– Здесь был венец и перстни, – сказал Андрей.

– Кольчуга почти вся сгнила, – сказал Иван, – а это видишь, остатки деревянных ножен – у него был меч. Меч тоже исчез.

– Кто это мог сделать? – спросил Андрей.

– Кто это мог сделать? – подхватил как эхо господин комендант.

– Любой, – сказал Иван Иванович, – любой из жителей этого города и боец российской армии. Кроме того, немецкая, а также французская и английская разведка, не говоря уж о младотурках.

Профессор Авдеев приехал на машине часа через полтора, он дожидался, пока Карась наладит аппаратуру для торжественных снимков. По дороге они заезжали за Успенским, но тот сказался больным.

Госпожа профессорша облачилась в белое платье с пуфами – она надеялась, как Елена Шлиман, сняться в диадеме.

С профессором случился сердечный приступ. Его отнесли в кабинет к коменданту города, и Метелкин привез главного врача военного госпиталя – тот был зол, его оторвали от работы: с передовых непрерывно поступали раненые.

Андрей с Иваном Ивановичем тщательно просеяли содержимое гробницы – им удалось отыскать не найденный грабителем золотой перстень.

В гробу нашлось немало мелочей, представлявших археологический интерес, – бляшки, которыми были украшены ножны меча, остатки наборного пояса, нательный крестик из аметиста…

А тем временем город полнился слухами о богатствах, которые якобы таились в саркофаге. Версий существовало столько же, сколько рассказчиков. Правда, первыми среди грабителей называли именно русских, которые провели честных греков.

Подчистки в башне заняли три дня. В последний день Андрей работал один – Иван сбежал собирать долги со своих собратьев по темной профессии. Успенский отпустил его с экспедицией Авдеева, потому что крестьянский сын сообщил, что его отец при смерти. Успенский отдал Ивану причитающееся ему до осени жалованье.

Профессор Авдеев провел в госпитале три дня. Так что Метелкину и княгине Ольге, неуклонно предававшимся любви, ключ Берестова не понадобился. Несмотря на вернувшийся зной, они не покидали кровать под балдахином, и по ночам Ольга стонала так, что слышно было Андрею этажом выше. Ольга похудела, помолодела и являла собой вид драной кошки с темными кругами вокруг глаз.

– Я плохо выгляжу, – говорила она Андрею и, видно, всем, кто готов был ее слушать, – я так переживаю за супруга. Произошло крушение его жизненной мечты.

В промежутках между страстными лобзаниями Метелкин с профессоршей занимались делами сомнительного свойства, о чем Андрей бы и не догадался, если бы не острый взгляд Ивана Ивановича.

– Я голову даю на отсечение, – сказал он Андрею, – что под видом вашего экспедиционного барахла в Россию уйдет большая партия груза. Так что, вернее всего, в Севастополе вас будет встречать сам полковник Баренц.

– Зачем везти с нами, когда можно просто погрузить на «Измаил»?

– Даже в совершенно разваливающемся государстве, – наставительно сказал Иван, – продолжают существовать таможня, пограничники, комендатура и законы военного времени. Конечно, всех можно купить, но в наши времена это слишком дорого стоит, а то они возьмут деньги и тут же сожрут тебя с потрохами. С русскими людьми, а особенно русскими чиновниками, нельзя заключать честных сделок – они сразу же начинают искать, кому бы тебя перепродать. А что может быть лучше и благороднее, чем груз научной археологической экспедиции – добытые в трудах и раскопках черепки и железки.

– Но Авдеев! – сопротивлялся Андрей. – Он же обязательно догадается!

– Во-первых, груз будет не столь уж велик – особенно если это опиум, во-вторых, где гарантии, что жена не взяла в долю господина Авдеева?

– Ты что! Он же профессор университета.

– Браво, Берестов! Но ты забыл, что профессора тоже любят деньги. А раз у Авдеева не вышло со славой, он может легче согласиться на денежную компенсацию.

Андрею не хотелось верить, но на стороне Ивана была логика и спокойный неотразимый цинизм.

За день до отъезда Метелкин устроил проводы экспедиции и примирение с профессором Авдеевым. Пришли все археологи и Иван Иванович, который в последнее время сблизился с Авдеевым и стал его верным помощником. Андрею надоело подшучивать над Иваном, да и не до него было в последние дни – Андрей целыми днями работал в башне, рисуя планы различных культурных слоев в ней, копируя фрески и делая протирки надписей. За последние двадцать рублей он даже уговорил Тему Карася сделать снимки раскопок.

Российский спросил его:

– Вы из упрямства копаетесь в башне?

– Не только, – сказал Андрей. – Я хочу написать о ней статью, в которой объединилась бы ранняя история Трапезунда и жизнь императоров вместе с находками, сделанными там.

– Археология не терпит новшеств, – возразил Мстислав Аполлинарьевич. – Даже через пятьдесят лет археологические статьи будут такими же неудобочитаемыми.

– Нет, – сказал Андрей, – археология родит поэтов!

На проводы Андрею идти не хотелось, и он вышел на улицу. Ветер дул с моря, по закатному небу плыли разноцветные облака – зеленые, розовые и сиреневые. Аспасия ехала в небольшой крытой карете, которые еще порой встречались в Трапезунде и умиляли Андрея своей патриархальностью.

Андрей узнал Аспасию по движению руки, показавшейся в приоткрывшейся дверце, когда карета остановилась, чуть не доезжая до «Галаты». Как бы ожидавшая этого сигнала одна из девиц из заведения Аспасии быстро вышла из гостиницы и передала в карету небольшой сверток. Андрей сразу отвернулся, чтобы не показывать своего любопытства, но Аспасия заметила его и окликнула.

Андрей подошел к карете. На козлах сидел одноногий инвалид. Аспасия была в черной шляпке с вуалью, но теперь Андрей уже мог угадать ее по движению руки, по повороту головы, линии шеи – он с закрытыми глазами мог угадать ее приближение.

– Залезай внутрь, – сказала Аспасия.

– Сюда?

– Не бойся, блох здесь нету. Мы прокатимся немного, поговорим – пять минут, не бойся, твои даже не успеют заметить.

Андрей забрался в карету.

Аспасия велела инвалиду ехать и тут же, перегнувшись через Андрея, захлопнула дверцу кареты, окошки в которой были забраны тонкими решетками, – угадать, кто сидит внутри, было невозможно.

Закрывая дверь, Аспасия прижалась грудью к локтю Андрея, он непроизвольно сжался, Аспасия засмеялась воркующе.

– Сейчас бы тебя соблазнить, – сообщила она, обернув лицо к Андрею, – тот закрыл глаза и лишь вдыхал – нет, не запах ее, а само присутствие.

– Аспасия… – начал Андрей хрипло.

– А вот этого не надо, – сказала Аспасия. – Ты мне спас жизнь, и потому я не могу быть с тобой, как с другими мужчинами. Я тебе как-нибудь потом все расскажу. Хорошо?

Рука Андрея дотронулась до ее плеча, и пальцы сами вцепились в его совершенную округлость.

– Андрюша, – сказала Аспасия, – меня просили тебе передать – человек, которого ты ждешь, уже приплыл.

– Кто приплыл? – Андрей не мог понять гречанку.

– Тот человек, та девушка, она уже приплыла в Ялту. Мне сказали, что ты все поймешь.

– Да, – сказал Андрей, стараясь отодвинуться от Аспасии еще больше и ощущая ее слова как издевку, хотя, конечно, в них никакой издевки и не было – он опять был мальчиком на пиру взрослых, и ему опять положено было сказать взрослым «спокойной ночи» и идти в детскую. «Твой любимый мишка ждет на стуле…» У него чуть не вырвалось: «Мне не нужна ни одна девушка в мире, кроме тебя!» И может, Аспасия ждала именно такого вскрика – и Андрей молчал, закусивший губы, злясь на себя и на Аспасию, а больше всего на Лидочку. Мы более всего злы на тех, перед кем виноваты.

– Понял? – спросила Аспасия, будто с разочарованием. А она не терпела соперниц. Даже не соперничая с ними.

– Да, – сказал Андрей. – Спасибо. Я выйду?

– Сейчас. Мы вернемся к «Галате», я не могу заставить тебя ходить пешком по улицам. Спиро сегодня на свадьбе у своего кузена, а Коста простудился. Ты у меня без охраны. Если что – беги к Русико, она сидит в вестибюле на диване.