тературе таким низким лишь для того, чтобы высокое стало

еще выше, еще более достойно уважения!

Нам любопытно бы знать, каким мелочным страстишкам,

мелочным обидам, какой жалкой зависти — из-за места, отве

денного нами такому-то или такому-то, — обязаны мы тем, что

автор «Мертвого осла» открещивается от нашей книги и стыд

ливо ужасается ею. Но дело в том, что этот человек, в котором

фальшиво все — от фраз до рукопожатий, от стиля и до самой

совести, — ужасается правды, иначе бы его так не бесил правди

вый показ действительного. Это — единственная разносная

статья за всю нашу литературную жизнь, не оставившая в нас

ни малейшей горечи...

31 января.

«Господин редактор!

Позвольте нам ответить в нескольких словах на статью, лю

безно посвященную нашей книге «Литераторы» критиком, кото

рый своими строгими высказываниями только делает честь лю

бой работе и уже премногим обязал нас в прошлом, — господи

ном Жюлем Жаненом.

Фельетон в «Журналь де Деба» от 30 января представляет

нашу книгу якобы отражающей только одно отвратительное в

литературе, грязь, развращенность, нездоровое воображение,

предательство и измены деятелей пера.

Наша же книга — в чем мы по совести уверены — совсем не

похожа на такое едкое, безжалостное и обезнадеживающее про

изведение.

Если она касается того, что порочит литературную профес

сию, касается людей, ее компрометирующих, то ведь она гово

рит также о благородных чувствах, о возвышенных умах, кото-

232

рыми литература может гордиться. Если книга резко осуждает

пороки и низости, она приветствует в то же время величие, пре

данность, молчаливый героизм, нравственные силы, таящиеся

в литературном мире. Уничтожая охвостье и наемников этой

армии, она славит ее знаменосцев и солдат. И таким противо

поставлением сцен и персонажей авторы романа, по своему

глубокому убеждению, не нанесли ущерба доброму имени той

великой литературной корпорации, к коей сами имеют честь

принадлежать.

Примите, господин редактор, уверения в нашем неизмен

ном почтении.

Эдмон и Жюль де Гонкуры».

Четверг, 2 февраля.

Сталкиваюсь у Жюли с Абу, по привычке он разом выпа

ливает мне свои поздравления *. Абу, смахивающего на ма

ленькую обезьянку, сопровождает нечто вроде медведя: его

fidus Achates 1, Сарсе де Сюттьер, здоровенный, неотесанный

мужлан с грубыми ручищами и грубыми ножищами, грубым и

тяжелым провинциальным выговором; он низко кланяется,

услышав мое имя, поздравляет меня, затем, снова влезая в свою

шкуру критика, говорит, что в нашей книге слишком уж много

ума, слишком густо («Вот именно, слишком густо», — он, ка

жется, в восторге от своего словца), что мы недостаточно пом

ним о рядовом читателе и провинция нас не поймет... Я до

вольно резко обрываю эти плоские теории, эту пошлятину:

«Писать на публику? Но разве любой почетный успех, завид

ный успех прочной славы не насиловал вкусов публики, не соз

давал ее для себя, не заставлял ее считаться с ним? Возьмите

все великие произведения, — они поднимают читателя до себя,

а не опускаются до него... А затем, о какой публике речь?

О публике из кофейни «Варьете» или Кастельнодари, о публике

вчерашнего вечера или завтрашнего утра? Все это рутина».

Спрашиваю у Абу, не запретят ли из-за его рассказа о дуэли

продажу «Фигаро» на улицах. «Да, — отвечает Абу, — Билло

при мне велел Ла Героньеру написать приказ; а вечером, за обе

дом у принцессы Матильды, я громко, чтобы вынудить у

Ла Героньера ответ, спросил его, когда он отправит свой приказ.

Он отвечал: «Завтра»... Сегодня я рассказал об этом Фульду,

и тот заметил: «Задержал приказ Моккар, или префект поли-

1 Верный Ахат ( лат. ) *.

233

ции, Вильмессан держит его на веревочке...» И Абу добавляет:

«Не представляете вы себе, что такое правительство. Непотреб

ная компания».

Произведения Уссэ напоминают мне сувенирчики розового

дерева, изделия кустарей Сент-Антуанского предместья, с севр

скими дощечками, разрисованными, как парфюмерные кар

тинки. < . . . >

Суббота, 4 февраля.

Иду в «Деба» узнать судьбу маленького, в десять строчек,

нашего ответа на восемнадцать колонок Жанена, где мы, в об

щем, просто выразили уверенность, что не задели чести лите

ратуры, противопоставляя истинный труд литературному ремес

ленничеству, а знаменосцев — обозникам этой армии. «Су

дарь, — говорит мне г-н де Саси, — ваш ответ появится, если вы

этого требуете: это ваше право. Но я вас откровенно предупреж¬

даю, что «Журналь де Деба» никогда больше не станет говорить

о вас». Это слишком дорогая цена, и я забираю свое письмо

обратно. Вот к чему сводится в наиболее почтенной газете на

шего времени право выступить с ответом.

Гаварни явился к обеду. Он героически решается пойти с

нами на бал в Оперу. Едва переступив порог, просит бумаги и

записывает какие-то математические штучки, придуманные по

дороге. Говорит нам: «Я родился совсем молодым, я и сейчас

еще совсем молод. Только мозг у меня — стариковский...»

По поводу бала вспоминаем о Шикаре, настоящее имя кото

рого — Александр Левек. Вход стоил пятнадцать франков. Про

пускали строго, Шикар сам стоял на контроле и лично встречал

каждого. В основном пускал коммерсантов. Был настолько не

сговорчив, что не хотел пропустить Кюрме, редактора «Фран

цузов», где была напечатана статья, прославившая Шикара и

посетителей его бала на всю Европу *.

Гаварни сводил туда раз Бальзака; тот, усевшись на бан

кетку, в своем белом монашеском одеянии, с маленькими искро

метными глазками, раблезианским лицом, подняв свой носик-

картошку, разглядывал все вокруг.

Знаменитые танцоры, это прежде всего Брунсвик, хотя он

почти и не танцевал, только ходил взад и вперед, делая вид,

что крутит шарманку; а хохотали до слез. Женщины сомни

тельного свойства, из борделей и т. п. ... Иной раз бывала ме

жду ними и потасовка; мужчины не дрались никогда. Ярост

ные танцы, женщины так и прилипали к своим партнерам.

234

Шикар отплясывал в каске, украшавшей Марти в «Отшель

нике» *. Большой потехой считалось напоить муниципальных

гвардейцев, стоящих на страже у входа, посдирать с них каски

и танцевать в них.

Кабинеты, куда отправлялись до и после ужина. Огромный

стол, накрытый в танцевальном зале.

Самый смешной и гнусный среди всех — Дуве, ювелир Пале-

Рояля, распевающий с гитарой песенку о парижском гамене.

Шикар, солидный банкир, связанный с кожевенной торгов

лей, жил тогда с маленькой честной гризеткой, даже не подо

зревавшей, что это тот самый знаменитый Шикар.

Ведем Гаварни поглядеть на Леотара. Затем, после Цирка,

пьем грог в плохонькой кофейне, где Гаварни с восхищением

рассказывает нам о трудах Био, о его книгах по математике, в

которых фигуры отсутствуют.

И вот мы в Опере, подымаемся по лестнице на бал, где Га

варни не бывал уже пятнадцать лет. Вот он идет со

мной под руку, затерявшись в этой толпе, он, Гаварни, неузнан

ный в своем королевстве король, имевший полное право ска

зать: «Карнавал — это был я» *.

Он пришел сюда, чтобы приобщиться к нынешним маска

радным выдумкам, к новым модам в области нелепого. Подни

маемся в ложу и целый час смотрим на танцы и маски; Га

варни, кажется, тщательно изучает новые костюмы: почти все

танцорки в детских платьицах выше колена, которые оставляют