– Две пятьсот.

– И если ты будешь торговаться, полковник, то поезд уйдет.

Госпожа Аспасия не спала – она никогда не ложилась, пока ее заведение было открыто. «Луксор» закрывается в пять, а то и в шесть часов утра, пока есть господа интенданты – грех закрываться раньше.

Сурен прошел к стойке, у которой дремали перегрузившиеся анисовой водкой прапорщики, почему-то оказавшиеся здесь, а не на фронте. За стойкой стояла Аспасия, которая заменяла Русико. Та отошла в свою комнатку, чтобы усладить какого-то приезжего земгусара.

– Сурен? – удивилась она. – Я не помню, чтобы ты лег спать позже одиннадцати.

– Ты права, – сказал Сурен, кладя котелок на стойку и садясь на высокий стул. – Но надо спасать людей. Люди могут погибнуть.

– Погоди, – сказала Аспасия, – вернется Русико, и ты все расскажешь.

– К сожалению, – сказал Сурен, всегда так послушный Аспасии, – мы не можем ждать – каждая минута на счету.

Они прошли за стойку, и там в узком пространстве, занятом бутылками и коробками, Сурен рассказал, что случилось.

– Что мы можем сделать? – Аспасия приняла сведения всерьез.

– Мы можем послать Васильева – это единственная возможность, не поднимая великого шума, отыскать ящик и выкинуть за борт. Если же мы открытым текстом направим туда радиотелеграмму, то о грузе, который везет профессор Авдеев, через пять минут будет знать все Черное море – это уничтожит не только Метелкина! Вы меня поняли?

– Не надо мне объяснять, – сказала Аспасия. – Сколько там нашего груза?

– Немного, но груз важный. Ты же знаешь, госпожа.

– Метелкин дал письмо? Сколько заплатил?

– Полторы тысячи, – сказал Сурен. – Пятьсот для передачи Халибу, пятьсот для вас и пятьсот для Васильева.

– Неужели ты не поторговался больше?

– Я начал с двух тысяч.

– Дурак, – сказала Аспасия, – начинал бы с четырех. Где деньги? Где письмо?

Сурен передал госпоже Теофилато пятьсот лир и письмо Метелкина капитану Белозерскому. Дальнейшее зависело от госпожи Аспасии.

– Позови мне Васильева – он в углу, ты знаешь где.

Как раз в эти минуты Халиб сидел на корточках перед Рефиком, который откинулся на подушках. Халиб пил чай.

– Половина четвертого, – сказал Рефик. – Уже пора действовать.

– Этот шакал Сурен бегает по городу уже целый час.

– Любопытно, сколько он зарабатывает на комиссии? – подумал вслух Рефик. – Я думаю, он ограбит Метелкина.

– Его дело, господин, – сказал Халиб. Он покосился на пачку денег, полученную им от Сурена. Деньги лежали на низком столике у дивана, куда он положил их. Все. Он не посмел взять. Рефик знал, что Халиб не взял себе. – Они знают об адской машине.

– Ты не забыл завести на восемь?

– Тикает, – кивнул Халиб.

Рефик улыбнулся, показав белые сахарные зубы.

– Сейчас они уже посылают туда телеграф, – сказал Рефик. – Можешь посмотреть на часы – через два часа генералы в Батуми и адмиралы в Севастополе уже будут знать, что на «Измаиле» большая партия контрабанды. Завтра в Петербурге будут знать.

– И Метелкин надолго сядет в тюрьму.

– И этот паршивый профессор, и его Берестов, который предал нашего отца Османа, – все сядут. И правильно. Зачем превращать военный корабль, госпиталь, святое место, в склад контрабанды?

– Это грех, – согласился Халиб.

– Умный человек мстит чужими руками, – сказал Рефик.

Они весело рассмеялись. Потом они пошли спать, потому что завтра долгий, трудный день. Близки уже войска освободителей – не сегодня-завтра начнется бегство неверных. Метелкин пропадет как дым, русские офицеры исчезнут как дурной сон, а что касается греков и армян и самой отвратительной из них, приспешницы сатаны, соблазнительницы и держательницы борделя Аспасии Теофилато – худшей из худших, хоть и желаннейшей из желанных, то она не уйдет отсюда живой. Ее распнут солдаты-победители и превратят в кучу кровавого мяса – и она умрет, вопя о милости, – так будет отомщен славный Осман Гюндюз – в это верил его ученик и наследник по прозвищу Ылгаз.

Андрей проснулся от страшного кошмара – кто-то догонял его, чтобы утопить, но лица того, кто гнался, он не видел. Андрей открыл глаза и посмотрел на иллюминатор; тот был четко виден в темноте голубым кругом – значит, уже светает: еще три часа хода, и будет Батум.

Спать не хотелось. Андрей приподнялся на локте – Российский спал на спине, подняв вертикально бородку и легонько деловито посапывая, будто спешил выспаться, чтобы вернуться к своим любимым рукописям.

Андрей оделся и поднялся на палубу – ему хотелось увидеть, как из моря поднимутся далекие горы кавказского берега, – точно такими их много сотен лет назад увидел Одиссей и спутники Язона. Там их ждала Медея и удивительные приключения. Ради золота.

На пустой и оттого обширной верхней палубе транспорта было прохладно и влажно – от поднявшегося тумана поручни и стойки были в каплях и потеках влаги, рифленая палуба под ногами была мокрой.

Издали зазвучали гулкие частые шаги, словно кто-то стучал на большом железном барабане – часто и мерно. Андрей обернулся – по палубе бежал матрос в белой робе и холщовых клешах. Он пробежал мимо Андрея, не посмотрев на него.

Гул башмаков по железу затих в отдалении.

Впереди по курсу корабля все еще висел туман, так что море и небо сливались там, впереди, в белесой дымке.

Андрей пошел по палубе – под парусиновым навесом стояли в ряд несколько десятков коек, что, видно, не поместились внизу, – на них лежали одинаково накрытые одеялами и одинаково держащие руки на одеялах раненые – они спали либо лежали, глядя вверх. Между кроватями медленно шла медицинская сестра в черном платье и белом с красным крестом переднике. Вот она остановилась у койки, губы ее шевельнулись – она говорила что-то солдату, потом пошла дальше, снова остановилась – на этот раз недалеко от Андрея, снова нагнулась и провела ладонью над лицом глядевшего в небо раненого. Когда рука поднялась – глаза его были закрыты. Сестра перекрестила умершего, потом потянула простыню и закрыла ею его лицо. И пошла дальше, заглядывая в лица.

Над Андреем, словно крепостная башня, поднималась дымовая труба, дым был обильным и черным – наверное, это было плохо: такой столб дыма виден издали. Андрей посмотрел в море в поисках миноносца сопровождения «Фирдониси» и увидел, как тот возник из тумана, видно, замедлил ход, позволяя «Измаилу» догнать себя. Он был нем и безлюден. И даже дым над его короткой, наклоненной назад трубой был почти не виден.

Андрей смотрел вперед и дождался желанного момента – постепенно туман истончался и море становилось видным все далее перед носом «Измаила». Это движение совпало с подъемом солнца – край его показался почти прямо по курсу транспорта, и яркий свет пробился сквозь поредевший туман. Чем более поднималось солнце над морем, тем быстрее таял, исчезал туман, и когда Андрей зажмурился от ослепительных лучей поднявшегося над горизонтом светила, туман уже исчез, не оставив о себе воспоминания, кроме мокрых поручней, стоек и палубы. Солнце быстро нагревало воздух, металл начал сохнуть, и кое-где над палубой поднялся легкий пар.

Море открылось далеко впереди, но ожидаемого кавказского берега Андрей не увидел – лишь легкую голубую, чуть темнее неба, дымку, которую можно было принять за полоску оставшегося тумана. Андрей понял, что если он побудет еще полчаса на палубе, то сможет различить берег.

И тут в ровный и привычный уже гул двигателей корабельных машин, в шум волн, разрезаемых форштевнем «Измаила», вмешался новый, непонятный звук. Не ожидая, что такое стрекотание может послышаться сверху, Андрей сначала окинул взглядом море, но море было пусто. И только потом Андрей поглядел на небо и увидел, что корабль догоняет гидроплан с русскими опознавательными знаками на крыльях. Самолет летел настолько низко, что видна была голова пилота, свесившегося вниз и делающего свободной рукой знаки Андрею, которые могли быть истолкованы как «стой!».