ты знаешь, о том, что мы тут с тобой насочиняли сегодня... Я напишу, потом дам тебе почитать. Оценишь, лады?
Веник кивнул.
К утру он стал каким-то бледным, осунувшимся и лохматым. Краски жизни потускнели в нем, и он как-то слился с окружающей обстановкой - с облезлыми стенами и тошнотворно сладким запахом из подвала.
Волшебство этой ночи развеялось.
"Неужели и я так выгляжу?" - подумал Гарик.
И еще он подумал: " Ненавижу утро".
В который уж раз.
Дом был погружен во тьму и тишину. Мокрый гравий хрустел под ногами, тускло блестели в холодном утреннем свете листья деревьев. Присутствия дьявола не ощущалось, и потому Гарику сразу захотелось спать.
Чувствуя себя разбитым и усталым до невероятности, он прошел по спящему дому, ступая мягко и стараясь быть как можно менее заметным. Он едва не вскрикнул от неожиданности, когда что-то вдруг коснулось его ноги.
Гарик обернулся и увидел Нюму.
Одетый в голубую с паровозиками байковую пижамку мальчик смотрел сурово, еще большей суровости придавал ему зажатый в ручке пистолет.
- Не двигайся, а то застрелю. Руки вверх!
Гарик покорно поднял руки вверх.
- Ты злобный и жестокий бандит? - осведомился он.
Нюма серьезно кивнул.
- Я ограбил банк!
- Ух ты! Вот это здорово! И какой же банк ты ограбил?
Нюма неопределенно махнул куда-то в сторону.
- Там!
- А зачем ты хочешь меня убить?
- Я хочу, чтобы ты помог мне тащить награбленное. Оно тяжелое.
- Обязательно сейчас? Может быть позже?
- Ты дурак! Если награбленное не спрятать хорошенько, его найдет папа. Я хранил его в своей комнате под кроватью, но это ненадежное место!