Тем временем началось совещание.

– Что мы имеем? – возгласил редактор, оглядывая собравшихся. – Мы имеем почти совершенно готовые внутренние полосы. Только на второй надо поставить манжетку, а на третьей не хватает двух чичирок. В гармошке у Симонова, я вижу, изрядный запас гранок, уверен, есть и мелочевка.

– Вам все кажется, что Симонов не вышел из детсадовского возраста и по-прежнему гонит чичирки, – проворчал Яша, принимаясь тем не менее перебирать оттиски. – Вот видите, именно мелочевки и нет!

– Значит, надо в темпе сделать!

– Ну, если надо…

Совещание продолжалось. В разговор вступил ответ-секретарь:

– На третьей полосе еще шапку заменить бы, – сказал в раздумье. – Не очень, как мне кажется, доходчивая шапка.

– Да, шапку следует заменить, – согласился редактор. – А на второй мне, откровенно говоря, не очень нравится верстка: зачем потребовалось втискивать Симонова в сапог, разве не лучше было предоставить в его распоряжение подвал? Тогда и хвост не пришлось бы парню отрезать.

– Симонов сам на сапог согласился.

– Под давлением, – вздохнул Яша. – Вы надавите, так и на верхушку согласишься.

Редактор постучал карандашом:

– Хорошо, не будем препираться… Чичирки наберите светлым петитом, манжетку – боргесом. И разгоните ее шпонами, чтоб воздух был… Что у нас в наличии на четвертую полосу?..

Я чувствовал себя дремучим дикарем, оказавшимся в кругу высокоцивилизованных марсиан, которые запросто отрезают друг у друга хвосты, втискивают один другого в сапоги, добывают с помощью неведомых шпон воздух, набирают светлым петитом чичирки и заменяют не очень доходчивые шапки.

Заканчивая летучку, редактор призвал:

– Больше внимательности, товарищи: корректоры то и дело вылавливают вслед за нами блох.

Ну, граждане марсиане, чего-чего, а такой антисанитарии от вас не ожидал.

Каково бедным корректорам!

Стрелочник прислал в газету письмо – кипу тетрадных страничек, исхлестанных гневными, убегающими книзу строчками.

– Десяток, – сказал редактор, передавая их мне. – Во всяком случае, не больше пятнадцати.

– Чего – десяток?

– Сократи до десяти-пятнадцати строк. Оставь самый смысл, квинтэссенцию. И учти: идет в номер.

Разговор происходит утром, во время летучки. В конце дня, окончательно остановившись на сто шестом

варианте и перепечатав его на машинке, принес письмо редактору.

– Все, – заявил тоном Александра Македонского. – Можно подписывать в набор.

Иван Николаевич несколько раз перечитал заметку, посмотрел зачем-то на оборотную сторону листка, спросил с искренним недоумением:

– Послушай, о чем ты тут хотел сказать?

– Да не я – стрелочник же пишет…

– Действительно, материал авторский, как мы говорим. И какую мысль намерен был выразить автор?

– Ну, как же, – закричал я, – очень же все просто: на станцию не подвезли керосина, поэтому нечем заправлять стрелочные фонари. Это угрожает безопасности движения поездов.

– Вот теперь понятно. Действительно, все очень просто.

Поглядел на меня с усмешкой.

– У тебя как завтра со временем?

– От вас зависит, – пожал я плечами.

– Тогда вот что сделаем: вывесим номер с этим материалом на стенде, а тебя поставим возле, и ты всем читателям будешь разъяснять, о чем твой бедный стрелочник вознамерился поведать общественности.

И вернул письмо – с тем, чтобы я подготовил к печати новый вариант.

На этом, сто седьмом по счету варианте, и остановились. Письмо заняло в газете шесть строк. Шесть строк вместе с подписью автора. И все в нем было теперь понятно.

Но редактор не знал, что дома, ночью, во сне я сочинил еще восемьсот девяносто четыре варианта, и все лучше того, который опубликовали.

Газетчики – удивительная нация: со своими законами, нравами, обычаями и, конечно, со своим языком, словарный фонд которого представляется новичку непроходимой чащобой.

А ведь я пришел не просто в газету, но в газету железнодорожную, и на меня, кроме «петитов», «чичирок», «шпон», «манжеток», низвергнулся еще водопад транспортных терминов, сокращений, жаргонных словечек.

Первым моим педагогом на этом поприще стал Яша Симонов. Собираясь в командировку, предложил:

– Хочешь, поговорю с редактором, чтобы отпустил со мной?

– Еще бы не хотеть!

– Тогда лети на станцию, найди контору путейского околотка и спроси дорожного мастера Андреева: пусть выделит самый быстроходный модерон.

Нет, конечно, я и вида не подал, что не имею о модероне ни малейшего понятия, только позволил себе спросить:

– Разве не на поезде поедем?

Яша вздохнул:

– Что мы имеем на дворе? Мы имеем на дворе лето. А какой уважающий себя журналист ездит летом на поезде!

Больше вопросов не возникло. Я кинулся на станцию, а Яша взял на себя труд разыскать с помощью телефона Андреева, с которым был в приятельских отношениях, и предупредить о моем визите.

Дорожный мастер встретил с непроницаемым лицом. Да, Симонов звонил, и он готов показать все, имеющиеся в его распоряжении, модероны. Так сказать, на выбор.

На задах конторы околотка стоял сарай, в котором хранился различный путейский инструмент. Но Андреев повел не в сарай, а – за сарай: там, приваленные к стене, ржавели махонькие рельсовые тележки, на каких путейцы перевозят костыли, гайки, подкладки и прочую металлическую мелочь.

Сделана тележка так: два колесика (в затылок один другому), над ними – дощечка шириной в две ладони и длиной в полметра, а от нее вверх и чуть вбок – шест, держась за который, путеец катит модерон по рельсу.

– Любой, – сказал Андреев. – Какой на вас глядит.

…Я не задушил Яшку лишь потому, что в тот момент, когда мои пальцы готовы были сомкнуться у него на горле, он успел выпалить:

– Дурень, меня самого этак же в первый день разыграли…

Шла подготовка к выборам в Верховный Совет республики. Редактор дал задание написать тематический обзор многотиражек.

– Надо проанализировать, как освещается ход предвыборной кампании.

Я обложился подшивками и, с короткими передышками на обед и сон, просидел за столом без малого неделю. Наконец обзор был готов – одиннадцать, написанных от руки, страниц.

– Перепечатывать пока не нужно, – сказал Филиппов, – вдруг что-нибудь придется поправить.

Внимательно прочитал рукопись, потом вооружился красным карандашом и с угла на угол перечеркнул одну страницу, другую, третью… Когда остались две с небольшим страницы, позвал:

– Бери стул, садись рядом: будем править.

И мы дружно выправили оставшиеся страницы, придав им тот вид, по поводу которого принято говорить: живого места не сыскать. После этого Филиппов взял чистую папку, упрятал в нее рукопись, положил папку к себе в стол, а мне сказал:

– Напиши-ка, брат, весь обзор заново. С учетом, так сказать, сегодняшнего опыта.

Теперь потребовалось на всю работу уже только два дня. И – совпадение – получилось опять одиннадцать страниц. И опять Филиппов, внимательно прочитав обзор, искрестил две трети рукописи, усадил, как и в тот раз, меня рядом, вновь мы выправили оставшиеся страницы, он упрятал их в папку, а мне сказал:

– Попробуй еще разок. С учетом, так сказать, сегодняшнего опыта.

Короче, я написал шесть вариантов обзора. После того, как совместно выправили последний вариант, Иван Николаевич, упрятав его в ту же папку, похвалил:

– Хорошо написал. В таком виде вполне можно бы опубликовать. Но в газете сейчас очень тесно, пока от публикации воздержимся, а папочку возьми на память.

Когда я вернулся в свою комнату, Яша спросил:

– Теперь ты, конечно, хорошо написал?

– Хорошо.