- Гони шампанское! - крикнул ему Гарик.

  Костя помахал в воздухе бутылкой, так, чтобы было видно всем.

  - Давай, открывай!

  Хлопнула пробка и, к восторгу всех присутствующих, пенная струя залила диск-жокея с ног до головы, тот, впрочем, не очень расстроился. Ополовиненная бутылка поплыла над головами Гарику в руки. Тот приложился к ней и помахал Косте рукой. Костя помахал ему в ответ и снова из динамиков ударила музыка.

  Эту бутылку они должны были распить вместе с Шершуновым. Поразмыслив, Гарик решил, что ради этого можно объявить перемирие - каким-то волнующим казался ему предстоящий ритуал, Гарик почувствовал, что у него даже снова появилась эрекция, это его удивило и позабавило.

  Он взял у бармена бокалы и вернулся к столику.

  - Это и есть то шампанское, что мы выиграли с тобой? - спросил Шершунов.

  - Это и есть... Все-таки Вовка не такое уж дерьмо, как все мы полагали. Жалко, что он уехал.

  - Только за что мы будем пить с тобой, Шершунов? - продолжал он, разливая шампанское, - Праздновать нам как-то нечего.

  - Давай выпьем за тебя, мой мальчик. За твое вечное благополучие.

  - Издеваешься что ли?

  - Почему же издеваюсь? Напротив, я даже еще и позабочусь о нем.

  - Заткнись, Шершунов, не порти мне настроение...

  Он был мягким, нежным и податливым. Он позволял делать с собой все... как в самом начале, когда-то безумно давно.

  Шершунов теперь всегда брал с собой шофера, мало того, что водить машину по Москве - мука несусветная, так Гарик еще настоял на том, чтобы ехать развлекаться в лимузине. Чинном, благородном лимузине, который до того использовался только в деловых целях.

  Как только они оказались в машине и Ванечка завел мотор, Гарик устроился у Шершунова на коленях, посмотрел на него долгим-долгим взглядом и припал к губам поцелуем.

  - Я хочу тебя, Женечка, - горячо и страстно шептали его губы, - Я хочу... прямо сейчас... Ах, мой демон...

  Евгений Николаевич медленно-медленно расстегивал на нем рубашку, долго возился с каждой пуговичкой. Это была его маленькая месть. За все.

  Они смотрели друг другу в глаза не отрываясь.

  Гарик задыхался от желания, его возбуждение доходило до предела, где начинает кружиться голова и темнеет в глазах, где экстаз близок к смерти. Гарику нравилось как Шершунов обращается с ним, его нарочитая холодность, (если бы Евгений Николаевич знал, что именно этого ему и надо, именно этого ему и хочется, он был бы очень огорчен).

  Расстегнуты несколько верхних пуговичек, ладонь скользит по коже, так легко, так небрежно. По плечу, по спине... Шелковая рубашка сползает вниз. Гарик откидывается головой на спинку переднего сидения, он видит в зеркале над ветровым стеклом глаза Ванечки - устремленные на дорогу, в темную даль глаза Ванечки, пытающиеся быть равнодушными и невозмутимыми. Его язык медленно облизывает пересохшие губы. Он уже не знает точно, чьи руки ласкают его тело.

  Ва-не-чка!

  Его слегка приподнимают, чтобы стянуть эти дурацкие, слишком узкие штаны, чтобы уложить на кресло его обнаженного и такого беззащитного в своем слишком явном возбуждении.

  В последнее мгновение перед тем Евгений Николаевич нажал на кнопку, поднимая тонированное стекло, отделяющее салон от шофера, погрузив Гарика в густые сумерки, и тот с удовольствием отдался ласкающим его рукам. Весь и без остатка, каждой клеточкой своего тела. Как никогда раньше. Как никогда после.

  "Интересно, - подумал Ванечка, - А смог бы я вот так, как этот мальчишка?.."

  От таковой мысли его передернуло, и он подумал с гордостью за себя и свою несомненную маскулинность: "Нет, не смог бы."

  Гарик отойдя от воздействия наркотика почувствовал себя так мерзко, что ушел спать в свою комнату в одиночестве. На него навалились головная боль и депрессия, он не мог уснуть и провалялся в кровати до рассвета, успев возненавидеть все живое в этом мире и в первую очередь себя. "Я жалкое ничтожество, я несчастный коврик и больше ничего! Я не могу контролировать себя! Секс... секс... секс... Черт бы меня побрал, ни на что я не способен! Чтоб я еще когда-нибудь связался с кокаином!.. Однако было классно... Ну и дерьмо же я!

  Всю ночь его мучили кошмары.

  Всю ночь Евгений Николаевич мучился вопросом, почему так странно устроен человек, что ему просто жизненно необходимы препятствия, что не может он без них обходиться. Ну никак! И что если таковых не имеется, то он начинает срочно создавать их из ничего. Из воздуха, из пыли, из непомерно развитого воображения.

  - Я не развлекаться еду, Гарик. Этот банкет по случаю именин отпрыска всего-навсего предлог, чтобы собрать сразу в большом количестве важных людей. Напоить их, расположить к себе и заключить выгодные сделки. Там будет очень скучно, Гарик, поверь мне...

  - Значит я должен сидеть дома... Ты будешь там где-то развлекаться - а я должен сидеть дома! Как хорошо!

  Хотел ли Гарик действительно куда-то ехать? Наверняка, нет. Им руководило одно только чувство противоречия. Шершунов все это время был аки ангел небесный, само смирение и долготерпение. Сам на себя изумлялся. Но это входило в правила игры - не давать Гарику повода обижаться, именно потому, что Гарик этого повода всеми силами искал.

  Теперь вот радостно нашел.

  Действительно за две недели, истекшие с момента развязания боевых действий, война превратилась в нечто очень странное и своеобразное. Она, скажем даже так - перестала быть войной в том смысле этого слова, как мы привыкли понимать. Она превратилась в своеобразную игру, где партнеры оттачивали искусство портить друг другу жизнь.

  Война подошла к своему логическому концу уже достаточно давно, Шершунов уже знал, что Гарик привык к нему и даже привязался, что уже и не стремится никуда сбежать и сопротивляется только из упрямства, а может еще и потому, что скучно ему и хочется применить свой изощренный маньяческий гений. Шершунову нравилось то, что Гарик стал с ним таким, какой он на самом деле, что он не притворяется милым и очаровательным, как со всеми посторонними, как с ним самим раньше. Это значило, что он, Шершунов, не посторонний. Это много что значило.

  Позволить ему обидеться сейчас, когда он только того и ждет? Да никогда!

  - Ну иди, одевайся. Только быстро!

  Банкет по случаю именин отпрыска был организован в одном из наиболее презентабельных частных ресторанчиков Москвы.

  Шершунов и Гарик поехали туда вдвоем, потому как Рабинович - кто бы сомневался - ехать отказался. "Я в ЭТОМ участвовать не собираюсь." - сказал он.

  Сегодня Рабинович был прав. Но Шершунов только пожал плечами и кинул ему в ответ совершенно равнодушным тоном:

  "И не надо."

  Однако Гарик действительно ему мешал, ему действительно некогда было возиться с ним, и он оставил его развлекаться по его собственному усмотрению, занявшись делами.

  От того, что Рабинович был прав на этот раз, что не должен был он брать Гарика с собой, Шершунов был зол. Непонятно на кого больше - на себя или на мальчика, или на Рабиновича за то, что тот был прав, и он тихо злорадствовал, когда краем глаза замечал, что Гарик, как и предупреждали его, мучается от скуки, не зная куда пойти и чем заняться. Так ему и надо!

  Потом у него был важный разговор, принесший кое-какие плоды и потому несколько улучшивший поганое настроение Евгения Николаевича, из-за этого разговора он на какое-то время потерял Гарика из виду, а когда попытался разыскать его, то не нашел. То есть вообще. Гарик исчез.

  Сказать, что Шершунов был ошеломлен столь идиотской выходкой - значит не сказать ничего. В тот момент, как никогда больше он чувствовал близость поражения.

  "А какого черта мне все это надо?" - подумал он уныло, когда садился в машину, чтобы ехать домой. Разве ему было настолько нечего делать, чтобы играть в нечто странное и глупое с представителем юного, непонятного поколения? Да и обидно, в конце концов.