Игра шла час.

Неожиданно старый вор сгрёб карты и объявил:

– Игра окончена.

Если это конец игры, то он объявляется заранее. И не так, когда даже в прикупе оставалось ещё полколоды. Для Холодова действия вора были полной неожиданностью. К тому же отыграться он не сумел. В недоумении он уставился на вора.

– Тебе и не отыграться, – усмехнувшись, сказал вор.

Холодов сидел перед ним, скрестив под собой ноги по-турецки.

– Не понимаю, – вопрошающе смотрел он на него.

– И не поймёшь, – с издёвкой говорил вор. – У меня не сможет выиграть ни один из играющих.

– Может быть, – с сомнением соглашался Холодов, – вопрос во мне, а не в том, как ты можешь играть.

Прямолинейность, с которой говорил Дмитрий, понравилась вору.

Слово коронованного вора в стенах заключения не оспаривается. Как он скажет, так и будет. Дмитрий нарушил неписаные законы, он ясно понимал это, и не ждал для себя снисхождений.

– Я владею маленьким секретом, – вор помолчал немного и начал с другого: – Когда-то, очень-очень давно, мне пришлось повлиять на судьбу одного математика. Сидел он по политической статье. Политические жили в одних бараках, уголовники – в других. Если и соприкасались, то только на производстве. Вот там всё и произошло. Уголовников редко кто навещал. У него что – ни родины, ни флага. Передач и посылок почти не было. К политическим же всегда что-то приходило. Были, конечно, без права переписки, но не все. И потому у них всегда можно было чем-то разжиться. Одежонкой, едой, мылом. Зеку ведь много не надо – помыться, поесть и не замёрзнуть. С этим и коротаешь годы заключения. Но это ж надо добыть! Тут магазинов нет. Отобрать – нельзя, украсть в тюрьме – самое позорное, сам знаешь, что за это может быть… Могут и опустить! Карты – одно спасение. Узнают уголовнички, кого из политических на воле не забывают, затянут на производстве его или его дружка за карточный стол, обдерут, как липку, загонят в долги – тут тебе и еда, и мыло, и одежда. И общак пополнился.

Холодов слушал старого вора и пытался понять: с какой целью тот ведёт с ним эту задушевную беседу. Он ему не кум, не брат, не сват. «На кой ляд мне нужно знать про какого-то там математика», – думал он. Ему было много интереснее знать решение вора относительно его недавнего поступка.

Старый вор тем временем продолжал:

– Так было до поры до времени, до тех пор, пока в лагере не появился он. Как только кто-то из политических проигрывал, следом садился играть он и отыгрывал всё обратно. И, что самое интересное, отыгрывал ровно столько, сколько проиграл политический, и тут же покидал карточный стол. Из сего было ясно, что он просто показывал своё неуважение к уголовному миру, что, конечно же, не могло не задевать его завсегдатаев. Его никто не мог обыграть. Обвиняли в мошенничестве. Обвинять одно, поймать – другое. Пойман он не был. Беспочвенные обвинения – ничто. Кормушка уголовнику закрылась, общаг скудел не по дням, а по часам. В конце концов ему готовили несчастный случай на производстве. Зэк в этом деле навык имеет. Бревно ли вдруг скатиться на тебя, провод ли под напряжением оборвётся… да мало ли что, методов много, тут всё на соплях держится, чихни вот, что-то да отпадёт.

Старый вор говорил медленно, не торопясь, иногда его рассказ прерывал приступ затяжного, сухого кашля. Он прикрывал рот носовым платком и, когда убирал его, на нём оставались капельки крови. Прокашлявшись, он говорил снова:

– Я тогда был молод, меня только короновали и, как вор в законе, я должен был решать судьбу математика. Я с ним встретился и задал ему один единственный вопрос. «Почему ты только отыгрываешь чужие проигрыши и не играешь на свой интерес? Ведь с такой игрой ты мог бы жить кум-королём до конца срока… да что срока, можно и на воле обеспечить себе приличное состояние». И знаешь, что он мне ответил? – вор бросил вопросительный взгляд на Холодова.

Холодов пожал плечами.

– Он ответил: «Неправильно всё это!» Удивлению моему не было предела. Я, хоть и был молод, но повидал немало. И тут я впервые вижу перед собой человека, так безалаберно относящегося к своей шкуре. Для него было неправильным то, что кто-то у кого-то что-то забрал. Для него не важно – каким путём это было проделано. И даже суть не в несправедливости. Совсем не в этом. Удивило то, что он, совершенно не имея выгоды для себя, поставил под удар свою единственную жизнь. Мне стал интересен этот человек. Я наложил запрет на его устранение. Чтобы сохранить ему жизнь, мне пришлось с ним договариваться: хотя бы на время нашего общения повлиять на политических и не играть в карты, дабы не злить уголовников. Я стал часто встречаться с ним. Если для политических нет дороги к уголовникам, то для уголовника преград в лагере не было, он в любом заборе дырочку для себя найдёт, если это ему нужно будет. И встречи наши выливались в продолжительные разговоры и споры. Это был умный и добрый человек.

Тень грусти появилась на лице вора.

– Его правда была чистой, наивной и бессмысленной. Для него было трагедией, что его правда обречена. И он это прекрасно понимал и ничего изменить не мог. Я всегда говорил ему, что так, как он думает, не бывает. Любой, кто бы он ни был, будет делать то, что удовлетворит его внутренний мир; если он жаждет убийства – он будет убивать; если он жаждет насилия – он прибегнет к насилию; если он жаждет уважения к себе – он будет его добиваться, и будет делать это любыми путями, даже если к этому нужно идти через несчастья других. Каждый будет искать удовлетворения, пусть то будет плотское удовлетворение или это удовлетворение тщеславия… Не важно! Он будет добиваться своего, невзирая ни на кого. Важно дойти до цели. Какой дурак откажется от своего благополучия? «Неправильно всё это», – говорил он в ответ. Он стоял на своём, опираясь на свою неземную, совершенно нереальную правду. В наших лицах столкнулись две правды. Одна росла на законах реального мира, в которой каждый найдёт себе объяснение и оправдание своим гадким поступкам. Вторая родилась в голове человека и корнями уходила в сотни прочитанных книг. Хоть и спорили мы с ним, но каждый из нас не мог отрицать правды другого. Было две правды, и обе были правдой. Но время нашего общения прекратилось. Воров, во избежание непорядков, подолгу в одном лагере не держат. Меня готовили к этапу на другую зону. Наверное, я приглянулся математику. При нашей последней встрече он открыл мне свой секрет. «С этим секретом ты всегда будешь выигрывать, – говорил он мне, – я не шельмую, я пользуюсь правилом исключения. Я раскрою его тебе при одном условии. Поклянись честью вора, что ты будешь им пользоваться только в том случае, если обстоятельства сложатся так, когда будет крайняя необходимость помочь другому человеку. А сытым ты будешь и без карт». Я поклялся – мне жутко интересно было узнать секрет. Играет, как новичок, а постоянно выигрывает. «Это простое правило, – говорил мне математик, – просчитав его, я назвал его правилом исключения». – «Почему исключения», – спросил я его. «Этого тебе не понять», – отмахивался математик.

Приём оказался очень прост. Потом меня перевели, увезли на другой конец страны. Математика я больше никогда не видел. Скорее всего, его правда его сгубила. В лагере он был жив только потому, что я так хотел.

На минуту его рассказ прервал затяжной сухой кашель. Спазмы встряхивали всё тело вора. Попросив тёплой воды, он сделал несколько глотков. С минуту приходил в себя. После чего он снова заговорил:

– Сегодня ты мне сказал «не правильно всё это». Сказал так же, как и он. Имея в виду именно то, что имел в виду математик. Теперь мне уже за шестьдесят. И я снова встречаю такого человека. Математик не дорожил своей жизнью и лез на рожон из-за того, что где-то с кем-то поступили не по справедливости, и вот теперь ты делаешь то же самое. Если бы он был один, я бы мог объяснить его поведение психическим отклонением. Теперь есть ты, и не псих, – мыслящий, дерзкий, со своей правдой, за которую способен бороться. Это достойно уважения. Ты таким получился, ты молод, впереди жизнь, ты всегда будешь не согласен с её законами. Вокруг нет равновесия, согласия. И никогда не будет. И то, что ты считаешь неправильным, будет всегда происходить рядом с тобой. Посмотри туда, – он показал вниз, где зеки суетились в ожидании решения вора, – маленький червь пороков точит большое человека. Многий из них боится этого червя. Не хочет так жить, но и деться ему некуда. Он не согласен, но он должен так жить. Потому что этот червь всегда голодный и когда-то он доберётся и до него. Приходит момент, когда большой человек больше не в силах сопротивляться ему. И тогда ему приходиться воровать или делать ещё какие-то гадкие поступки. Потом он попадает сюда. Он не хочет так жить, в то же время ему некуда деться. Так будет всегда. И не он в этом виноват. Он просто слаб. Подобно спичке в ручейке – он не поплывёт против течения. Ты и математик для меня – два инопланетянина. Вы не на земле живёте. Если бы ты ответил по-другому, я не знаю, что было бы с тобой… знаю только, что тебе было бы в дальнейшем несладко, тебя просто не стало бы как человека. Теперь я знаю, что делать.