Мы стали, тесно прижавшись друг к другу, на поручни для влезания в люк рубки. Потом я осторожно отдраил крышку люка, вспомнив свою беседу со старшим лейтенантом Брейтнгамом, дельным моряком из приемной подводной комиссии в Киле, по поводу такого же случая, после чего воздух был выпущен настолько, что наши тела погрузились в поднявшуюся до плеч воду. Вероятно разрушение кормовой части лодки от взрыва и проникшая всюду в лодку вода (двери в переборках оставались открытыми) способствовали нашему выходу; дело в том, что заполнившая лодку вода сжала воздух в рубке до давления, равного давлению столба воды над затонувшей лодкой, и благодаря этому люк мог быть открыт без затруднении. Внезапно он открылся. Давление уравнялось в одни миг. Мы были выброшены из рубки. Я сделал инстинктивное движение пловца, стремящегося нырнуть, чтобы ослабить слишком быстрый подъем. Несмотря на то, что время до всплытия на поверхность показалось мне вечностью, у меня не было потребности вздохнуть. Мало того, имевшимся в легких воздух вышел через рот совершенно автоматически, без всякого участия с моей стороны, так как давление его было выше атмосферного. Для меня до сегодняшнего дня остается поразительным и необъяснимым тот факт, что никому из нас троих не пришла в голову мысль снять одежду и, главное, сапоги перед выходом из лодки.
Голова моя сразу поднялась из воды, и сдавленные, утомленные легкие снова заработали с необыкновенным облегчением. Теперь, значит, нужно доплыть до берега. Однако вскоре мы почувствовали большие затруднения, вызванные прежде всего одеждой. Затем пережитые в последние минуты волнения также сыграли свою роль. К этому надо добавить появившееся у меня чувство страха от потери зрения на правый глаз, который сильно болел. Позднее выяснилось, что в момент взрыва я ударился о перископ, разбил себе веко, и кровь, смешанная с морской водой и смазочным маслом, залепила мой глаз.
Через сравнительно короткий промежуток времени плавания у меня получилось впечатление, что я не подвигаюсь вперед, и тогда я понял, что меня относило течение. Тогда я повернул к другой стороне бухты и стал искать спасения на этом пути. Что касается двух других товарищей, то плывя, я настолько от них отклонился, что мы уже не могли больше видеть друг друга. Вдруг один нз них стал неистово кричать. Я старался успокоить и подбодрить его, насколько мог, но он все продолжал кричать. Внезапно он замолк; другого тоже не было больше слышно. По видимому, оба выбились из сил, и холодные волны поглотили новые жертвы.
После этого судороги в икрах стали сводить мои ноги. Напряжение всех моих сил, чтобы достигнуть спасительной земли, затем одежда, становившаяся все тяжелее, всего этого было слишком много даже для меня, считавшегося хорошим пловцом. Я отдался течению и пытался освободиться от моей одежды, что я мог бы так спокойно и легко сделать перед выходом из лодки. В конце концов мне это удалось настолько, что на мне оставались лишь рубашка, брюки и носки. На моей куртке я носил железный крест первого класса. Прежде чем сбросить куртку, мне, несмотря на все трудности и опасности, очень хотелось снять этот крест и положить в карман брюк. Но главной мыслью было спастись.
Освободившись от одежды, я опять напряг свои силы, чтобы вплавь добраться до берега. Но вторая судорога положила конец этой попытке. Совершенно отчаявшись, я хотел было окончить эту безнадежную, повидимому, борьбу за жизнь. Подняв руки кверху, я попытался ускорить мою гибель. Но едва лишь я глотнул воды, как огромная жажда жизни придала новые силы моим рукам н ногам, и я возобновил плавательные движения. Но вскоре я отказался от мысли добраться до берега собственными силами и старался лишь возможно дольше продержаться на воде, делая легкие, неутомительные движения руками и ногами. Это время показалось мне вечностью. По моему расчету уже давно наступило утро. Единственно лишь мысль о моих близких и страстное желание увидеть их поддерживали еще мои силы.
Мне казалось, что я держусь на воде уже много часов (на самом деле прошел едва 1 час), как вдрут я увидел над водой тень, освещенную луной. Я услыхал удары весел, которые быстро приближались.
Изо всех моих последних сил я закричал: «Help, help!» («Помогите, помогите!»).
Это была лодка. Когда меня вытащили из воды, я был почти без сознания.
Как мне рассказывали позднее, взрыв услыхали в рыбачьем поселке Дюнмор, расположенном при входе в бухту Уотерфорд, недалеко от места гибели лодки. Там немедленно была снаряжена спасательная экспедиция в предположении, что случилось несчастье с одним из английских дозорных судов, как это было несколько недель назад, когда рыбакам Дюнмора удалось спасти нескольких людей. И в этот раз хотели сначала выйти в море на двух парусных лодках, но это было невозможно из-за полного отсутствия ветра. Тогда были посланы две гребные шлюпки, которые наугад шли по бухте, и одна из них нашла меня и спасла. Экипаж этой лодки, как я разузнал путем обмена письмами после войны, состоял из двух братьев Поуэр и рыбака Мэк- Грэса. Навалившись сильно на весла, они доплыли до берега и вошли в небольшую рыбачью гавань, где собралась большая толпа людей. Я настолько выбился из сил и так окоченел от холода, что самостоятельно не мог выйти из лодки и меня вынесли на руках. Несмотря на все только что пережитое, это были для меня самые мучительные минуты. Четыре человека подняли меня на плечи и понесли. Мои окоченелые мускулы были так напряжены, что я громко кричал от боли и думал, что мои члены разорвугся на части. Меня принесли в один дом, раздели, уложили в теплую постель, растерли и при помощи молока и виски слова пробудили к жизни. Тем временем мои спасители нашли в кармане брюк мой железный крест и с удивлением стали задавать мне вопросы:
«Are yon a German?» («Вы немец?»)
«Yes» («Да»).
«А submarine commander?» («Командир подводной лодки?»).
«Yes» («Да»).
«Then you are a prisoner of war!» («В таком случае вы военнопленный!»).
Да я знал, что в этой местности военных не было, были только штатские, они спасли мепя и объявили теперь пленником. Остальную часть ночи я провел в кровати, окруженный заботливым уходом владелицы дома миссис Честер и одного господина Остина Фаррелла. Рано утром появился полицейский и взял меня под надзор. Во время утреннего завтрака мне объявили, что, по приказанию адмиралтйства, я подлежу отправлению в Корк. Для выполнения этого вскоре прибыл второй полицейский. Но что же мне надеть, ведь моя рубаха и брюки были совершенно мокрые. Мне принесли штатское платье, и вот начался настоящий маскарад. Мне дали платье и белье человека, весившего, по крайней мере, 100 кило, так что я мог дважды обернуть это одеянне вокруг тела, к тому же оно было очень короткое. В этом курьезном наряде в сопровождении двух полицейских я сел в двуколку, запряженную одной лошадью, и приблизительно через час меня доставили на вокзал в Уотерфорд, откуда в отдельном купе скорого поезда мы доехали до Корка. Волнение и напряжение истекшей ночи вызвали во мне теперь сильную реакцию, и совершенно утомленный я заснул на скамье купе.
Когда я проснулся, один из полицейских вручил мне небольшой пакет с бутербродами и яйцами, сказав, при этом, что одна дама, проходя через поезд, увидела меня лежащим и, справившись обо мне у полицейских, велела передать мне пакет из сострадания. По прибытии в Корк меня передали под надзор двух молодых офицеров и в закрытом автомобиле отвезли в казарму 3-го Лейстерского полка. После короткого допроса, учиненного мне командиром полка, меня отвели в офицерскую комнату, прислали врача для осмотра моего поврежденного глаза и лопнувшей от взрыва барабанной перепонки и затем дали мне плотно поесть. Парикмахер занялся моей внешностью. С момента моего отплытия из Гельголанда 31 июля я не имел возможности побриться. В таком виде, в платье с чужого плеча и с поврежденным глазом я должно быть производил странное впечатление. После моего завтрака командир полка приказал через врача спросить меня, чувствую ли я себя достаточно сильным для переезда. Предполагая, что меня теперь отправят в лагерь для военнопленных, - а мне так хотелось после ужасных переживании поговорить с немецкими товарищами, - я на этот вопрос ответил утвердительно, хотя, откровенно говоря, я вовсе не чувствовал в себе сил для переезда. Но я не предвидел, что меня