И он спешил. Впереди он видел кутерьму пыли и знал, что так будет на всем протяжении пути и что ухо надо востро держать, и в просветах между колебаниями непроглядной этой пыли надо углядеть лежащую впереди дорогу — пустую или со встречным транспортом — и потом, зная, что и тебя встречный шофер видел и теперь угадывает твое продвижение, ехать вроде на ощупь, но уж наверняка.

Туча поколебалась, и впереди он увидел медленно движущийся грузовик, но когда опять мгла пыли нависла над дорогой и когда продвинулся он ровно, по его расчетам, настолько, чтобы увидеть встречную машину влево от себя, он вдруг увидел ее прямо перед собой — неподвижную, с задранным капотом. И, чтобы не обрушиться на нее всею гибельной тяжестью, он резко поворотил вправо… Его отбросило к противоположной дверце, затем опять к рулю, а в следующее мгновение он лежал глубоко на дне, точнее, на потолке кабины, и баранка нависала как раз над лицом у него.

Он долго выбирался из кабины. Стекло в дверце было разбито, и он мог бы вылезть в это отверстие, но не захотел — на карачках, унизительно корчась, — а долго, упорно крутил ручку замка и наконец открыл дверцу и вылез наружу. Подтягивая ноющую затяжелевшую ногу, он отошел на несколько шагов от машины и стал смотреть на нее, постанывая, покачиваясь, с укоризной и состраданием. Крыло было сильно помято, угол кабины свернут, а защитный козырек над кабиной вплотную придавлен к крыше кабины, и крыша тоже была вдавлена вовнутрь. Он приблизился к машине, лег плашмя на бугристую от пучков ковыля землю и стал разглядывать козырек. Он ощутил слабое дуновение тепла от машины, теплую робкую неподвижность ее и только потом принял шум и холод раннего, все еще подслеповатого пространства степи.

Медленно поднявшись, он отряхнул хлопками руки пыль…

Он стоял в стороне, шагах, наверно, в двадцати, в покорной, тихой позе, пока машину зацепляли тросами и юркий напряженный трактор поднимал ее.

Когда ему сказали: «Езжай… твое счастье, что инспекция дрыхнет!», он, подтягивая больную ногу, вперевалку, как после драки, в которой ему наподдавали сильно, но не повергли его упрямства и устойчивости, пошел к машине и сел в нее.

Он медлил, и ему опять посоветовали драпать. Однако он вернулся на карьер, загрузился и потом поехал в город.

Длинный Заки долго смотрел, как уходит, потряхиваясь, в сумеречно-серую улицу дежурная машина и как неотрывно, густо волочится за нею пыль. Потом он сел на скамейку у своих ворот и почувствовал приятную уединенность в этой прохладной, пасмурной пустынности улицы.

Он хорошо понимал, что всякое может с парнем случиться: или начальник гаража заподозрит, или автоинспектор на тракте остановит… да мало ли неприятностей подстерегает шофера в дороге!

Посидев, поразмыслив, он отправился досыпать. И крепко спал — жена едва добудилась. Он хмуро спросил, что ей понадобилось.

— Сосед спрашивает.

Он вскочил, огладил большой ладонью, точно лапой, сонное лицо; в прихожей сдернул с гвоздя плащ и простер его за собой, выбегая в сенцы.

У ворот стоял грузовик с помятым крылом и разбитыми стеклами, с придавленным козырьком над кабиной, а около грузовика, покаянно, скорбно ссутулившись, стоял Апуш.

— Ты всегда меня выручал, дядя Заки.

— Ничего, — ответил Длинный Заки, — придумаем что-нибудь… Вот что! К Филимонову поедем. Он зубному технику Кацу поправлял «Волгу», вдребезги была разбита. За тыщу триста он вернул ей прежний вид.

— Спасибо, дядя Заки. — Упоминание о деньгах не смутило его, а только укрепило уверенность в мастерстве Филимонова, которому зубной техник не мог ни за что ни про что отвалить тыщу триста рублей.

Поехали. Пришлось будить Филимонова, который отдыхал после ночной смены. Машину загнали во двор, и Филимонов, оглянув ее, направился к клетушке и отпер дверцу. Втроем стали вытаскивать домкраты, мешочки с песком, деревянные молотки и молот, оправки округлых, полуовальных, угольных форм, и все это сложили на широкий брезент, расстеленный около автомобиля. Затем, подумав, Филимонов вынес из клетушки газосварочный аппарат, поставил его на брезент и закурил.

Затем Филимонов подвел их к груде нераспиленных дров. Откатив ногою бревнышко, он взял его под мышку и понес к машине. Другое бревнышко Длинный Заки и Апуш понесли вдвоем. Филимонов поставил свое бревно, привалив его к кабине, и оно этак на полметра оказалось выше кабины с придавленным к ее верху козырьком.

— В самый раз!

От второго бревнышка они отпилили столько, что оно сравнялось с первым. Филимонов велел Апушу сесть в кабину и медленно подымать кузов, пока он не крикнет ему. Мотор завелся быстро, и это обнадеживающе подействовало на Апуша. Он медленно повел от себя рычаг опрокидывателя.

— Стой! — крикнул Филимонов. — Сиди, — с улыбкой махнул он Апушу и, обхватив бревно поперек, стал подтаскивать к кабине. Длинный Заки тащил другое на противоположную сторону. Апуш давно уже сообразил: стояки упрутся в опускающийся козырек и распрямят его. По знаку Филимонова он потянул рычаг опрокидывателя на себя…

Мужики, отбросив бревна, кричали ему, чтобы он глушил мотор и выходил поглядеть, а он сидел, одуревший от радости, и словно не понимал их. Наконец он вышел, увидел, что козырек занимает прежнее положение, тут губы у него задрожали, он пробормотал еле слышно:

— Спасибо, мужики…

А Филимонов опять погнал его в кабину, опять приказал откинуть кузов, потом он скинул ватник, с Длинным Заки они подхватили увесистый мешок с песком и кинули его сперва на подножку, затем на капот, а с капота на верх кабины. Забравшись в кабину, Филимонов принялся стучать деревянным молотком по вдавленной вовнутрь крыше кабины. Он долго так стучал, и Длинный Заки начал зябнуть. Апуш, бледный от усталости и холода, не двигался с места и, как заколдованный, следил за действиями Филимонова.

Длинный Заки не вытерпел, пошел в дом и лег подремать на лавке в передней. Разбудила его возня ребятишек. Он поднялся, хлебнул из фарфорового чайника горькой заварки и вышел на двор. Филимонов и Апуш работали с прибаутками и смешками, как и всегда, когда люди видят завершение дела. Он тоже стал сыпать шутками-прибаутками:

— Мужику и сорока ремесел мало, орлы! На молочишко себе заработали, хе-хе!..

Ему отвечали весело, но как бы между прочим, между делом, и он очень скоро почувствовал себя лишним тут. Махнув рукой, он сел на приступок клетушки, но через минуту вскочил и, окликнув Апуша, отвел его в сторонку.

— О цене не договаривались? Ты, главное, спокойно… у меня деньги найдутся. Отдашь, как сможешь. Важно, чтоб машину исправить.

— Спасибо, — ответил Апуш. — Это ты правильно сказал: важно машину исправить.

— То-то! — сказал Длинный Заки и тихо засмеялся.

Работу заканчивали уже в сумерках. Оглянув машину, отнесли инструменты в клетушку, затем постояли, покурили.

— По такому-то случаю, — смущенно проговорил Апуш, — может, выпьете, а, мужики?

— Поезжай, сынок, — сказал Филимонов. — Ставь машину. Как раз успеешь.

— С устатку бы… — рассеянно проговорил Длинный Заки и тут же забыл о своих словах. Что-то его мучило, отвлекало и злило, и ничего он с собой поделать не мог.

Апуш выезжал со двора. Филимонов толкнул в плечо Длинного Заки:

— Идем, поужинаем. Домашненькая есть.

— Не пью, — сказал Длинный Заки.

Тот удивился:

— С каких это пор?

Но Длинный Заки не стал ничего объяснять и вдруг побежал к воротам. И успел-таки ухватить взглядом кузов автомобиля, мелькнувшего на повороте. Его охватила тоска…

Он долго ходил по улицам, то и дело останавливался и курил. Было ветрено, вдруг посыпался жесткий косой снег, и Длинный Заки спрятался в телефонной будке. Вынул из кармана пачку «Беломора» — пустая. Он смял пачку и швырнул ее в стекло. Рука сама собой сняла телефонную трубку и повесила опять. «Нет, — подумал он, — не может такого быть, чтобы никто не прознал! Небось заложили уже дружки-приятели. Однако машина в порядке — попробуй придерись… Филимонов дело свое знает. А что бы он делал, сопляк, ежели бы я не подвез его к Филимонову?»