Андрей понял, что не посмеет задать Коле такой вопрос. Его труднее задать, чем ответить на него. Ну как ты спросишь у старого приятеля: «Ты меня обокрал?» Нет, это немыслимо! А вдруг Андрей ошибается и нанесет Коле несправедливое оскорбление?

Андрей стоял, опустив глаза, и как сквозь шум водопада слышал продолжение разговора.

– Этот полковник Баренц говорил Андрею, – произнесла Лидочка, – что Берестов приближен к Колчаку. И матросы его ненавидят.

– Я бы слышал об этом, – сказал Коля. – Мне как социал-демократу приходится много бывать среди матросов. Они доверяют мне свои секреты. Но я никогда не слышал о Берестове, тем более приближенном к Колчаку.

Андрей наконец осмелился поднять глаза и встретился взглядом с Колей. И тот, глядя в упор, закончил свою мысль:

– Впрочем, я не бывал в окружении Колчака и не знаю, кто там к кому приближен.

– Все равно он обманщик и мерзавец! – со злостью сказала Нина. – Я бы его задушила вот этими руками!

Она протянула над столом тонкие слабые руки, и Андрей понял, что ей не задушить и цыпленка. Но он так и не понял, имела ли она в виду лже-Берестова или коварного бунтовщика Мученика.

Ахмет поднялся – стройный, невысокий, но кажущийся выше ростом от того, как он прямо держал спину и чуть закидывал назад голову. Он надел фуражку, привычно, будто всю жизнь ходил в военной форме, проверил ребром ладони, точно ли по центру оказалась кокарда – белый полумесяц на красном кружке. Затем наклонился, поднимая саблю.

Все смотрели на него, как смотрят товарищи на актера, гримирующегося, чтобы выйти на сцену.

– Я буду в Джанкое, – сказал он. – Завтра мы вышибем оттуда большевиков.

Он пожал всем руки – поцеловал Лидочку в щеку и сказал:

– Прости, Андрюша, у нас в Париже такой обычай.

Последним он попрощался с Колей.

– Я не верю, Беккер, – сказал он, – что ты дезертир. Не твоя это специальность. Ты должен быть с сильными. И если ты не с нами, то, всего вернее, ты агент большевиков и тебя прислали в Симферополь, чтобы убить нашего премьера Сейдамета.

– Ахмет! – воскликнул Коля.

– Он шутит, шутит! – испугалась Нина, которая кожей почувствовала опасность.

– Или убить меня, – закончил Ахмет с улыбкой. – Я ведь тоже большой начальник в нашей деревне. До встречи, господа!

После ухода Ахмета некоторое время стояла тишина. Нарушил ее Коля Беккер.

– Я думаю, мы с Ниной тоже откланяемся, – сказал он.

– Может, зайдешь завтра? – сказал Андрей, которому не хотелось задерживать Колю. С уходом Ахмета людей осталось слишком мало, чтобы сохранялось ощущение праздника.

– Я постараюсь, – сказал Коля. – У меня много дел. Мне не хотелось говорить этого при Ахмете, но я представляю Центрофлот. Надеюсь, это останется между нами?

После ухода Беккеров Лидочка зажгла еще одну свечу и поставила ее возле елки.

– Я ночую у вас, – сказал Теодор как само собой разумеющееся. – По улице ходить опасно.

– Конечно, конечно, – сказала Лидочка. – Я вам постелю в комнате Марии Павловны.

Лидочка убирала со стола и потом мыла посуду, хотя ей интереснее было бы остаться с мужчинами. Но ее не догадались позвать, хотя никто, конечно, и не погнал бы прочь. Лидочка не хотела возвращаться без приглашения. В этом была ее неуверенность в себе и в собственном праве быть такой же, как мужчины. Это преодолевается не сразу. Из гостиной до нее доносились голоса: неровный, порой взволнованный голос Андрея и чуть монотонный, низкий – Теодора, голоса эти складывались в некую музыку беседы.

Закипел чайник, и Лидочка заварила чай.

– Мы так ничего и не решили, – сказал Андрей, когда Лидочка вернулась в гостиную.

– Мы не можем рисковать вами, – сказал Теодор, – у нас слишком мало молодых агентов.

Слово «агент» неприятно покоробило Лидочку.

– Теодор предлагает нам отправиться в будущее. Он считает, что нас ничего здесь не держит, – сказал Андрей.

– Неужели вам не интересно поглядеть – увидеть воочию, чем завершится грандиозное действо русской революции? Клянусь вам, если бы не неотложные дела сегодня, я бы тоже уплыл лет на десять вперед. Ведь есть шансы, что Россия сможет построить новое общество. Что она станет добрым примером для иных народов. Большевики исчезнут как накипь – придут достойные люди, Россия заслужила это.

– Как странно, – сказала Лидочка. Она налила чай и подвинула чашку поближе к Теодору. – Мне казалось, что вы очень трезвый и скептически настроенный человек. А вы поете гимн нашему будущему. Неужели люди изменятся?

– Если изменятся условия их существования, то последовательно будет меняться и природа человека.

«А ведь Теодор – не очень умный человек, – подумала Лидочка и испугалась собственной догадки. Прежде он казался ей ипостасью Бога, существом, способным таинственным образом преодолевать пространство и время. – Впрочем, неизвестно, кто из нас прав. Я, которая видит, как вокруг все сильнее волнуется море, поднимая со дна вонючую тину, или он, которому видится светлое будущее».

– Мы будем там чужими, – сказал Андрей.

– В обществе строителей, творцов никто не будет лишним, – возразил Теодор. – А сегодня, здесь, что связывает вас с этим миром?

– Мама, – сказала Лидочка, – я очень тоскую без мамы. Я так надеялась ее увидеть.

– Вы увидите свою мать через пять или десять лет. Она почти не изменится.

Глаза Теодора казались черными провалами, и лицо было неподвижно.

– У вас была мама? – спросила Лидочка агрессивно.

– Да, – сказал Теодор. – Но я ее не помню.

– А жалко!

Теодор не дал втянуть себя в спор. Он подвинул чашку к Лидочке и попросил подлить чаю.

– Я повторяю, – сказал он, – вы еще не вкусили по-настоящему счастья и трагедии полета во времени. Вы еще живете среди своих сверстников, и они даже не догадываются, что вы уже стали на два года их моложе. Я вам могу предсказать – само время заставит вас плыть дальше и быстрее. И наступит день, когда окружающие вас люди станут не более как тенями. Какими они стали для меня. Вы будете вступать с ними в отношения, но не сможете породниться. Ибо нельзя быть моложе собственного внука.

– У меня не будет детей? – спросила Лидочка.

– Вряд ли.

– А у вас есть дети?

– Если были, то давно умерли, – сказал Теодор.

– Я не согласна на такую жизнь, – сказала Лидочка. – Андрюша, ты слышишь, что я не согласна!

– Хорошо, – сказал Андрей. В отличие от Лидочки его совсем не беспокоило в ту минуту, будут у него дети или нет. Он куда острее помнил, как портсигар спас его на Малаховом кургане.

Лидочка поняла, что Андрей ей не союзник, и сразу замолчала.

– Мы боимся… вернее, я боюсь оставлять вас на эти переломные годы. Вероятность гибели молодых людей в катаклизме русской революции слишком велика. Недопустимо велика! Давайте пойдем на компромисс: вы улетаете лишь на три года вперед, ну максимум на четыре. Ничего особенно не изменится – и мама ваша вас дождется. Но будет главное – мир.

Лидочка поднялась из-за стола. Она посмотрела на нарисованную елку. Язычок пламени свечи заколебался от движения Лидочки, и елка будто шевельнула ветками.

За ее спиной Теодор сказал:

– Мне завтра уезжать. Рано. Разрешите, я лягу спать. А завтра перед отъездом мы все решим, хорошо?

Он поздравил Андрея и Лидочку с наступающим Новым годом, до наступления которого оставалось меньше часа, и ушел в комнату Марии Павловны, где Лидочка ему постелила. Он взял с собой свечу, чтобы помыться перед сном. Лидочка его спросила:

– Вы привыкли жить без дома?

– Иногда у меня бывал дом. Но это вовсе не обязательно.

– Спокойной ночи.

Лидочка вернулась к Андрею. Они говорили тихо, чтобы не мешать Теодору. О Коле Беккере, о том, как он высох, изменился, о том, что Ахмет, конечно же, догадался, что Беккер здесь по какому-то политическому делу и что они с Ахметом давно не выносят друг друга, но какие-то гимназические правила поведения удерживают их от открытой вражды, о Нине, как ей трудно будет найти себе мужа или хотя бы друга, о том, как естествен Ахмет в роли татарского офицера, потом они еще говорили о Мученике, и Андрею все не хотелось верить в коварство этого человека… Часы пробили двенадцать. Они разлили по бокалам последнее шампанское и выпили его. Потом Лидочка сказала: