– В самом деле, генерал, – скрипнув зубами, выдохнул Джон, – нет в этом твоей вины, что скрутили нас как детей малых. Кто же мог знать, что кто-то из аборигенов этих от контузии отойдет, а в нужный момент нападет, атаку своих соплеменников поддерживая. Все мы в этом виноваты, а не ты один! А еще если по полной правде – это из-за меня все произошло…, я убедил тебя шхуну захватывать. Просто когда штыков мало, то силу не перешибешь одной смекалкой да смелостью. Остается одна надежда, хоть и слабая конечно, что ваши солдаты с казаками успеют нас отбить.

Мотори медленно повернул голову и тихо проговорил:

– Твои друзья, урус, говорят мудрые слова, нет тут твоей вины в том, что нами овладели люди Лиса. Да, много зим назад, наши предки жили в мире и согласии…, всем хватало место под вечными, солнцем и луной. Никто не ссорился и не враждовал из нас за дичь в лесах или за рыбу в океане и озерах, которых было как песчинок в прибойной кромке. Пока на наши земли не пришли ваши предки, с их ружьями и порохом, с вашей водкой, которая, обжигая, течет по жилам как вода, но от которой тускнеет сознание, внося в голову сомнения. Все мы все дальше уходим от могил своих предков, из-за того, что многие из нас полюбили ваши глупые деньги, за которые такие глупцы как Лис уже готовы продавать землю предков.

– Эх, Мотори, – отозвался Орлов, покачав головой, – напрасно ты так. Деньги – это сила и сила могучая! Вопрос лишь в том, на что она употребляется, на добрые дела или не очень.

Индеец покачал головой и тихо прошептал:

– Это в вашем далеком мире, они возможно и имеют значительную силу и влияние. Спроси сам у себя, разве подвластен вашим деньгам океан, или горы покрытые лесом? Не один олень или медведь не отдаст свою свободу за ваши бумажки, а это значит, что и цена им такая.

– Я понимаю тебя, индеец, – проговорил поручик, с трудом усаживаясь у стены, – вам много пришлось терпеть и страдать, с тех пор как наши предки ступили на ваш берег. Из-за этого стали меняться племенные границы, сталкивая интересы одного племени с другим. Но ты не можешь не согласиться, что мы старались сделать эти земли обжитыми, лишь по кромке океана, не вторгаясь далеко от него в ваши владения. Мы строили церкви и вы познали слово божье, ваши люди ходили к нашим шаманам в больницу и получали исцеление, твой народ узнал, что такое школа и бани с паром, которые излечивают самые суровые хвори. Именно от нас вы узнали, как делается кирпич, из которого потом ложатся очаги в домах, а вместо дров можно топить черными камнями. Разве все это причинило твоему народу зло?

– Все так, урус, – со вздохом отозвался индеец, – только с вашим появлением у наших костров, в наши вигвамы пришли болезни и алчность. Наши люди стали пить вашу хмельную воду и обманывать друг друга при менах. А из-за ваших кирпичей, которые вы доставали из под земли и беспокоили предков чугучей, вас сожгут еще до восхода солнца.

Внезапно их разговор оборвал смех, молчавшего до сих пор Неплюева, который закрыв глаза и, закусив нижнюю губу, стал глухо смеяться, трясясь при этом всем телом.

– Что с тобой, Иван Иванович? – пробормотал испуганно Степанов.

– Думаешь, казак, я умом тронулся? – с остервенением отозвался тот. – У меня самая заглавная рана в душу запала! Сижу сейчас и жду, когда костер для нас запалят, жду, когда мы все окажемся в Гиене огненной! Жаль, что столько усилий потрачено и нами и нашими предками впустую! На берегах Невы не понимают, что здешние первоначальные народы потеснились, но они никогда не признают господства над ними, никогда не потерпят насилие над их природой. Слова аулета лишние тому подтверждения. Мы зря строили здесь церкви – здешние народы не спешат идти к православию, они никогда не примут наш образ жизни и всегда будут не довольны тем, что мы добываем здесь глину или уголь с минералами. Какое печальное прозрение перед смертью! Не правда ли, ваше благородие?

– Чего ты такое несешь? – возмутился казак, с трудом подползая к инженеру. – Контузило тебя видать крепко, али прикладом к голове приложились, вот ты и несешь, что не попадя.

– Что не попадя говоришь? – скрипнув зубами, пробормотал инженер, со слезами на глазах. – Хоть перед смертью взгляни правде в глаза, казак!

– Как ты не поймешь, мил-человек, – со вздохом проговорил Орлов, – что должны пройти годы, должно смениться несколько поколений, прежде чем прорастет здесь по-настоящему зерно православия. И станут тогда земли эти по праву – землями империи, землями православными, включая и принявших оное первоначальными народами, ноне здесь проживающими. Мать наша – Россия, возможно и не узнает никогда, где мы и как сгинули…, но верю, что все дела наши многотрудные не пропадут даром. Иначе это будет просто не справедливо, по отношению к нашим полчанам, голову здесь сложившим не за кресты и почести с привилегиями. Иначе, зачем умирал в форте есаул Черемисов со своими людьми? Зачем Ванька-безухий со своими товарищами, бой принимал последний в полном окружении? К чему тогда наша погибель, наконец? Н-е-е-ет, не зря мы здесь жилы рвали на кромке империи!

– Верно, говоришь, ваше благородие, – с жаром поддержал урядник. – Вон слышь, Иван Иванович, как койоты опять песню свою затянули заунывную? Они ведь самые голосистые звери, для коих совместный вой – это и ритуал и способ обменяться новыми событиями про меж себя, со своими соседями. И так будет всегда, из года в год, не смотря на погибель кого-то из их семьи. Жизнь продолжается, неспешно и размеренно, делая свой очередной бесконечный круговорот, с нами или без нас – это не важно.

– Надо бежать! – с жаром выпалил американец, – Надо пробовать бежать, все равно хуже не будет.

Орлов внимательно посмотрел на взъерошенную фигуру Джона, одежда которого после рукопашной схватки, превратилась в какие-то лохмотья, на его опухшее от побоев лицо и тихо проговорил:

– Хорошая мысль, Америка…, я тоже про это думаю. Только прости великодушно, но мы все поранены и едва держимся на ногах, а охраняют нас как особ дипломатических. У тебя есть план?

В этот момент до них, со стороны двора донеслись характерные окрики погонщика, послышалось повизгивание и собачий лай – это была собачья упряжка. Которая явно держала путь к баракам завода.

– Неужели индейцы так быстро обернулись? – в ужасе прошептал инженер, втягивая голову в плечи.

– Никак на собаках в возке кто-то к нам пожаловал, – предположил Степанов, вслушиваясь в бряцание упряжи и хруст снега.

Послышались, чьи-то не громкие команды, хруст снега, хлопнули входные двери в соседнем бараке, и лишь после этого к пленникам ввалилось несколько человек охранявших их. Постояв несколько минут в нерешительности, переводя взгляд с одного на другого пленного, один из них, наконец, спросил:

– Кто тут из вас генерал?

– А, что, любезный, ваш Лис вернулся, и костры уже зажигает? – горько усмехнувшись, уточнил Орлов.

– На костер пойдешь, когда племя решит, – со злостью проговорил индеец, буравя поручика черными угольками своих глаз. – Человек тебя, урус, ждет для разговора! Пошевеливайся, давай!

– Ну, раз такое дело, то это мы запросто, – прохрипел поручик. – Только у меня ноги побиты, ей богу едва стою! Дайте хоть палку, какую, сам я идти не могу.

Индейцы переглянулись, потом один из них обернулся, оторвал от стены доску с гвоздями, которую до недавних пор использовали как вешалку и сунув в руки пленнику, кивнул на выход.

Опираясь как на костыль, Орлов заковылял к соседнему бараку, в окошке которого, тускло, горело, подрагивая пламя свечи. Войдя в жарко натопленный барак, пленник, прищурившись, окинул взглядом, пустой сруб и, уставившись на спину незнакомца, который сидел у печи в роскошной бобровой шубе произнес:

– Чего надобно, любезный?

Неизвестный повернулся в пол оборота и, присмотревшись внимательно, взорвался вдруг беззвучным смехом.

– Чего это ты вдруг так развеселился? – сквозь зубы, пробормотал поручик. – Вид у меня, не какой – это верно…, так я на прием не собирался. Говори, чего звал, да пойду я, а то ноги болят, сил нет стоять.