Надежда назначить в Моголистане одного из зависящих от него ханов, чтобы таким образом исключить своего в то время самого могущественного противника, отвлекла внимание Тимура от юга его империи. Его первый поход против «бандитов» относится к 1371 году13, второй, в котором Тимур хотел наверстать упущения своих эмиров, должно быть, состоялся годом позже. Между тем, весной 1372 года, в год крысы14, битва против Зинде Хазама была успешной. Крепость Шибарган сдалась. Зинде Хазам вручил свою судьбу эмиру Секу, своему давнему другу, который послал его в Самарканд.

Когда прибыл Зинде Хазам, все эмиры встретили его проявлениями уважения и почтения, а эмир Секу сопровождал его вместе с эмирами и князьями на почетную церемонию целования ковра у ног величественного правителя и оказал милость заступничеством за него, преступника. Язык прощения господина счастливых обстоятельств удостоил его следующей преисполненной любви речью: «Мы отдаем тебе твои грехи и сбережем твою кровь. Береги также свою жизнь и никогда не открывай свой мозг химерам, так как власть — это почетная одежда, которая наброшена на плечи из арсенала «Бог награждает своим милосердием, кого он хочет наградить» на тех, кто этого заслуживает; кто-нибудь, кто домогается власти, никогда не отхватит свою часть, несмотря на собственные усилия и стремления. Почему каждая голова должна быть достойна большой короны? Если твои дела не соответствуют решению Бога, ты строишь воздушные замки!» — Когда Тимур украсил голову Зинде Хазама короной безопасности для жизни, а уши его кольцом хорошего совета и оказал ему большую милость, он одарил его щедро золотыми полосами, арабскими лошадьми и большим количеством верблюдов, мулами и баранами без числа и повысил его ранг. Но Зинде Хазам застегнул пояс слуги и присоединился к ряду придворных 15.

Порабощение и заговор находятся вплотную друг к другу; первое —это предпосылка для удачного исхода второго. Тимур удерживал в своем окружении Зинде Хазама и его товарищей по союзу, Абу ль-Маали из Термеза, а также эмира Мусу, чтобы лучше следить за ними; они должны были участвовать во втором нападении на «бандитов». Это давало им возможность замыслить устранение того Тимура, который, как перед этим Казаган и его клан, ограничил их независимость. Они доверились сыну Хизира Ясавура, а также шейху Абу л-Лайт ас-Самарканди и спланировали, как напасть на Тимура но время охоты и убить его. Под Зурнуком, недалеко от Ходжента 16, заговор был выдан Тимуру; он велел доставить ему заговорщиков и допросил их. Они все признались. Наказание было очень разное. Эмиру Мусе он простил — вероятно, он не мог превращать в своих врагов его сторонников. Ханзаде Абу ль-Маали он тоже не отважился что-то причинить; в конце концов речь шла о потомке Пророка. И сын Хизира вышел из этого нетронутым; эмир Саиф-ад-дин замолвил за него доброе словечко; кроме того, было бы в высшей степени неумно оскорбить ясавурьян, помощью которых он уже часто пользовался и которые к тому же удерживали область вокруг его столицы Самарканда. А что он должен был бы сделать с шейхом Абу л-Лайтом? Его защищал авторитет благочестивого ученого. Тимур услал его в паломничество в Хиджаз. Но Зинде Хазама он велел заковать в кандалы и оставить умирать в крепости Самарканда, так как было «неразумно долго греть змею на груди»17.

Взаимодействие носителей религиозных идей исламского происхождения с эмирами, ревниво относящимися к своем выгоде, — признак постепенного изменения того строя, который навязали победы Чингисхана мусульманскому Востоку, строя, в котором представители его рода и те эмиры, которые владели мощными «мирными объединениями», имели решающее слово, в то время как порабощенное население, если оно выживало, в лучшем случае могло служить согласным на все инструментом в руках новых правителей. Монголы высоко ценили потомков пророка Мухаммеда благодаря их мышлению, направленному строго на генеалогическую легитимность, и так подрастал именно в этих потомках слой, который пропагандировал исламские предсказания об окончательном повороте истории в лучшую сторону, о возвращении Махди — изгнанного Двенадцатого имама шиитов, толковал страдания мусульманского народа как знак приближения момента исполнения и этим смог придать бодрости верующим, чтобы принять меры против несчастий, которые происходили с ними ежедневно при господстве произвола князей кочевников. За полтора столетия до этого, когда разразилась катастрофа над исламским миром, такой летописец, как Ибн аль-Асир, не смог сделать ничего другого, как диагностировать конец ислама. И так как он был суннитом, нападение Чингисхана было для него чуть ли не краткосрочным вступлением сил, направленных против Бога, перед окончательным поворотом к божьему царству; конечно, и но убеждению суннитов, это когда-то пришло бы, но в очень отдаленном будущем. Намного раньше все указывало на правильность суннитского опасения, что ислам, приносящее исцеление знание о божественном шариате, исчезнет, причем в обозримое время нельзя рассчитывать на последнее вмешательство создателя в развитие мира18. Не намекали на эти опасения .замечания ас-Субки (ум. 1370) о конце шафиизма[15] на исламском Востоке?

Иначе с шиизмом; нашествие монголов уничтожило суннитский халифат, который шииты и так не считали законным исламским учреждением. Можно было сотрудничать с Хулагу. Но это только часть дела, выдвинутая на первый план. Развал ненавидимого шиитами «государства лжи»19 должен был стать для них знаком надежды, должен был дать новую пищу ожиданиям, которые они уже так давно лелеяли. Суннитские правоведы стояли за старый строй, символом которого был халифат и в котором уверенность в це-лительстве была приобретена в следовании шариату, переданному Мухаммедом, интерпретированному его сподвижниками и примененному в четырех правовых школах. Эти суннитские правоведы передали ведущую роль в исламском обществе Востока шиитским сайдам, которые смогли указать верующим другой путь к выполнению их страстных желаний — борьбы за изгнанного Махди, появление которого приближалось.

Многообразны ссылки на эти перемены. Между теологами разгорелся спор о содержании понятия «вера», которое по учению большинства суннитских направлений следует понимать как «толкование истины» откровения; сомнительно только, может ли это «толкование истины» осуществляться словами или сердце тоже должно в этом участвовать. Ученый Низам-ад-дин Абд ар-Ра-хим ал-Хвафи (ум. 1337), тесно связанный с ранними Картидами в Герате, наоборот, полагал, что верующий только тот, кто безоговорочно (значит, также без акта «толкования истины», который должен быть совершен разумом) усваивает послание Бога20 — недвусмысленный шаг в сторону от суннитской набожности шариата, которая сама, обладая кодексом законов, знает все жизненные сферы обширных предписаний; о силе этого свода законов должен судить разум — шаг к «необученному» принятию духовного руководства, как этого требовал шиизм. Если суннитские ученые смогли сохранить свой авторитет, то именно в этом «шиитском» толковании сноси сущности, как мы видим из диалога Джамал-ад-дииа ал-Хорезми с обоими Чагатаидами21.

Уже на время правления ильхана Абу Сайда (ум. 1335) приходится взлет ордена Сафавидов родом из Ардабила. Его руководители, предположительно вначале сунниты, взяли теперь суннитское направление и даже утверждали, что происходят от Двенадцати имамов шиизма. Призыв тогдашнего эмира Сафи-ад-дина дошел уже до Хорасана. Правящий в Нишапуре Ходжа Кутб-ад-дин Яхья (ум. 1339) мог сослаться на близкое знакомство с шейхом из Ардабила22, о котором известно, что представители всех народов «сделали порог того самого святого святой целью своего паломничества», особенно жестокие тюрки всегда подчинялись его наставлениям23. Эти слова написаны уже под впечатлением триумфа Сафавидов, но они указывают на роковые обстоятельства дела, которые объясняют взлет такого рода шиитски настроенных объединений ордена: святой, хвастающийся происхождением из семьи Пророка, был воплощением исламской веры, которая смогла привлечь к себе как оседлое население, так н тюркско-монгольских кочевников.