О к а н а. Подлый лжец!

Н а ч а л ь н и к. Не я один видел... Все видели!

С о л д а т ы  и  м о н а х и. Точно! Мы все видели!

Н а ч а л ь н и к. Мятежника Арату дьявол уволок с вершины башни!

Пауза.

К о н д о р. Разрешите откланяться. (Уходит.)

Р э б а. Все — вон!

Монахи и солдаты, толкаясь, выбираются из апартамента. Рэба садится за свой стол, подпирает голову рукой, думает. Окана пристально глядит на него.

Р э б а. Дьявол... Дьявол. Как сказал этот дурак Цупик? Им нечистая сила помогает...

О к а н а. Страшное дело!

Р э б а. Да, страшное дело... опасное дело... Если он и такое может, то опаснее не придумаешь...

О к а н а. О ком ты? Ты что-то знаешь, да?

Р э б а. Сыск — дело великое. Вот так следишь-следишь за человеками, глядь — и на дьявола наткнешься... Да, опасно, опасно... Ах, изловить бы его да за жабры и на сковородку, а? Или оставить, пренебречь, ничего, мол, не знаем, удивляемся и только... Нет, это нельзя. Надо крючочек подыскать... Только клюнет ли? И если клюнет, то на что?

О к а н а. Слушай, я боюсь, перестань...

Р э б а. Бойся, бойся, сейчас самое время. Ну-ка, поди сюда...

Окана подсаживается к нему вплотную. Он что-то шепчет ей, опасливо поглядывая на зрительный зал.

 КАРТИНА ТРЕТЬЯ

Гостиная в нижнем этаже дома, где поселился Румата. У но, слуга Руматы, мальчик лет шестнадцати, мрачноватый и угрюмый, ходит с пыльной тряпочкой и щеткой, занимается уборкой. Внезапно настораживается, бросает тряпку и щетку, спешит к дверям. Входит темный как туча Румата, молча сбрасывает на руки Уно шляпу и плащ, валится в ближайшее кресло.

Р у м а т а. Принеси воды. Вина с водой. Живо.

У н о. Может, кушать будете?

Р у м а т а. Воды, я тебе сказал! Пошел! (Уно уходит.) Будь оно все проклято! (Вскакивает, принимается расхаживать по комнате.) Люди! Это — люди? Что в них человеческого? Одних режут прямо на улицах, другие покорно ждут своей очереди... И каждый думает: вот его — за дело, а меня — не за что, я хороший... Нет, мало того, еще и приговаривает: так его, так его, режьте, чтобы другим неповадно было! Исступленное зверство тех, кто режет, и исступленная благонамеренность тех, кто смотрит... Десять человек стоят, блаженно пуская слюни от преданности, а один подходит, выбирает жертву и режет. Души этих людей полны нечистот, и каждая капля пролитой на их глазах крови загрязняет их все больше и больше...

Румата замолкает. Словно бы издалека, нарастая, накатывается рев толпы, в котором различаются исторические вопли:

— Бей, бей! Огня! Больше огня! Ура, Серые Роты! Ура, дон Рэба! Режьте, бейте, жгите!

Рев нарастает, достигает нестерпимой громкости и разом обрывается. Румата трясет головой, словно отгоняя страшное видение.

Р у м а т а. Пулемет бы сюда, пулемет!.. Свинцом по серой сволочи, по бледненькой роже дона Рэбы, по окнам его прокисшей от крови канцелярии!.. Это было бы сладостно, это было бы настоящее дело...

Румата возвращается в кресло, сжимается, прикрыв лицо ладонью. В гостиной темнеет. И из тьмы гулко раздается голос Кондора.

К о н д о р. Итак, мы хотим стрелять?

Р у м а т а. Да.

К о н д о р. В кого?

Р у м а т а. В этих мерзавцев. В дона Рэбу. В бакалейщика Цуцика.

К о н д о р. За что?

Р у м а т а. Они убивают все, что мне дорого...

К о н д о р. Они не ведают, что творят.

Р у м а т а. Они ежедневно, ежечасно убивают будущее!

К о н д о р. Они не виноваты. Они — дети своего века.

Р у м а т а. То есть они не знают, что виноваты? Но мало ли чего они не знают! Я, я знаю, что они виноваты!

К о н д о р. Тогда будь последовательным. Признай, что придется истребить многих.

Р у м а т а. Не знаю, может быть и многих. Одного за другим. Всех, кто поднимает руку на будущее...

К о н д о р. Это уже было. Травили ядом, бросали в царей самодельные бомбы. И ничего не менялось...

Р у м а т а. Нет, менялось! Так создавалась стратегия революции!

К о н д о р. Нам не надо создавать стратегию революции. Мы владеем ею в совершенстве, она перешла к нам от великих предков, от первых коммунаров. А тебе хочется просто убивать!

Р у м а т а. Да, хочется.

К о н д о р. А ты умеешь?

Р у м а т а. Не знаю... Но здесь звери ежеминутно убивают людей. И здесь все бесполезно. Знаний не хватает, а золото теряет цену, потому что опаздывает...

К о н д о р. Мы пришли сюда, чтобы научиться помогать этому человечеству, а не для того, чтобы утолять свой справедливый гнев. Если ты слаб — уходи. Возвращайся домой. В конце концов, ты не ребенок, ты знал, на что идешь...

Пауза. Гостиная вновь освещается. Входит Уно с подносом, на подносе сверкает чаша с водой.

У н о. Там девка какая-то пришла. А может, дона. По обращению вроде девка — ласковая, а одета по-благородному... Красивая... (Румата медленно поднимает голову, глядит на него, тот ухмыляется.) Прогнать, что ли?

Р у м а т а. Балда ты. Я тебе прогоню. Где она? (Вскакивает.) Проведи сюда, быстро!

Уно выходит и возвращается с Кирой. На Кире пышное платье благородного покроя, она чувствует себя в нем довольно неловко. Румата спешит к ней навстречу.

Р у м а т а. Кира! Вот кстати, вот кстати!

К и р а. Здравствуйте, дон Румата.

Р у м а т а. Безобразница, мы же договорились...

К и р а. Ну пусть — Румата. Просто Румата. (Озирается.) Вот, значит, как вы живете...

Р у м а т а. Постой, постой... (Оглядывает ее.) Какая ты нарядная сегодня!

К и р а. Вот... Всю свою копилку в ход пустила. Продавец сказал, что все придворные дамы так теперь наряжаются... Правда, великовато оно мне было, так я к знакомой портнихе снесла... А теперь ничего, правда? Не сравнить, как я в простонародном хожу...

Р у м а т а. Гм... Да, пожалуй... Однако что же это мы? Садись. (Он подводит ее к дивану, садится в кресло рядом, звонит в колокольчик. (Вбежавшему Уно.) Сладостей, воды фруктовой, быстренько...

Уно выбегает.

К и р а. А я шла от портнихи... дай, думаю, зайду, посмотрю, как дон Румата живет...

Р у м а т а. И молодец. Могла бы и раньше зайти. Сколько мы не виделись? Постой-ка...

К и р а. Двадцать четыре дня.

Пауза. Уно приносит на подносе угощение, ставит на стол, уходит.

Р у м а т а. Угощайся, придворная дама.

К и р а. Благодарствуйте, благородный дон... (Трепетно берет пирожное, откусывает.) А что же вы?

Р у м а т а. Не хочу, не люблю сладостей... Как у тебя дома?

К и р а. Лучше не спрашивайте. Озверели они все.

Р у м а т а. Кто?

К и р а. Все они. Одно слово — «Серая Радость». В вине захлебываются, топорами размахивают, грозятся... Ах, не хочу я о них, дон Румата...

Р у м а т а (берет ее за руку). Просто — Румата. Ручка у тебя маленькая, мягкая... Лапка...

К и р а. Не надо... Румата. А то я...

Р у м а т а. Что?

К и р а. Заплачу, вот что... (Достает платок, отвернувшись, промакивает глаза.) Вот всегда так... Какой-то вы...

Р у м а т а. Ну-ну, не надо, Кира, девочка...

К и р а. Отец меня теперь от греха подальше к гостям не высылает, так я все дни у соседки сижу, домой только ночевать... И знаете, я у нее книгу одну прочитала, поэта Гура сочинение... Всё как есть в стихах... «Поэма о горном цветке» называется. Читали?