«Нет, ей-Богу, не обращайтесь за помощью к Богу! Вы рассказали мне достаточно плохого!.. Беспокойства о собственных лишениях и мучениях, с меня уже было достаточно! А теперь вы меня еще больше нагружаете! Кто вы, как вас зовут, где ваша родина, с кем вы идете? Пусть у вас будет все хорошо, пока вы живете! Скажите мне все... для того, чтобы я снова и снова приходил к вам, и на мою долю выпадет счастье передать вам мирный поклон!» «О господин... наше знакомство тебе не поможет, но и не повредит. Вероятно, ты никогда нас больше не увидишь, и все же, если уж нам предназначено встретиться, то мы сразу поспешим к тебе, только Бог наш хранитель! Мир тебе!»114 В марте 1402 г. Мухаммед Султан участвовал в походе против Баязида; после его поражения поручил Тимур своему внуку захватить Бурсу. Через год после этого, 13 марта 1403 года Мухаммед Султан, втянутый в войну против анатолийских турок, умер от болезни115. Джамал-ад-дин ал-Хорезми, образованный учитель Корана, нашел место в Бурсе и скончался там в 1428 году116.

Уже со времен пророка Мухаммеда знали о том, что кочевник вряд ли мог жить по правилам ислама117. Вопреки общепринятому мнению ислам — это не более, чем религия пустыни. Чужим был верный своему долгу мусульманин, который хотя бы каждую пятницу посещает богослужение в мечети, по сравнению с кочевниками, которые всю жизнь жили за пределами, а нередко и далеко от всех поселений. На заре ислама арабские завоеватели сравнительно быстро приспосабливались к их новой среде, если они были выходцами из таких городов, как Мекка, или из общин бедуинского образа жизни. Исламская культура времен Абас-сидов была светской и объединяла людей различных национальностей под обращением пророка.

Центральноазиатские кочевники, вторгавшиеся с одиннадцатого века в Иран и дальше на запад, которые со времен Чингисхана считали себя также носителями всеобщего послания, были, очевидно, слишком многочисленны, чтобы они могли в подобной форме слиться с городской структурой. Они поработили города, не так быстро попадая под их влияние, как это было с арабами. В центре культурной страны для тех, доходы которых позволяли жить в городских центрах, утвердилась теперь форма существования, которая ощутимо мешала старинному симбиозу города и деревни, а часто даже совсем уничтожала его.

Джамал-ад-дин должен был с ужасом узнать, как велика повседневная нужда кочевников, у них вообще нет возможности питаться только законно добытой пищей, пользоваться товарами по правилам город — деревня, которые честно заслужены в смысле правил этого обмена. Вторгшиеся в культурную страну кочевники не могли показаться жителям этой страны ничем иным, как вражеской силой, и как иначе могли бы кочевники смотреть на оседлое население, кроме как на благословенных людей, надежно владеющих благами, которых они так сильно жаждали. Но у них, захватчиков, была власть; из их рядов пришли правители, которым оседлые обязаны были платить дань. Сильной и в конце концов неразрешимой, должно быть, была напряженность, которая царила между обеими группами. Постоянная кочевая жизнь, бесконечные войны истощали силы кочевников, и с завистью смотрели они на оседлых, которых сильно притесняли, чтобы выжить самим, — и все же несмотря на всю военную мощь они оставались в нищете.

Ильхан Газан хотел в доступной его влиянию области прервать заколдованный круг нищеты и насилия119, но не достиг никаких продолжительных успехов. Еще меньше можно было ожидать улучшений в улусе Чагатая, история которого едва ли знала периоды стабилизации в конце тринадцатого и в четырнадцатом веках. Животным для верховой езды была корова. На ее спину хозяин клал седло — обломанную деревяшку; стремя — согнутый прут, укрепленный куском веревки. Роскошна его одежда—мех зачахнувшего животного; и роскошна корона—шляпа из войлока в пятнах. Он привязывал себе колчан, изготовленный из кусков кожи, соединенных веревкой, дыры заклеены. Его стрелы были кривые, дуга прямая. С собой он возил сокола для охоты, которому оковы уже вырвали перья и вытерли пух...120 Так описывает правовед из Дамаска Ибн Арабшах (ум. 1450), которого юношей занесло в Самарканд, кавалькаду одного кочевника, который зимой выезжал на утиную охоту.

Но это было не единственное, чего не хватало из предметов обихода, что делало слишком тяжелой жизнь кочевников. Намного опаснее была постоянная угроза потери скота, единственной основы существования. Не только оседлые люди, чьи обработанные поля нужно было все снова и снова использовать как пастбища, угрожали этой драгоценной собственности. И в боях с враждебными союзами можно было лишиться его в случае поражения. Так, зимой 1375-1376 гг. после победоносной битвы против правителя Моголис-тана Тимур захватил весь скот врагов и погнал его в Самарканд. Этим он компенсировал потери, которые понес прежде во время похода, когда суровая зимовка унесла не только многих из его бойцов, но и их животных121. И без того не только кочевники, но и их табуны большую часть времени голодали. Перед решающими военными походами позволяли часто лошадям отдохнуть, тогда они, как говорится, должны были «наесться досыта». Если допускало время года, можно было с этой целью сжигать засохшие тростниковые заросли и пускать лошадей потравить быстро всходящие побеги .

Убожество тех людей, с которыми монгольские князья воевали в своих битвах, было одной стороной нищеты. Другая, о которой рассказали оба монгола учителю Корана Джамал-ад-дину, была, может быть, еще более удручающей. Беспомощные отсылались верноподданным эмирам; те видели в них массу воинов, которыми они могли свободно распоряжаться, в зависимости от потребности разделять и соединять, передвигать их туда или сюда.

С беспощадной твердостью, даже жестокостью пресекали они каждую попытку бегства, любого отсутствия и любого опоздания. Уже Ата Малик Джу-вейни мог рассказать об этом в своей истории завоевателя мира Чингисхана. Число боеспособных мужчин любого подразделения точно регистрируется; никто не имеет права покинуть «десятку», в которую он включен; никто его не примет где-то в другом месте и не предоставит ему убежища; если кто-нибудь поступает вопреки этому закону, его убивают на виду у всех, а того, кто его укрывал, жестоко наказывают. Никто, будь это далее сын правителя, не приютит незнакомца. Каждый должен остерегаться вступать в конфликт с этим положением Ясы или возражать своему предводителю; никакой третий не станет связываться когда-либо с убежавшим123. Подобное свидетельствует несколькими десятилетиями позже путешественник Ибн Баттута. Он описывает выступление из лагеря и порядок следования, как это обычно происходило во времена ильхана Абу Сайда (прав. 1317-1335). Кто отставал от своего подразделения, должен был в наказание маршировать босиком и приговаривался — невзирая на его чин — к двадцати пяти ударам плетью124.

Тимуру перед одним из его многочисленных походов пришлось недвусмысленно указать на то, что любой, кто останется в стороне от дела, должен поплатиться своей головой125. Но это обращение было направлено, конечно, не к отдельным боеспособным мужчинам, а к их предводителям. Очевидно, речь шла о том, чтобы обязать их быть послушными, каким должен быть каждый кочевник по отношению к своему эмиру. На такое же положение вещей указывает другое сообщение, в котором речь идет о наступлении через Мазендеран на запад. Здесь Тимур берет с каждого тысячника и сотника обещание следовать за ним и не отрываться от своих войсковых единиц; смерть и разграбление их имения должны были быть наказанием за нарушение обещания126. В общем и целом, эта жесткость, кажется, оказывала должное действие. Почти никогда мы не слышим о дезертирстве. Когда во время одного похода в Афганистан зимой 1398 г. представитель рода Киятов ввиду подавляющего превосходства врагов и из-за отсутствия ожидаемой помощи покинул свой пост и бежал, это считалось позором, какой не навлекал на себя никто из Киятов «со времен Чингисхана»127. И арабским историкам, которым все больше и больше приходилось заниматься с конца четырнадцатого века Тимуром и его делами и злодеяниями, было известно, что дезертирство из его войска было редким исключением128, — полная противоположность близким им соединениям мамлюков, у которых предательство, даже во время битвы, не было необычным129.