ожидало.

Пока я находился под надзором двух лейтенантов Видтингтона и Кроцира, я не мог ни на что пожаловаться. Один из них, бывший со мной одного роста, принес мне даже свое белье и одежду, освободил меня от невероятного костюма моего спасителя из Дюнмора. Днем мы пересели в скорый поезд, даже в первый класс, и отправились через Ирландию в Дублин. Ввиду моего состояния оба лейтенанта уступили мне целую скамью, так что я мог лежать, а сами поместились на другой. Вечером мы прибыли в Дублин и проехали через город в карете, чтобы сесть на пароход, делавший точные рейсы в Англию. При этом мы проехали по улицам, которые напоминали мне район военных действий во Фландрии. Целые ряды домов были снесены, как я узнал из расспросов, английскими войсками в 1916 г, во время большого Ирландского восстания.

Переход через Ирландское море прошел гладко, хотя на борту заметна была большая нервность, так как несколько дней назад на этой линии германской подводной лодкой был потоплен пароход. Для характеристики отношения ко мне обоих провожатых мне хочется отметить, что когда пароход тронулся, мы заняли отдельную каюту и после довольно большого промежутка времени караульный лейтенант спросил меня, не обижусь ли я, если он ненадолго отлучится на палубу и на это время запрет меня в каюте. Ввиду такого корректного отношения я, разумеется, сейчас же изъявил на это согласие.

Когда мы к утру сошли с парохода, чтобы сесть в стоявший наготове скорый поезд, я увидел на набережной возбужденную толпу, так как известие о моем проезде, конечно, распространилось. Ввиду этого меня с чрезвычайной осторожностью провели к поезду по запасному трапу.

В Лондоне на вокзале нас никто не встретил. Мои спутники пошли со мной прежде всего в ближайшую гостиницу, чтобы сделать обычпый утренний туалет, после чего плотно позавтракали. Скоро, однако, появилась караульная команда, которая пришла, чтобы отвести меня не в лагерь военнопленных, а в одиночную камеру, расположенную в четвертом этаже военного здания в южном Кенсингтоне, где меня продержали в заключении целые 2 недели. Все мои протесты против этого одиночного заключения и совершенно недостаточного питания ни к чему не привели. Единственным утешением в это время были мои прогулки с бывшим лейтенантом Тренчем, который был известен в Германии как шпион в Боркуме; тогда он был майором в военном министерстве. Из сочувствия ко мне он выхлопотал разрешение на эту прогулку. Но когда он пытался выспрашивать меня, я всякий раз обрывал его, напоминая данное им ранее обещание.

Прошло и это время. Через 2 недели меня перевели в Кольстердальский лагерь военнопленных в Йоркшире, где меня трогательно встретили товарищи по флоту, попавшие туда после Фалклэндской битвы».

Таково было «чудесное спасение» этого последнего и единственного оставшегося в живых из экипажа С-44.

Опасность от мин увеличивалась в течение войны с каждым годом. Действительного средства против них не было. Мы старались, по возможности, избегать мин по пути, а если не было других средств, то обходить их или проходить под ними. Но мины все-таки были опасными врагами, так как они были невидимыми и поражали нас как бы из засады.

К концу войны англичане сосредоточили минную оборону на морских путях, наиболее посещаемых подводными лодками, как, например, в Канале. Между минами ставились «слуховые буи», которые соединялись электрическим кабелем с ближайшей береговой наблюдательной станцией. Электрический ток издали передавал на мембрану телефона шум и удары винта лодки. После того начинали лихорадочно действовать стоявшие у выключателей минеры и слухачи, которые старались определить направление этого «звукового следа», чтобы в надлежащий момент, когда след этот приближался к одной нз минных банок, при помощи электрического контакта заставить лодку замолчать навсегда.

Голоса из глубин

На дне моря. В ночной полутьме ощупью продвигается нога через длинные, узкие помещения. Тяжелый удушливый воздух давит на легкие и затрудняет дыхание. При остановке водворяется тишина, мертвая тишина. Часы показывают четыре. Значит там наверху, где воздух и жизнь, там еще ночь.

На дне моря вечная ночь. Отрезанность давит, как свинец, лодку и экипаж. «Мир» далеко. Одинокая жизнь в подводном положении и борьба. Безмолвие и сон, подводный сон без грез.

Где-то глухо бьется в своем замке одна из тяжелых дверей переборки, и барабанная перепонка ощущает легкую вибрацию сдавленного воздуха. Пипп... пипп... пипп... - падают капли со стенок в темноту. Слышпо, как далеко в носовом отсеке разговаривают вполголоса люди и голоса их странно звучат в угнетающей тишине.

Ощупью продвигается вперед нога. Вдруг делается светлее. Голоса становятся громче. Это смена вахты в центральном посту лодки. Четыре часа утра. Ночная вахта сменяется утренней. Когда подводная лодка лежит на дне, для ее обслуживания требуется немного людей. Весь остальной экипаж спит. Вахтенный центрального поста показывает смене сделанные им записи в трюмном журнале.

«Что-нибудь случилось?»

«Нет, ничего особенного. Глубина 46 метров. На румбе 280 градусов. Командира будили одни раз: слышались шумы винта. Но это пустяки. В 5 часов мы должны всплыть. Командир приказал разбудить его за 10 минут до этого. В 4 часа 50 минут все люди должны быть на постах погружения. Доброй ночи!»

Сменившийся не ждет ответа и, пошатываясь, простирается к своей койке.

Новая вахта становится в центральном посту.

Что там в журнале? «46 м глубины. Лодка лежит на ровном киле. Курс со вчерашнего вечера без перемен - 280». (При перемене курса можно узнать по компасу, повернулась ли лодка на дне в течение ночи от течения или от других причин. Ровный киль обозначает, что лодка лежит ровно и прямо.)

Взгляд на глубомер и на компас - все правильно. Диферентомер - инструмент, напоминающий термометр, только он «немного» побольше - длинная узкая трубка с водой, окрашенной в красный цвет, чтобы можно было лучше следить за положенпем уровня воды относительно нуля; сейчас он показывает +5°. Следовательно, лодка лежит на грунте с некоторым диферентом на нос. Морское дно никогда не бывает совершенно ровным, и здесь приходится ложиться так же, «как ложатся в постель».

Когда лодка на дне, у вахтенных мало дела.

Слушать и чувствовать, бодрствовать - вот единственное. что требуется. Если бы можно было курить! Но на лодке в подводном положении это запрещено под «страхом смертной казни». А, кофе!

«Кому холодного кофе?» - спрашивает один из мотористов, появляясь с толстой чашкой, и протягивает ее унтерофицеру.

Тот берет ее и передает дальше. Лейтенант тоже пьет.

На подводной лодке внешне не делалось почти никакой разницы в рангах. «Стоять на вытяжку» вовсе не полагалось. Подводная лодка всех нас связывала одной участью. Вместе жизнь, вместе и смерть. В этом заключался прекрасный смысл и сила этого оружия.

Моторист берется за чтение истрепанной книжонки «Под Южным Крестом». Он ставит себе на колени переносную лампу и вскоре забывает все окружающее! Разорванные и промасленные страницы липнут, но они «живут», в них рассказывается о морских переходах через южные шпроты, где дуют пассаты и где иногда паруса по целым неделям остаются неподвижными; рассказывается о высадках на пустынных островах, где шелестят пальмы и морские волны разбиваются о коралловые рифы, о боях о пиратами и о причудливых раковинах, попадающихся на морском берегу...

И он в воображении плывет и плывет под парусами через залитый горячим солнцем мир...

Вечерний вахтенный берет машинный журнал и читает заметки своего предшественника.

1 час ночи. Слабые шумы винта впереди с левого борта. Теряются через несколько минут в том же направлении.

Произведено десятиминутное возобновление воздуха

(кислород).

Измерен уровень воды в трюме. Без перемен.

Шумы воздушных пузырей в систерне 4. Клапан продувания сжатым воздухом, по видимому, пропускает. Зажал клапан покрепче.