(Прим. П. В. Анненкова.)

[431] Писано еще до разрешения всего вопроса в октябре, о чем уже было

говорено. (Прим. П. В. Анненкова.)

[432] С. П. Б—ъ в своих «Воспоминаниях о селе Спасском-Лутовинове и И.

С. Тургеневе», изданных в январской книжке «Русского вестника», и тут делает

ошибку, говоря, что Тургенев выдал свою дочь за «французского фабриканта

Шамера», разорившегося будто бы при франко-прусской войне. Г-н Шамеро

женат на одной из дочерей г-жи Виардо и никогда не был фабрикантом: он владел

и теперь владеет одною из первых типографий в Париже, основанной в

прошедшем столетии Фирменом Дидо,— известная издательская фирма. (Прим.

П. В. Анненкова.)

461

[433] Она явилась в марте 1862, во второй книжке «Русского вестника», как

знаем. Все слова курсивом назначены автором письма. (Прим, П. В. Анненкова.)

[434] Отрывок из этого письма М. Каткова к нему Тургенев приводит в

одном из примечаний к своему объяснению «По поводу «Отцов и детей»»

(Тургенев, т. 10. стр. 352).

[435] Муж и жена Тютчевы, Николай Николаевич и Александра Петровна

— близкие друзья Белинского в последние годы его жизни. С того же времени

завязалась тесная дружба и Тургенева с Тютчевыми, особенно с Александрой

Петровной. Ее письмо от 23 июня 1848 г. о последних днях Белинского Тургенев

приобщил к своим воспоминаниям о нем. Тютчевы «осудили» роман «Отцы и

дети» за тенденциозное изображение в нем молодого поколения.

[436] См. письмо Тургенева к Каткову от 30 октября/11 ноября 1861 г.

(Тургенев, т. 12, стр. 324—325).

[437] Неверно. Кроме «благоразумных советчиков» (Боткина, Анненкова и

др.), от Тургенева требовал переделок романа и Катков, и в журнальном варианте

писатель пошел ему на уступки, хотя затем, уже в отдельном издании, он и

восстановил в ряде случаев начальную редакцию.

[438] Н. А. Добролюбов скончался 17/29 ноября 1861 г.

[439] «Последняя статья» Н. А. Добролюбова — «Забитые люди» (о

произведениях Ф. М. Достоевского, вышедших к тому времени), напечатанная в

№ 9 «Современника» за 1861 г.

[440] Слух, оказавшийся неверным, как уже упоминали. (Прим. П. В.

Анненкова.)

[441] Эти слова принадлежат М. Е. Салтыкову-Щедрину, и высказаны они в

письме сатирика к Анненкову.

ХУДОЖНИК И ПРОСТОЙ ЧЕЛОВЕК

Из воспоминаний об А. Ф. Писемском

Анненков писал свой очерк-воспоминание о Писемском в конце 1881 — в

самом начале 1882 г., то есть вскоре же после смерти писателя (январь 1881 г.), и

называл этот очерк «пространным некрологом».

Мемуарист располагал богатым биографическим материалом, собранным к

тому времени женой и сыном писателя, но мало использовал его. В письме к Е. П.

Писемской от 28 октября 1881 г. он подчеркивал, что пишет не биографию, а

именно воспоминания и ставит своей целью «определить с некоторой

достоверностью нравственные качества» А. Ф. Писемского, «те богатства души, мысли и таланта, которые лежали в основе его природы» («А. Ф. Писемский.

Материалы и исследования», изд. АН СССР, М.—Л. 1936. стр. 17). Ив этом

качестве воспоминания Анненкова действительно являются одной из интересных

зарисовок духовного облика Писемского, его умонастроений и взглядов в

пятидесятые — шестидесятые годы, когда мемуарист особенно близко знал

писателя.

462

Вместе с тем воспоминания эти содержат и вдумчивый критический очерк

творчества Писемского, краткую, но содержательную характеристику основных

его произведений — ранних повестей, романов «Тысяча душ» и «Взбаламученное

море», драмы «Горькая судьбина»,— сопровождаемую любопытными

размышлениями об особенностях его таланта, манере письма, об отличии

памфлета от сатиры и т. д.

Анненков был одним из ближайших и верных друзей Писемского на

протяжении четверти века. Писатель дорожил его критическим мнением, делился

с ним творческими планами, неоднократно читал ему и Дружинину свои

произведения еще в рукописи. Анненков внимательно следил за творческим

развитием писателя, много писал о его произведениях. и Писемский был прав, когда в одном из писем 1875 г. признавался. что все его литературные труды

«прошли под наблюдением» дружеского и эстетического ока Анненкова («А. Ф.

Писемский. Материалы и исследования», изд. АН СССР, М.—Л. 1936, стр. 294).

Проникновение в психологию творчества Писемского, характеристика и

силы и слабости его как художника — самая ценная сторона воспоминаний

Анненкова. По его справедливому мнению, Писемский обладал замечательной

«непосредственной силой творчества», но ограниченность его умственного

горизонта, бедность миросозерцания и идеалов, а следовательно, и отсутствие

внутренней «дисциплины» сплошь и рядом приводили к тому, что писатель

оказывался «под деспотическим управлением воображения и фантазии, которые

могли играть им (и играли) по своему произволу».

Осмысление общественного значения публицистической и художественной

деятельности Писемского — наиболее слабая сторона воспоминаний Анненкова.

Мемуарист не скрывал от своих друзей, что он писал очерк о Писемском с явной

тенденцией, во-первых, «выбелить грехи героя», то есть оправдать Писемского в

глазах либеральных кругов, развеять миф о его «измене» в годы реформы

прежним, якобы либеральным убеждениям, а во-вторых, противопоставить образ

Писемского-консерватора, «простого человека», представителя «русской толпы»,

— «героическим фигурам» русского освободительного движения и тем «ослабить

значение идолов нынешнего времени», то есть революционеров-разночинцев (см.

письмо Анненкова к М. М. Стасюлевичу от 23/11 февраля 1882 г. в сб.

Стасюлевич, стр. 399).

Анненков безусловно прав, когда подчеркивает и своеобразие и единство

общественно-политической позиции Писемского в литературном движении

пятидесятых и шестидесятых годов, его разноречие с либералами, его трезвый

взгляд на вещи, его скептицизм в отношении либеральных реформ, его

органическое недоверие и даже ненависть ко всевозможным либеральным

прожектам и упованиям.

Будучи в целом человеком консервативных взглядов, откровенно и прямо

нападая в шестидесятые годы на революционно-демократический лагерь, Писемский вместе с тем оказывался чужд и ретроградной идеологии «верхних»

слоев дворянско-буржуазного общества, вел «непрерывную войну» с царской

цензурой, оберегавшей «чистую» публику от его «площадных» разоблачений и

грубого юмора.

463

Анненков верно подмечает в лучших произведениях Писемского, в его

обличениях мотивы того темного, консервативного демократизма, который

свойствен в период ломки крепостных устоев и зажиточному мужику, и

волостному писарю, и мелкопоместному дворянчику, и мелкочиновной

разночинской сошке.

Но Анненков не только «оправдывает», но и явно идеализирует

Писемского, когда приписывает ему «духовное родство» с народом, именует

«историческим великорусским мужиком» вроде второго Ломоносова и т. д. или

когда темный и грубый натурализм, свойственный многим произведениям

Писемского («плотяной реализм», как говорил Щедрин), приравнивает к

«народному мышлению».

Тенденциозность Анненкова в обрисовке идейно-литературной борьбы

шестидесятых годов и черты явной апологии в характеристике Писемского и его

творчества вызвали нарекания со стороны А. Н. Пыпина при печатании

воспоминаний в четвертой книжке «Вестника Европы» за 1882 г. Очевидно, Пыпину принадлежит и то примечание, которое редакция журнала сделала к

характеристике шестидесятых годов, имеющейся в воспоминаниях (смотри ниже).

Анненков не согласился с мнением Пыпина. Когда воспоминания были уже