— Не видел.

— Достойное зрелище. Седина целых четыре года возила его в инвалидной коляске и нянчила близнецов-младенцев военного времени. Операция за операцией, ортопеды, хирурги-косметологи. Все это оплачивал я, а не отечество. Тем не менее из инвалидной коляски Майского жука в отставке извлечь не удалось. И конечно, он стал неузнаваем, несмотря на то что ему вырезали из его же зада куски кожи, чтобы залатать лицо. Но надо сказать, что привязанный ремнями к анатомическому столу, словно живой труп, Каролус переносил все муки с завидным мужеством, без жалоб!.. О друг мой, больно смотреть на этих немцев. А сейчас они уже опять загоняют самих себя и весь мир в пресловутое горнило войны…

— Под предводительством австрийца, заметь-ка!

— Беда!.. Ну так вот, веселенькие времена инфляции Седина провела с храбрым калекой. Но лишь только Берлин охватила «лихорадка чарльстона», мадам Кверфурт явилась ко мне и сказала: «Дедушка, — в ту пору моя многолетняя карьера деда еще только начиналась, — дедушка, мне двадцать три, и я очень сексапильна, — она так и сказала, — я тоже люблю танцевать чарльстон, поэтому и хочу развестись». Я ответил милой даме: сперва была корпия, а за ней последовал чарльстон. Каролус не возражает, сказала Седина, он согласен с тем, что я не должна убивать свою молодость на такую тягомотину. Да, Седина выразилась именно так, я бы очень хотел… ну, да ладно. Молодая особа развелась якобы из-за нарушения супружеской верности, причем наш кавалер-пруссак, то есть полураздавленный Майский жук, взял вину на себя. Он взял вину на себя, как это тебе нравится? И тут, танцуя чарльстон в Королевском баре, моя дочь познакомилась с Прецничеком. Ты ведь знаешь?

— Знаю.

— Она приволокла его сюда незадолго до того, как я сдал замок в аренду этому сброду — спиритам, этим специалистам по столоверчению. Я спросил свою единственную дочку — то, что у Джаксы и у меня не было больше детей, очень сближало нас. Впрочем, я всегда сознавал разницу между Роксаной и Сединой. Ты — счастливчик. Ну так вот, Седина смолоду отличалась чадолюбием… Но это, гм, я упоминаю между прочим. С глазу на глаз я спросил ее: что это ты притащила? А Седина ответила: ты хочешь сказать, кого я притащила? Но я повторил: не кого, а что. Раз злосчастный Кверфурт стал для тебя «тягомотина», то для меня этот чарльстонщик в лучшем случае тоже «тягомотина». Она в ответ: неужели ты не знаешь — кто это? Это Детлеф фон Прецничек, один из трех самых знаменитых автогонщиков Германии, я намерена с ним обручиться. Но я сказал Сединхен: детка, бога ради, но выходи замуж за автогонщика, за каждым автогонщиком гонится смерть, любые гонки — это своего рода война техники. Почему бы тебе не взять в мужья члена земельного суда или специалиста по стрижке собак? На это молодая особа ответила мне: дедушка, ты реакционер — большие скорости означают прогресс. Ну, а Владетельная принцесса начала скулить: нельзя же, дескать, после такого горя с Каролусом-люсом-флюсом мешать счастью дочери, ведь она станет женой знаменитого на весь мир чемпиончика-пиончика-чика. Делайте что вам угодно, мои дорогие, сказал я, и Седина вышла замуж за моторизованного гладиатора. Она сопровождала его повсюду, в то время как бабушка нянчила близнецов Кверфурта и трех быстро появившихся на свет отпрысков Прецинчека. Да, Седина моталась вслед за «неистовым Детлефом» — так я его окрестил — от одной смертоубийственной автотрассы в Европе к другой, была в Ле-Мане, на Ривьере, в Брешии. А потом «бугатти» Детлефа вылетел на вираже с шорбургской кольцевой трассы, вылетел и сгорел, ты ведь знаешь?

— Знаю.

— А ты видел когда-нибудь моего зятя-калеку номер два, Требла?

— Только на газетных фото еще до-о катастрофы.

— Достойное зрелище. Его мгновенно вытащили из огня и заштопали. Но все же левая рука у него оказалась раздавленной, а правая щека до носа сгорела. Я не мог удержаться и шепнул Гельме: может, нам организовать «Объединение искалеченных супругов Седины Куят»? Как ты считаешь? Но с Сединой я обращался подчеркнуто ласково. Зато она peu à реи — с каждой минутой — делалась все неласковей. Прецничек уже не был чемпиончиком-чик-чиком, он начал торговать подержанными машинами — это ненамного лучше, чем быть конокрадом. Если смотреть на него с левой стороны, еще терпимо, но не советую смотреть на него справа, хотя он и отремонтировал свой фасад. За мой счет. Начался экономический кризис, и в один прекрасный день госпожа Седина фон Прецничек пришла и объявила: мне еще нет тридцати, я очень сексапильна, и я бы хотела развес… Хватит, сказал я, поступай, как знаешь, милочка, я готов платить. И тут же испарился, уехал опять в Бразилию. А когда вернулся в Европу, чтобы не пропустить интересного зрелища — «национального возрождения» на своей старой родине, — Сединхен уже была замужем за членом магдебургского земельного суда по имени Зигфрид Хеппенгейм. Надо же! Его звали Зигфрид, а сверхарийское имя Зигфрид к тому времени навязло у меня в зубах. — Дед издал что-то похожее на стоп. — Я поговорил с этим господином десять минут, отвел в сторону госпожу Хеппенгейм и спросил: почему ты вышла замуж за члена земельного суда? Да потому что ты, дедушка, сам мне посоветовал. Тем более я не хотела вступать в брак со специалистом по стрижке собак, ответила Седина. Я сказал ей: детка, я ненавижу антисемитов всей душой, но этот Зигфрид — отвратный тип. Бога ради, детка, уверяю тебя, говорю я Седине, твой третий спутник жизни куда более злосчастный калека, чем Каролус и Детлеф. Когда-то Вильгельм Второй сделал его папашу тайным советником, и вот теперь этот еврей стал страстным приверженцем немецкой национальной партии, сторонником Гарцбургского фронта[184], в конечном счете поклонником Гитлера. Чего только не бывает на этом свете! Владетельная принцесса начала скулить, мол, Сединхен любит неподкупного судью, а политикой она не интересуется. Скоро вы обе заинтересуетесь политикой, заорал я, в первый раз в жизни заорал, как ломовой извозчик, поехал и вышвырнул из Луциенбурга оккультистов. Ну вот, а потом самый главный оккультист — Гитлер околдовал старушку Европу, и приверженец немецкой национальной партии, неподкупный судья Хеппенгейм, слетел со своего высокого поста, согласно закону «об охране чиновничьего сословия от неарийских элементов», после чего угодил в концлагерь Ораниенбург, где эсэсовский унтершарфюрер пинком сапога повредил ему позвоночник. Кроме того, на так называемых «садовых работах» он до такой степени отморозил себе руки, что у него начался сепсис. Дед — специалист по подкупу еще со времен Бразилии — выкупил, в буквальном смысле слова выкупил, своего зятя-калеку номер три и вывез его из горячо любимого рейха. Теперь он лечится на мои деньги в одном из санаториев в Тессине.

— Знаю.

— Ты-знаешь-ты-знаешь, — передразнил меня Куят. — Зачем же я тогда все это время молол языком. Может быть, чтобы снять груз со своего усталого сердца? Но ты не знаешь, Требла… не знаешь… — внезапно он зашептал с какой-то несвойственной ему робостью, — не знаешь, что ужасает меня больше всего. Послезавтра. Послезавтра в день моего семидесятилетия они приползут, приползут все трое.

5

После того как я кратко сообщил Куяту о моей переписке с цюрихской полицией, об аресте сегодня утром, о допросе в Самедане и об освобождении благодаря телефонному ходатайству Полари, Куят возвестил:

— Тебе помогло одно обстоятельство: Мавень — посредник. С его помощью муж Полари покупает земельные участки. А вообще-то они неохотно отпирают свои заплесневелые казенные конюшни, тут я в курсе. И ты, должно быть, ужасно разозлил эту полицейскую клячу, Требла. Полицейский прямо жаждал отправить тебя в «желтый дом».

Я смотрел на него, прищурившись. Неужели он разглядывает мой лоб? И почувствовал что-то вроде благодарности за то, что он не делает этого, а наслаждается новой сигарой, так сказать, платонически; нюхает, не закуривая ее.