Марина гуляла по любимому Виндзору. Смотрела на лица. Присматривалась к парам. Смотреть на молодых было забавно: для них главными были дети. Рожали не по одному, а по два, по три. И обязательно еще один у мамы в животике ждет своего часа присоединиться к семейству. Интереснее было разгадывать истории пар постарше, иногда даже очень постарше: ходят, как школьники, за ручку, но бросают друг на друга иногда такие взгляды…

Однажды гуляла по парку, присела на скамейку. На другом краю в обнимку сидела пара — мужчина и женщина лет пятидесяти (Марина уже научилась определять возраст сквозь морщины — по глазам, по выражению лиц). Смеялись чему-то, потом высокая загорелая спортивного вида женщина встала и потянула мужчину за руку, сказав: «Let’s go!»[113], а тот, как бы в шутку, лениво протянул: «I can’t»[114]. Его подруга потянула его руку еще сильнее, и проникновенно, даже страстно, глядя ему в глаза, низким голосом сказала: «You can!»[115] Звук и явный смысл ее слов еще звучал у Марины в ушах, когда они уходили, взявшись за руки. Позавидовала. Кольнула заноза, что скрывать: «Выглядят не как любовники в привычном романтическом смысле, — скорее, партнеры. Наверное, надежность, уверенность друг в друге, партнерство для них… эротично? Россия-то всегда с Франции мерки снимала… А здесь все иначе — не лучше, не хуже, а по-другому». Марина как бы спорила про себя с Полиной и ее представлениями о природе влечения. Рассмеялась над собой: «Кто про что, а я… Девушка, подумай о чем-нибудь еще, кроме этого. Например, о том, что дома тебя ждут неоплаченные счета…»

Счета приходили регулярно. Марина начала самостоятельную жизнь независимой одинокой женщины, иногда вспоминая свои страхи по этому поводу и смеясь над ними. Ей понравилось самой ходить в банк и в небольшой виндзорский супермаркет. Везде были очереди, но какие! Праздник души, именины сердца, а не очереди: люди стояли на расстоянии вытянутой руки, при неосторожном сближении — «Sorry»[116]. Но и стоять надо было физически, а не как в былые годы в Москве занимать три очереди сразу или сначала занять, а потом уже заполнять формы или собирать товары с полок. Наблюдала однажды перепалку — да какая там перепалка, в Москве бы подумала, что соседи встретились. Пожилой джентльмен сделал замечание даме, подошедшей близко к окошку кассира в банке: вас, мол, тут не стояло, на что та, вспыхнув, стала заверять, что к окошку подошла просто так: «Я никогда в жизни не была queue-hopper!»[117] Прыгать по очередям значит не уважать себя и окружающих. Иногда в супермаркете какая-нибудь старушка никак не могла достать из сумки кошелек, а потом еще полчаса осведомлялась о стоимости каждого товара. Марина при этом замирала, ожидая взрыва праведного народного гнева, но «народ» безмолвствовал: ни демонстративных вздохов, ни посматриваний на часы, не говоря уж о гневных окриках, не было. Люди миролюбиво и терпеливо ждали. И, подойдя к кассе, также неспешно здоровались, отвечали на шутки всегда приветливого кассира и уходили в хорошем настроении. Мамы с детьми, часто орущими в несколько голосов, беременные женщины стояли в общей очереди. Отдавать свое место в голове очереди и идти в хвост решались только самые отважные: старики и Марина. Зато и благодарность за это была такой горячей и искренней, что хорошее настроение не покидало до конца дня.

Неожиданно позвонила Айгуль. После того памятного вечера они встречались несколько раз. Один раз Марина пригласила всю семью на обед в их с Дэвидом дом. (Муж Айгуль Грэм очень не понравился Дэвиду. Typical![118] Марина не помнила, чтобы ему кто-то когда-то нравился.)

Когда закончились приветствия и восклицания типа «давно не виделись!», Айгуль погрустнела и рассказала, что с Грэмом они разошлись, и она осталась одна с дочкой. Двое детей от первого брака («Я женщина с прошлым», — говорила Айгуль) подросли и жили отдельно. Марина удивилась новости, вспомнив, как у нее на кухне муж Айгуль признавался в любви к своей жене. Правда, очень театрально, как будто доказывал что-то.

— Мы ругались, не переставая. Это все из-за его мамы, она меня не хотела видеть и не пускала внучку к себе… Я так старалась ей понравиться, дочку назвала ее именем… Не помогло. Грэм меня любил, но в конце концов не выдержал, сказал, что не может бросить мать. Марина, я звоню посоветоваться. Мне больше не с кем. Мои коллеги, приятельницы… им я этого не могу сказать, они все такие сдержанные, такие устроенные. Мне плохо одной. Недавно я стала покупать Sunday Times[119], там объявления о знакомствах на последней странице. Все-таки эту газету читают люди определенного социального уровня — выше среднего. Вот мне понравилось одно объявление: «Обеспеченный и образованный домовладелец ищет женщину-азиатку для отношений». Я позвонила, он предложил приехать. Что вы об этом думаете?

Марине стало по-настоящему страшно, она даже перешла на «ты», чего между ними прежде не было.

— Айгуль, с тобой все в порядке? Ты здорова? Не смей никуда ездить! Приезжай ко мне в Виндзор.

Марина встретила ее на станции, они пошли в ее любимое кафе «Театральное» у моста через Темзу. «Господи, до чего хороша Айгуль, просто — „тополек мой в красной косынке“[120]. Грэм — идиот, такую женщину упустил», — это было первой мыслью Марины при встрече. Приступили к «делу».

— Айгуль, у тебя на работе есть мужчины?

— Ты же знаешь, Марина, (Айгуль тоже перешла на «ты»), тебе сын, наверное, говорил, что у нас больше мужчин, чем женщин, и неженатые есть, но там сблизиться с кем-то невозможно: это считается в высшей степени непрофессиональным.

— Да запуганы они просто своими сумасшедшими феминистками — вот и причина.

— Это правда. — Айгуль улыбнулась, улыбка у нее была очень красивой.

«Красавица моя, встретишь ты еще мужчину — какие твои годы», — это Марина подумала про себя, но не озвучила: слишком банально, и не утешения нужны женщине, а мужчина, реальный и любимый.

Мужчины! Ау! Где вы, bloody hell[121], шьертт побьерри!!!

Новые вакансии в музеях появятся только зимой, а шел октябрь. Кое-что она подкопила за время работы, на продукты хватит, но счета? Каждую зиму в Британии от холода умирают пенсионеры…

Часто думала: «Если бы Элизабет была жива…»

В конце августа 1993-го Марина впервые приехала в Лондон по приглашению английской дамы — искусствоведа из Музея Виктории и Альберта. В начале лета директор ее музея вызвала к себе в кабинет, представила не очень молодой англичанке и попросила показать музей.

Познакомились — и на целых четыре дня Марина стала ее гидом по Москве. Где только они ни побывали — проникали даже в хранилища закрытых на реставрацию музеев, и везде Марина поражалась обширности и разносторонности знаний Элизабет, мисс Эванс, как та подчеркивала, знакомясь с новыми людьми. Марина махнув рукой на свой скромный бюджет, останавливала частников, чтобы доехать до очередной достопримечательности из списка Элизабет. Дома готовила свои фирменные блюда и везла ей, домой пригласить постеснялась — квартира в Черемушках, где она жила с мужем и сыновьями, была совсем обычной и ничем не напоминала ее будущую дизайнерскую квартиру в центре Москвы. Думала, что у такой искушенной и элегантной дамы и жилищные условия должны быть соответствующими.