— Все ногти там обломала! — она посмотрела на свой безупречный маникюр.

— Приходилось работать физически? — уточнила Марина.

— О, там нужны твои силы без остатка, а ногти… это я смеюсь. Знаете, когда мы учились, была теория «ребенок — пустой сосуд, который нужно наполнить знаниями», а сейчас теория другая: «ребенок — шкатулка с драгоценностями, которую нужно уметь открыть». Вот и открывала так, что без ногтей осталась, — Мэри расхохоталась. Потом снова посерьезнела:

— Когда мы учились, учитель был для нас высшим авторитетом. А посмотрите, что сейчас! Предмет такой ввели — «права ребенка», и в каждом взрослом учат видеть потенциального врага. В этой стране всегда кидаются в крайности.

Насчет кидания в крайности Марина промолчала, но со знанием своих прав у современных подростков сталкивалась сама. Как-то шла по Oxford Street и остановилась: трое мальчишек, разыгравшись посередине тротуара, мешали пройти. Она дотронулась до плеча одного из них и немедленно получила в ответ:

— Вы не имеете права меня трогать!

Oxford Street была недалеко, и как ни занята была Марина работой и подготовкой к ней, в выходные дни она иногда выезжала в центр. В один из солнечных дней шла по улице, задумавшись, и вдруг почувствовала оживление среди прохожих: смеялись, фотографировали. Оглянулась — прямо по проезжей части улицы (по воскресеньям ее центральная часть, как правило, закрыта для машин) ехали велосипедисты, их было много, очень много, они заполонили собой всю дорогу, и были… голыми, в буквальном смысле — без ничего. На некоторых, правда, были шлемы, а за плечами — рюкзаки. Марине стало и смешно, и, говоря честно, противно: велосипедисты всех возрастов — от юного до преклонного, обоих полов и всех имеющихся в природе и в Лондоне комплекций. Поток не кончался. Марина отвернулась, когда рядом с ней проехала голая тетка с необъятными, трясущимися и раскачивающимися во все стороны частями тела. Чтобы избежать этого зрелища, зашла в «House of Frazer», истратила четырнадцать фунтов на не очень-то и нужную ей помаду. Такова была ее «плата за выход» из этого странного действа. Придя домой, она включила телевизор, ожидая объяснения под рубрикой Breaking News[104], но ни в горячих, ни в обычных новостях о том, что видела, не было произнесено ни слова. На следующее утро отыскала крохотную заметку в популярной газете о том, что вчера в Лондоне на Oxford Street прошла очередная акция британского общества нудистов в защиту альтернативных средств передвижения и против загрязнения окружающей среды на улицах Лондона. Сухо, без комментариев. «А сами они эту среду, надо полагать, облагородили», — усмехнулась про себя Марина.

О Дэвиде Марина не вспоминала, по крайней мере днем. Ночью, конечно, память подбрасывала картинки, но в душе было пусто — ни сожаления, ни прощения. Марина не узнавала себя: она всегда была вспыльчивой, но отходчивой, всегда все прощала и первая мирилась, а тут — не могла и все! Думала: «Хорошо хоть, не звонит — номер телефона по фамилии узнать у провайдера проще простого». Хотя… почти каждый вечер… да, почти каждый вечер один и тот же индиец попадал «не туда». Марина вспомнила, что после нескольких бокалов вина Дэвид начинал говорить как-то по-другому — мягче. Он объяснял это тем, что в таком состоянии к нему возвращался его мягкий уэльский акцент, шутил еще, что уэльсцам очень легко имитировать индийский акцент. Этот «индиец», может быть, и не индиец вовсе? Как бы то ни было, Дэвид, наконец-таки, позвонил и сдержанно, по-деловому попросил о встрече.

Встретились у станции метро, сели на скамейку — идти куда-либо Марина наотрез отказалась.

— Выслушай меня, — начал Дэвид, — я не все рассказал тебе. Ты не все знаешь о моей жизни. Когда мы встретились в Москве, я лечился от страшной депрессии, поэтому и не звонил несколько месяцев. Меня предала женщина, с которой я хотел встретить старость и умереть. Она была гораздо моложе, закрутила со мной, когда я еще работал, был боссом, думала, наверно, что богатый. Вместе мы не жили, встречались только — я все оттягивал женитьбу.

Марина молчала, тупо глядя на букашку, в который уже раз пытавшуюся взобраться на травинку: упала, снова упала… «Значит, я была суррогатом, заместителем его прежней любви… Не эта ли его любовь носила красное белье и чулки на резинках?» Мысль — откровенно бабская, но укол самолюбию был болезненным, поэтому она почти не слушала Дэвида. Он продолжал:

— Эта стерва, мать Крис, изломала мне всю жизнь, я поклялся больше не жениться. Кэролайн, женщина эта, вот так же, как ты, часто плакала. Случайно выяснил, что все это время у нее был кто-то еще. Она призналась сразу: «А ты как думал!» Я все порвал в тот же час. Потом депрессия навалилась… Когда тебя увидел, просто не мог поверить — так ты была на нее похожа. Потом уже понял — ничего общего у вас не было и нет. Ты особенная, но и ты стала уходить. Я решил: еще раз не выдержу, видно, на роду написано быть одному. Вот поэтому так… я себя не оправдываю… грубо и глупо все вышло.

Марина заставила себя подумать: «Может быть, вернуться и снова попытаться наладить жизнь назло той, молодой? Вот он вроде в любви объясняется».

— Мне плохо без тебя. Я не лучшего мнения о себе, но для тебя… — он остановился, как будто оборвал свою мысль, потом продолжил:

— Please, please reconsider[105], давай вернем все назад и будем жить, как прежде. Я знаю, ты ждешь от меня уверений, что я изменюсь, приму твой образ жизни и прочее. Я тебя люблю, но старую собаку не научишь новым трюкам, как мы говорим. Я честен с тобой.

Как прежде? Нет, нет и нет, она даже думать не могла про это «прежде»:

— Прости. Как прежде, я не могу. Ты не отчаивайся, мы разные очень. Пришли мне бумаги о разводе, я все подпишу — никаких финансовых претензий, конечно. Прощай.

Ушла, не оборачиваясь.

Летний сезон заканчивался, постоянной работы для нее в музее не было, хотя она знала, что несколько вакансий всегда бывало в конце сезона. Поговорила с менеджером, молодой, энергичной, приветливой Хелен, которая не раз хвалила ее.

— Да, вы работали неплохо, иногда очень неплохо, но вы же понимаете, что наш музей особый, нужна стопроцентная четкость и исполнительность, а у вас были ошибки.

Марина знала свои ошибки: молодой парнишка не вынул из кармана мобильный телефон, он зазвенел на металлодетекторе, и она сделала замечание — стоявшая рядом Мэри обернулась с грозным укором в глазах. Кажется, даже кулак показала, мол, не сметь посетителям замечания делать. Две дамы очень близко подошли к открытому экспонату, Марина попросила отойти подальше.

— Не опекайте нас! — возмущенно воскликнула одна из них. Наверняка, нажаловалась потом.

Как-то Марина была ответственной за доставку бутербродов из столовой — питание раздавалось бесплатно. Мэри сказала, что взяла ленч из дома, на нее не брать, а Марина все-таки прихватила один лишний бутерброд, на всякий случай, получила строгий выговор. Еще что-то было… Да, пиджак! Каждое утро в конце брифинга был вопрос и голосование: «Jackets on or off?»[106] В очень редких случаях голосовали за «on», как правило, за «off». Кто-то сказал о жителях острова: «Нация, выросшая на сквозняке». И правда, нация, не чувствительная к холоду, что, однако, не означает, что они не болеют. Марина не любила и боялась холода, что вызывало искреннее непонимание коллег: «Ты же из России, должна быть привычной». Отвечала: «Я привыкла тепло одеваться, когда холодно!» Как не замерзнуть, стоя полчаса в продуваемой всеми ветрами арке или охлажденном до температуры осени зале в тоненькой блузке с короткими рукавами! Она стала замечать, что некоторые нарушали приказ, и в середине рабочего дня все-таки надевали пиджаки. Марина стала иногда делать то же самое, но, что позволено Юпитеру, не позволено быку. На старых сотрудников менеджеры, может быть, смотрели сквозь пальцы, но ей всегда делали замечания. Музей особый — это верно.