И вот в ее мыслях Косчэ-Ханидо уже становился признанным вожаком. Но тут она опять насторожилась: не для всех он будет хорошим. Вдруг те, на кого он пожалуется, со всех сторон набросятся на него и сообщат царю, что все это — ложь? А если сам царь заступится за своих людей, а те заступятся за неправых — богатых и хитрых? Тогда Косчэ-Ханидо пропал — его просто убьют.

Ведь даже Куриль, заиндевевший от мудрости, награжденный царем и поднявший на нарты окрестные тундры во имя бога, даже Куриль хочет бросить дела и стать простым оленеводом. А ведь он совсем немного не угодил русским властям, так немного, что вины его никто и не знает.

Но тут Халерха вздохнула и улеглась. Разве Косчэ-Ханидо глупый, чтобы написать такое письмо? Уж если она видит опасности, то он вместе с Курилем видит их в тысячу раз лучше. Они будут хитрыми, осторожными, терпеливыми.

Без врагов он не обойдется. Но как же его одолеешь, если он один способен писать царю, если и церковь будет в его руках! Ему даже не страшно самому написать на нехорошего, несправедливого человека, поругаться с властью, отдать печать и не называться головой рода — все равно главным останется он.

И молодые ребята к нему потянутся — к ученому и богатырю, и старые люди, и обиженные, и обидчики, и здешние, и приезжие. И любой голова юкагиров будет считаться с ним. Он все перепишет на бумагу; он будет знать то, что не знает никто; он сможет доказать, убедить, рассудить по справедливости, подсказать, где искать правду; к нему поедут люди из всех стойбищ. Когда он вернется из Среднеколымска, Куриль уже церковь построит, а где церковь, там и ярмарка, и дома не из шкур, а из дерева — может, он захочет построить юкагирский острог?

Но это уже были мечты о совместной жизни. С ними Халерха и заснула.

Спала она мало и рано проснулась. Но проснулась совсем не уставшей, словно никаких мук ночью и не было.

В тордохе было холодно, неуютно и вроде бы тесно. По ровдуге дробно, налетами шелестел жесткий снег. Онидигил она заткнула неплотно, и из светлых дырочек просеивались снежинки. Подойдя к очагу, Халерха сняла с чайника крышку, увидела замерзшую воду, махнула рукой и обернулась к иконе, привешенной к пологу. Она привыкла разговаривать с богом Христом, и, хоть сейчас лица его не было видно, она знала, что он глядит на нее.

— Я ухожу в новую жизнь, бог Христос, — заговорила она. — Ухожу… Я не поеду в сторону Индигирки, ни в Халарчу не поеду, ни к якутам в тайгу. Я не хочу быть просто женщиной для мужчины… Да ты и обидишься: ты спустился к нам, а я — от тебя. Нет, я хочу быть еще ближе к тебе. Я хочу тебе помогать. А помогать я буду тебе через Косчэ-Ханидо. Я знаю — ты Косчэ-Ханидо заметил, ты не против, чтоб он делал твои дела. Помоги ему. Пусть он никогда не делает зло. Пусть побеждает зло справедливостью и добром. Правда ведь, что зло нельзя злом победить? Потому что если злом ответить на зло, то родится еще одно зло, а может быть не одно. Ты ведь не хочешь, чтобы все осталось как при шаманах? Пусть очень большую силу свою Ханидо никогда не применит к человеку, пусть его ловкость, хитрость и ум не обернутся жестокостью. А мне ты, великий бог, помоги хоть немножко. Научи и меня разговаривать через бумагу. Я хорошо вышивать умею, и я буду стараться. Тогда мы вдвоем твою волю исполним быстрей и лучше.

Халерха помолилась. Взяв палку, она вытащила из онидигила старую шкуру, впустила свет и оглядела свое жилье так, будто оно стало уже чужим, будто очень скоро, прямо сейчас, навсегда покинет его. Нет, надо еще умыться, поесть, чаю попить, а сперва надо очаг растопить.

За хозяйскими хлопотами ее и застал Пурама. Это было как раз то время, когда в тордохе у Куриля поднялась тревожная суматоха. Пурама предвидел, что день для Куриля будет тяжелым, он чуял, что большое дело может кончиться плохо, и он знал, почему могучий родственник его опять нарывается на беду.

Куриль ни с кем не держит совета, все предусмотреть не успевает, погостить у простых чукчей времени не нашел, а в юкагирское стойбище и дорогу, наверно, забыл. Самого Пураму он ни к каким делам не пристроил, а разве Пурама не выручал его, не помогал в беде? И не дай бог чукчам показать нрав — он уж тогда не промолчит. И самое время, ни на что несмотря, все-таки отпраздновать свадьбу. Уж давно, самой первой, надо бы окрестить Халерху — при народе, с шумом и почестями, надо было распорядиться свадьбу готовить, взбудоражить людей еще одной радостью. Нет! Забежал потемну, как вор к родственникам, бросил гостинцев и скрылся. А что Халерхе с этой варежкой делать? Разве не видит она, что он опять крутит и тянет!

— Махлё, — сказал Пурама, разжигая очаг. — Косчэ ждет ответа. И люди не понимают тебя. Сегодня четвертый день.

— Он должен прийти ко мне. Такой у нас договор, — ответила Халерха.

Пурама решительно запротестовал:

— Нет. Так не положено. Жених свое слово сказал. Разве ему еще упрашивать нужно? Нет так уж нет.

— Ему упрашивать не придется. Я согласилась. Но я сирота, и нет ничего страшного, если он придет еще один раз.

Крыть Пураме было нечем. Он знал все. Он пришел не выяснять и не удивляться. Но все же надеялся, что Халерха смирится и отступится от условий. Не получилось.

— Значит, все от него зависит? — спросил он, не выдавая ни себя, ни жениха. — Ну, тогда я пойду узнавать. А то народ не понимает. Правда, дел у него очень много. С утра до ночи, с утра до ночи… Я сейчас же его сюда приведу.

— Не надо его приводить. Пусть он сам придет ко мне вечером. И пусть ничего не боится — так ты ему и скажи. А то, что я хотела узнать, я спрошу у тебя. Если он придет вечером, утром Пайпэткэ или еще кто-нибудь принесет ему мой ответный подарок.

— О чем же ты хочешь спросить?

— О его врагах. Кто они? Он сказал, что нажил врагов.

— Враги? У Косчэ-Ханидо? — удивился старик, не боясь греха. — Он сказал, а ты испугалась? Первый враг у него — Куриль, потом — я… Да как же ты не поймешь, что он перед тобой хотел взрослым себя показать! Мол, у него есть враги.

— Они от людей убежали. Так делают люди, чтоб наказать себя.

— Правильно, они наказали себя — ты верно сказала! — умело повернул разговор Пурама. — Нявал-то… он думал, что на новых местах сын его сядет на нарту и будет песцов давить. А мы приехали на беду: обтрепались, как кумаланы. Первый снег-то после голодного года был везде неудачный, а в тех местах песец совсем убежал. Они кочевать. А на другом месте песец вовсе и не водился. Что, возвращаться в Улуро пустыми? Позор. На третье место укочевали. И опять без толку. У них сейчас шкурок десять — остальные проели. Э-э, бедному так-то не разбогатеть.

Халерха и верила и не верила Пураме. Кромсая ножом юколу, она то замирала, то со злостью перерезала рыбий хребет.

— Я другое хотела сказать, — не удовлетворилась она.

— Ты подозреваешь Нявала в грехах? Старого человека? — накинулся на нее Пурама. — Или Косчэ-Ханидо, которого я воспитал по-старинному? От кого ты слышала, чтобы бедные люди грешили? Врагами бедных не могут быть честные люди. Это запомни один раз на всю жизнь. А то начнешь защищать Потончу, Петрдэ, Тинальгина, Каку, Мэникана. Но ты даже и так не подумала.

Эти слова Пурамы заставили Халерху беспомощно раскрыть рот. Сколько мук ей причинила неверная мысль, сколько сомнений она родила! Ведь если Пурама что-то соврал, защищая воспитанника своего, тс в одном он все равно прав: не мог Косчэ-Ханидо совершить больший грех, чем совершают они, злые люди без жалости и без сердца. Халерха облегченно вздохнула, теперь уж ничто не смутит ее.

А Пурама, догадавшись, что выстрелил точно, решил поскорее спрятать добычу в мешок.

— Я не с плохими словами, не с упреком к тебе пришел. Тебя искалечило прошлое зло и беспомощность перед злом, — сказал он. — И в женихе, в муже своем ищи не страх, а опору — он мыслит правильно. А сегодня встречай гостей. Люди придут тебя поздравлять. Иди в мой тордох. Там три бутылки, мясо — все жена приготовила.