жизнь: ему так и не удалось стать заместителем судьи в Баре-

на-Обе.

Разговор переходит с одного на другое. Мы толкуем о том,

что провинция мертва. Революция призвала в Париж всех спо

собных людей. Все стекается в Париж — и фрукты, и умные

головы. Скоро он станет огромным, всепоглощающим городом,

чем-то вроде города-полипа, подобно Риму времен Аврелиана.

Мы возвращаемся к провинции, и он набрасывает нам порт

реты прихлебателей, характерных для прежней провинциаль

ной жизни, пантагрюэлевские фигуры людей, всегда готовых

выпить, подобно одному из наших предков, папаше Диезу,

вечно поджидавшему на своей лавочке любителей промочить

горло, которым он мог бы составить компанию. А их достойные

спутницы жизни, которые прикладывались к бутылке в по

гребе, откуда поднимались, спотыкаясь, а иной раз и с синяком

под глазом! А славные обыватели, которые умирали от апоплек

сического удара, изрядно хлебнув у себя в саду, на июньском

солнце! Таких типов уже больше нет, они не оставили наслед

ников, если не считать того нотариуса, которого кондрашка хва

тил за столом. Crepuit medius 1, в прямом смысле слова: он лоп

нул, не выходя из-за стола, после ужина, продолжавшегося до

восьми часов утра в двух лье отсюда, в Дайекуре.

Но вот он переворачивает засаленную страницу воспомина

ний и показывает нам то, с чем сталкивается каждый день, то,

1 Разверзлось чрево его (буквально: лопнул посредине) — ( лат. ) *.

245

что видит вокруг себя,— омерзительные пороки, процветающие

в селении — Кровосмешение, Содомию, Лихоимство, непримири

мую Ненависть, тайную Месть, глухую Зависть и злодеяния,

подобные тому, которое совершил во время холерной эпидемии

один врач, своими руками, под покровом ночи, отравивший

рыбу в пруду своего тестя, чтобы вызвать у него колики и пред

расположить его к заболеванию.

За обедом мы замечаем, что тарелки снизу помечены крас

ным воском, — чтобы их было легко отличить: их одалживают

кюре, когда приезжает епископ.

После обеда мы не спеша прогуливаемся по селению, вдоль

речушки. Возле моста десятка полтора молодых парней играют

в кегли. Стоит хорошая погода, и в спускающихся к воде сади

ках, где никого не видно и не слышно, на траве и в листве де

ревьев играют солнечные блики. < . . . >

20 апреля.

Просвещенный и действительно разумный человек не дол

жен быть даже атеистом, не должен исповедовать даже эту от¬

рицательную религию.

9 мая.

Лескюр принес нам своих «Любовниц регента». Ничто так

не помогает увидеть недостатки собственного стиля, как опусы

ученика. Эта книга нам раскрыла глаза, в ней, как в зеркале,

отразилось все дурное, что было в наших прошлых книгах: из

лишние умствования, стремление к документальной точности,

которой придается чрезмерное значение, — словом, то, что

можно назвать литературными пируэтами, — вещь самая неу

местная и утомительная в исторических работах.

На набережной Ювелиров прочел вывеску: «Фабрика рели

гиозных товаров». Просто прелесть!

12 мая.

Сегодня одна газетка почтила нас карикатурой. Нет ничего

более похожего на оригинал, чем удачная карикатура, — вспо

мните изображение Тьера у Домье, — и ничего менее похожего,

чем карикатуры неудачные. Та, о которой я говорю, относится

к последним. < . . . >

14 мая.

Нынче гвоздь сезона — танцовщица Ригольбош: благодаря

фотографиям, на которых она показывает свои ноги во всех по-

246

ложениях. Это уж смахивает на литературу и иллюстрации са

мого низкого пошиба. Вот до чего опускается публика при ти

рании.

16 мая.

Блаженны те, будь то гении или глупцы, кто, поглощенный

идеей или собственной глупостью, утрачивает связь со своим

временем, не откликается на волнующие всех политические со

бытия, пропускает новости мимо ушей! Не читать газеты свой

ственно великому творцу — великому творцу или идиоту...

Это прекрасный дар. Мы по натуре враждебны идеям нашего

века и в силу этой органической и прискорбной враждебности

страдаем от их торжества. Это глупо, но мы чувствуем себя

лично задетыми крушением тронов и старых принципов, разло

жением Европы, где нет больше Европы, нет больше равнове

сия, нет больше права... Победоносные идеи внушают нам отвра

щение, а всеобщее признание, которое завоевывают наиглупей

шие взгляды, возмущает нас до глубины души.

Четверг, 17 мая.

Обедаем с Гаварни. Разговор идет о его портретах: он гово

рит, что хочет придать им больше одухотворенности, добиться

большей цельности впечатления. Фотография передает лишь

одну сторону натуры, и живописи пора устремиться к той кра

соте, которая совершенно неуловима для камеры-обскуры. < . . . >

Май.

Скука во мне и вокруг меня. Небо мне кажется серым,

вещи — бесцветными, а то немногое, что случается со мной, —

ничтожным. Даже люди, которых я вижу, представляются мне

такими же серыми, бесцветными, ничтожными. Мои друзья про

изводят на меня впечатление читанной и перечитанной скучной

книги. Я заранее знаю, что они мне скажут и как они это ска

жут. У меня, так сказать, нет аппетита к беседе с ними. Ново

сти, которые мне сообщают, могут интересовать только провин

циальный городишко. Я хотел бы встречаться с другими

людьми, пусть тоже скучными, но по-иному, переехать куда-

нибудь, видеть перед собою другие стены, другие обои. Мне ка

жется, тогда у меня бы появилось больше вкуса к жизни.

Я испытываю желание купить в лесу Фонтенебло крестьянский

домик и перебраться туда, чтобы освежить голову и тело. Быть

может, со временем меня стали бы интересовать деревья, ого

род, колебания барометра...

247

Наш литературный путь довольно своеобразен. Мы начали с

истории и пришли к роману. Это не в обычае. И тем не менее

мы поступили вполне логично. Что кладется в основу историче

ских работ? Документы. А что служит документом для романа,

как не жизнь?

25 мая.

Нам присущ безрассудный инстинкт, влекущий нас против

течения, против деспотизма людей, обстоятельств, господствую

щих взглядов. Это роковой дар, который получают при рожде¬

нии и от которого нельзя избавиться. Есть люди, рождающиеся

ручными и готовыми служить человеку, который царствует,

идее, которая торжествует, — словом, успеху, этому ужасному

властителю умов. Таких людей большинство, и они самые счаст

ливые. Но другие рождаются мятежниками против всего, что

торжествует, они рождаются полными братского сочувствия ко

всему, что побеждено, ко всему, что подавлено объединенными

силами господствующих идей и чувств. Эти люди рождаются

с тем чувством, которое побуждает вас в возрасте семи или

восьми лет броситься с кулаками на тирана вашего класса,

точно так же как в нынешнее время заставляет вас страдать

от эпидемии глупого и наглого буржуазного либерализма, кото

рым дирижирует газета «Сьекль» *, словно торжественным хо

ром, славящим Гарибальди *. < . . . >

2 июня.

< . . . > Сидя на стуле под навесом для собранного вино

града, — возле лошади, жующей свою жвачку, против ворот, на

которых какой-то крестьянин написал мелом: «Да здравствует

Наполеон!» — я задаю себе вопрос, не убавилось ли правды на

свете из-за книгопечатания, не придал ли Гутенберг крылья

всяческому вранью. В иные дни пресса мне кажется подобной

солнцу: она ослепляет!

Любопытный памятник образованию, которое давалось при