Метелкин вскочил почти сразу – застучал босыми пятками к двери, приоткрыл ее и, не выглядывая, прошептал:
– Заходи, заходи, я уж тебя заждался.
Что было ложью, потому как Метелкин только что спал без задних ног.
Сурен скользнул в дверь, закрыл ее за собой, и Метелкин по запаху понял, что его провели.
– Кто? – спросил он строго. – Кто посмел! – отступая при этом назад, где на спинке стула висела портупея с кобурой.
– Это я, Саркисьянц, у меня срочное дело. – Негоциант заговорил быстро, но по возможности внятно: – Прости, что разбудил.
– Что? – Метелкин уже не сердился – он был быстрым на мысли и слова человеком. – Что-нибудь с Аспасией?
– Нет, с «Измаилом», можно я сяду?
– Только свет я зажигать не буду, – сказал Метелкин, – не хочу, чтобы завтра весь гарнизон знал.
– И правильно делаешь, – сказал Сурен. – Ко мне только что приходил Халиб. Знаешь Халиба?
– Это тот, которого Гюндюз посылал на мокрые дела? – спросил Метелкин.
– Он продал мне новость.
– За сколько?
– За тысячу лир.
– Уменьши цифру в сто раз – поверю. – Заскрипели пружины – ветеринар уселся на кровати. – А ты садись, садись.
– Спасибо. Я в самом деле заплатил эти деньги. Вот расписка.
Негоциант издали показал Метелкину белую бумажку. Хоть лунный свет и проникал в окно, понять, что на бумаге написано, не было возможности.
– Ты не такой идиот, чтобы прибежать сюда в три часа ночи, – сказал Метелкин. Он взял графин с водой и налил себе в стакан. – Что случилось? Почему ты побежал ко мне, а не к Аспасии?
– Потому что Аспасия не вернет мне денег, которые я заплатил.
– Говори.
– В транспорт «Измаил» заложена мина.
Метелкин неудачно двинул графин, и тот рухнул со столика, грохнулся об пол – вдребезги!
– Ах, черт! – Метелкин выпрямился. – Кто положил? – спросил он. – Немцы?
– Это знает только Рефик. Рефик говорил с незнакомым Халибу человеком. Рефик сказал, что он все исполнил и отомстит за смерть Гюндюза.
– Что еще известно? Ну говори, говори – уж скоро утро! Какая бомба?
– В каком смысле?
– Если ты пронесешь на транспорт гранату, ничего не случится – ты только убьешь человека; должна быть большая бомба, большой заряд, который может сделать отверстие в борту, такое, чтобы транспорт пошел ко дну. Нужен целый ящик динамита.
– Там есть целый ящик динамита.
– Не может быть! Враки! Груз транспорта досматривался. Ящик со взрывчаткой никто бы не пропустил.
– Пропустили.
– Почему ты так уверенно говоришь?
– Потому что был груз, который не досматривали. Груз московской археологической экспедиции.
– Ты с ума сошел! Я сам все проверял!
– Вы уверены?
– Ни в чем нельзя быть уверенным. Давай на радиотелеграф!
– Погодите, господин офицер, – сказал Сурен. – Вы только все погубите.
– Там триста раненых! – воскликнул Метелкин. Сурен зашипел на него, и Метелкин, продолжая кричать, перешел на шепот: – Там погибнут люди!
– И все же, прошу вас, не спешите.
– Почему? Меня ничто не остановит. – Метелкин рыскал по полу в поисках сапог.
– Разреши обратить твое внимание, – сказал Сурен, – на остальной груз археологической экспедиции. Конечно же, забота о людях – первейшая задача. Но вы уверены, что хотите, чтобы сейчас, в панике и спешке, кто-то начал вскрывать все ящики экспедиции? И если там окажутся не черепки, а что-то другое – если будет так, ты уверен, что профессор Авдеев и его супруга не вспомнят твоего имени?
Метелкин перестал надевать сапог.
– Это конец карьере, – сказал он после паузы.
– Боюсь, что да, – согласился Сурен, он был кроток и терпелив, как агнец. У него был план, как получить деньги с Метелкина, но с перепуганного и разъяренного Метелкина ни черта не получишь.
– Но мы же не можем все так оставить!
– Не можем, – согласился Сурен и тоже замолчал.
– Ну говори, говори! – страстно зашептал Метелкин. – Ты должен что-то придумать.
– А с другой стороны, – сказал Сурен, – если ничего не предпринимать, то погибнут не только люди – погибнет весь ваш груз.
– Наверное, на «Измаиле» и ваш с Аспасией есть, – заметил зло Метелкин.
– Сущие пустяки, – сказал Сурен. – Твое положение куда хуже.
– Неужели ничего нельзя придумать?
– Почему нельзя? И если ты компенсируешь мне расходы, которые я понес, заплатив турку, я постараюсь подсказать выход.
– Сколько? – спросил Метелкин.
– Две тысячи.
– Никогда!
– Я должен половину отдать Аспасии – иначе она меня убьет.
– Я получаю такие деньги за три месяца.
– Твой груз на «Измаиле» стоит в двадцать шесть раз больше, а ты вот-вот его лишишься.
– Черт с тобой! Но учти, что если ты не придумаешь выхода, ты отсюда живым не выйдешь.
– Ты очень нервничаешь, господин офицер, – сказал Сурен. – Нельзя в твоем возрасте так нервничать.
– Говори.
– Минутку – я пересчитаю.
Сурен принялся пришептывать – он считал деньги у окна при свете луны. Метелкин ходил по комнате в одном сапоге и готов был убить армянина.
– Там адская машина с часами? – спросил он.
– Может быть, – ответил Сурен. – Халиб считает, что взрыв будет утром.
– Почему?
– Спросите у него.
– Так что ты придумал?
– Я знаю одного человека, который может предупредить капитана «Измаила». Вы доверяете капитану?
– Он же в море!
– Это мое дело. Главное, чтобы капитан поверил.
Метелкин задумался.
– Для этого, – сказал он наконец, – надо написать ему письмо.
– Если вы напишете письмо, – сказал Сурен, – то я могу это письмо передать.
– Утром транспорт уже будет в Батуме. Сейчас три часа ночи. У тебя есть крылья?
– Вот именно, – сказал негоциант, – если вы так настаиваете, я могу сказать: письмо должно догнать транспорт на самолете.
– Где ты найдешь такого летчика?
– Самолет дорого стоит, – сказал Саркисьянц. – Но он поднимется в воздух через час.
– Я не могу платить, пока ты не докажешь, что не водишь меня за нос.
Пришла очередь оскорбляться Сурену, и он сделал это куда более эффектно, чем турок Халиб. Он направился к двери, как графиня, которой дворник сделал неприличное предложение. Он отворачивался от догнавшего его Метелкина, он вообще ничего не хотел слышать и не хотел брать ни копейки от человека, столь глубоко его оскорбившего.
Потом понял, что нервы Метелкина на пределе и он в любой момент может выхватить револьвер и пустить пулю в сердце Сурена.
– Хорошо! – прошептал Сурен, вытирая лицо твердым котелком. – Я даже скажу тебе, полковник, что я сделаю, – я пойду к Аспасии. У нее в заведении наверняка сидит сейчас один военлет, который ради ее прекрасных глаз сделает все, что нам нужно.
– Васильев! – воскликнул Метелкин.
– Но он не полетит ночью нелегально, без разрешения командира эскадрильи, рискуя репутацией и, может быть, погонами, он не полетит ни за какие деньги.
– Аспасия в самом деле сможет его уговорить!
– Ей не надо его уговаривать.
– Сколько? – Метелкин вдруг понял, что и в самом деле забрезжила слабая надежда на спасение.
– Пиши письмо капитану Белозерскому, – сказал Сурен, – а я пока посчитаю, во сколько это все нам обойдется.
Сурен достал из жилетного кармана махонький блокнотик, к нему был прикреплен серебряный карандашик на тонкой цепочке. Пока Метелкин, морща лоб и высунув от усердия язык, писал письмо капитану «Измаила», Сурен подвел итог.
– Три тысячи, – сказал он. – Ровно.
– Две тысячи, – сказал Метелкин, слюнявя конверт.
– Три тысячи ровно, – сказал Сурен. – Моих здесь было триста, я от них отказываюсь. Туркам я заплатил тысячу. Аспасия меньше чем за тысячу не станет ввязываться в эту историю, и Васильеву тоже придется отдать тысячу.
– Ему зачем? Он родную мать зарежет ради прекрасных глаз.
– Аспасия не может дать ему того, чего господин штабс-капитан так жаждет. А капитану надо будет купить дежурного на аэродроме, поднять механика, заправиться горючим и еще взять запасные бидоны, чтобы залить бак на обратную дорогу, – и это еще не все его расходы.