Денис кивнул:

— Про все. Про все, милый ты мой. Я почитаю. — Он помолчал и усмехнулся: — Может, что и пойму… что она за жизнь у меня, а?! — Он привскочил, хлопнул Гену по загривку. — А?! Ты чуешь? — И стал махать руками, воодушевляясь, преображаясь лицом, будто вот, за ближним днем, ждет его другая, новая жизнь, непохожая на прежнюю, окаянную.

Расходились по домам, и он все повторял:

— Может, что и пойму, а?!

Несколько дней Гена работал очень упорно: старался точнее припомнить, что говорил ему Денис, даже уточнил у матери, когда он женился; ходил и на мясокомбинат — поглядеть стенгазету, в которой было написано про Дениса.

А когда написал и перечитал, взяла его досада: ничего интересного, просто — описание маетной жизни.

«Не то, — думал он с отчаянием, — совсем не то! Печатать такой материал нельзя. Его и показывать-то стыдно. Порву и начну снова!»

Но порвать написанное он не успел, его вызвали к редактору.

Редактор сказал, что газетная работа есть творчество, не освобождающее, однако, сотрудника от ежедневных двухсот строк. Уже три дня Гена не сдавал ни строчки.

— Знаете, — заспешил, заволновался он, — опять у меня не получилось… Только, знаете, очень интересно может получиться. Очень оригинальный человек…

Редактор смягчился, велел показать материал, а, прочитав, сказал:

— Придется подсократить.

— А, знаете, я хочу переделать… это совсем не то!

— Подсократить, подсократить, — оживленно бормотал редактор. — Только, — он покрутил, пощелкал пальцами, — нужен еще один материал. О положительном человеке, понял! Тогда можно будет дать под общим заголовком. Например, «Две жизни», а?

Гена опять хотел сказать, что это совсем не то и надо переделать, но побоялся, что еще три дня просидит, и неизвестно — понравится ли другой вариант редактору. Он промолчал.

Вскоре материал о положительном человеке сдал один из сотрудников, и через несколько дней о жизни Дениса и того положительного человека было рассказано в газете.

Он сидел в горнице и ждал, когда придет с работы Денис. Матери дома не было.

Вот истомленная ветвь карагача легла на подоконник, и в окне возникла лохматая голова Дениса.

— Я сейчас зайду, — сказал Денис, и Гена услышал, как глухо затопали его шаги. Открылась и, сильно бацнув, закрылась дверь.

Денис встал над Геной.

— Падло! — со смаком воскликнул Денис и занес над ним тяжелые руки. — Мокрое место оставлю… за позор!..

Гена присел и резко подался в сторону, в два прыжка очутился у дальнего края стола.

Денис расстегнул куртку и шумно дышал.

— Денис! — крикнул Гена. — Не тронешь, если покаюсь?

— Нa хрена мне это, — сказал Денис, щедро сплюнул на пол и пошел в обход стола.

Убегая, спасаясь от него, Гена крикнул:

— Денис… отчего хорошие люди пропадают?

— Законы тяготеют — надо знать!

— Ты детально и тонко…

— Ага! — Денис остановился и перевел дух.

— Начальник цеха знает, кого брать компрессорщиком! Ты сможешь!

— Известно.

— С мужем Люськи тебе неинтересно разговаривать! Жизнь у тебя мука!

— Известно, мука, — сказал Денис. Он стоял как победитель. Чувство удовлетворения переполняло его добротой и всепрощением. — Милый ты мой. Ничего хорошего не было в моей жизни. Ты понимаешь?

— Понимаю, — ответил Гена, не глядя на него.

— Пойду, однако, еще раз почитаю, что ты написал. — Он помолчал. — Ндрав у меня плохой. Тебя вот обидел, заместо чтобы прочитать как положено.

«Пусть почитает, — подумал Гена, — может, что и поймет, что за жизнь у него».

«Нет, — подумал он, — из моей статьи не поймет он ничего».

«Но, может быть, он сам разберется, поймет? Да, да! Без меня, сам!»

И он понемногу стал успокаиваться.

— Я верил в тебя, — говорил редактор, — верил и не ошибся.

Он держал в руке толстенькую кипу конвертов, любовно взглядывал то на Гену, то на конверты — в них были отклики читателей на последний материал Гены. О Денисе.

— Поздравляю, коллега!

— Я рад, — сказал Гена, — рад… если вам приятно.

— А ты еще и скромник. — Редактор положил конверты на стол, прихлопнул их ладонью и поглядел на часы. — Обедал?

— Нет.

Зашли в ресторан, сели, притихнув перед строгой чистотой скатертей, салфеток в стаканчиках, дородной тяжестью штор, сползающих к полу от верху высоких полуовальных окон.

— Жизнь! — Редактор рассмеялся. — Смотри на мир добрыми глазами, и ты почувствуешь покой и удовлетворенность. Почувствуешь, как мил твой коллега, и какой-нибудь мальчуган с улицы, и этот, простите, ресторан. И совсем немного надо, чтобы все это почувствовать.

— Да-да, — сказал Гена.

Ему вспомнились последние дни, встречи с Денисом, все потешное и сумбурное, о чем думалось теперь с особенной горечью.

— А разве… — проговорил он, — а разве я не смотрел добрыми глазами? Разве я…

Редактор не успел ему ответить: над ними стала официантка, сверкая салфеточной улыбкой…