Гиппий упал на колени. Люди Эакида набросились на него, повалили на пол и принялись кромсать на куски уже мертвое тело, выплескивая наружу весь ужас, внушенный им неубиваемым воином.

– Гиппий! – закричала в отчаянии Клеопатра.

Она смахнула слезы. В руке ее появился длинный и узкий стилет. Как кошка царица бросилась на Эакида, но тот уже поднялся на ноги и легко перехватил ее руку, вывернул, завладел кинжалом и ударил им женщину в живот.

Клеопатра охнула, обмякла, медленно сползла к его ногам. Эакид отступил на шаг.

Глаза царицы застыли.

Эакид поднес к глазам стилет и отшвырнул его прочь, словно ядовитую змею. Замычав нечленораздельно сквозь сжатые зубы, сын Ариббы, шатаясь, вышел вон из комнаты.

Олимпиада бесстрастно смотрела на тело дочери, зажав в ладони маленький флакончик, вырезанный из конского копыта...

Зима в этом году пришла во фракийские горы многоснежная, вьюжная. Два человека медленно брели вниз по склону, по колено утопая в мокром снегу. Вернее, брел один, взвалив себе на спину второго.

Ветер бросал в лицо снежные заряды, идущий морщился, отворачивая лицо. Дойдя до большого валуна, он сгрузил на снег своего беспомощного товарища, укрыв за камнем от ветра.

– Уфф... Все... Не могу больше. Надо передохнуть.

Он стянул с головы фракийскую островерхую шапку, вытер пот со лба. Вся рубаха мокрая, хоть выжимай. Его друга, напротив, трясло от холода, хоть он и был укутан в накидку, сшитую из двух овечьих шкур.

– Недолго уже осталось. Спустимся, костер разведем.

Раненый ничего не отвечал, глаза его были закрыты.

– Ты там живой еще? Дойдем уже скоро, говорю. Слышишь меня?

Раненый разлепил веки, едва заметно кивнул. Его товарищ снова надел шапку, глубоко вздохнул, осматриваясь...

...Им не удалось вырваться из Гераклеи. Совершенно расстроенное, лишенное боевого духа войско, фракийцы не просто разбили – разметали.

Небольшая горстка гетайров во главе с Полисперхонтом смогла пробиться на юг, но в двух переходах от Гераклеи они наткнулись на войско Линкестийца. Князь Тимфеи сложил оружие.

Кратер искал смерти на поле боя, намереваясь подороже продать свою жизнь, но боги вынули ему другой жребий. Оглушенный, он попал агрианам в плен. Так же, как и Филота, который сдался сам.

Сын Пармениона рассчитывал, что его отпустят просто за красивые глаза или, по крайней мере, за деньги. Он заявил князю Реметалку, преемнику Лангара, верного союзника македонских царей (Александр даже собирался выдать за него свою сводную сестру, Кинану, но свадьбу сорвала внезапная смерть Лангара), что Севт заплатит за него большой выкуп.

Реметалк посмеялся, но пообещал послать к Севту кого-нибудь.

– При случае.

А пока Филоту вместе с пришедшим в себя Кратером посадили в яму. Линкестийцу о своих пленниках Реметалк ничего не сказал, ожидая исполнения македонским царем договоров, согласно которых тот уступал пеонам и агрианам, выступившим на его стороне, обширные спорные земли на севере Линкестиды.

Александр уверял Реметалка, что слово сдержит, но тянул кота за хвост. Македонские гарнизоны из северных крепостей не уходили.

В руки Линкестийцу попала урна с прахом его тезки-молосса, который ушел в Аид через два дня после того, как Эвмен ускакал в Эпир. Линкестиец не поместил урну в гробницу македонских царей в Эгах (на что молосс не имел права), но и в Эпир не отослал. Он еще не решил, как вести себя с Эакидом, который, перебив сторонников Александра и всю его семью, изо всех сил дружил с афинянами. Именно это обстоятельство и смущало Линкестийца, который, вновь встретившись с Меноном-фессалийцем, по варварским обычаям кровью скрепил тайный союз с ним против нового эллинского гегемона.

Полисперхонта Линкестиец долго ломал, склоняя принести клятву верности ему, единственному оставшемуся в живых претенденту на македонский престол, и уже на этом основании законному. Престарелый князь Тимфеи устал сопротивляться и, в конце концов, присягнул Линкестийцу.

Всех интересовала судьба малыша Неоптолема. Эакид заявил, что мальчик мертв, но тело никому не предъявил, объяснив тем, что уже предал его погребальному костру. Прах последнего из Аргеадов, представленный в качестве доказательства, афинян не заинтересовал, но вскоре они перестали вспоминать о мальчике, погрузившись в собственные заботы. Афинская морская держава бурно расширялась, переживая второе рождение. Афиняне оккупировали почти все Ионические острова и вновь, как во времена Пелопоннесской войны, засматривались на Сицилию.

Эакиду исчезнувший Неоптолем не давал покоя, но совсем скоро новому царю из рода Пирридов тоже стало не до мальчишки: он с головой погрузился в борьбу за эпирский престол, ибо феспроты, хаоны и долопы выступили против молоссов, заявив, что досыта наелись их владычеством.

"Случай", который Реметалк обещал Филоте, наступил поздней осенью. Князь повелел, чтобы пленника привели к нему и объявил, что, по мнению Севта, Филота не стоит пяти талантов, а на меньшее он, Реметалк, не согласен.

– Выходит, нет от тебя никакой пользы, македонянин.

– Так как же я тебе принесу пользу, сидя в яме? – спросил побледневший Филота.

– Ну, может и сгодишься для чего-нибудь. Я пока не придумал.

Надо бежать. С Кратером они первое время сидели, как пауки в закрытом горшке, своими перепалками веселя фракийцев, но постепенно товарищи по несчастью сблизились.

Кратер обдумывал план побега. Филота, которому идея казалась безумной, надеялся на выкуп, однако, после отказа Севта, вынужден был с планом согласиться.

– Допустим, уйдем, – рассуждал сын Пармениона, – и куда подадимся?

– Не знаю, – буркнул Кратер.

– Это надо сразу решить.

– Ты, верно, к одрисам...

– Нечего мне там делать, – злобно бросил Филота, – хватит, послужил фракийцам. Больше не хочу.

– А куда еще? К эллинам – ни за что! И в Эпире нам делать нечего.

До них доходили обрывки разговоров стражников, обсуждавших случившееся в Эпире. Конечно, Эпир для агриан – край земли. Страна далекая и неинтересная, но сейчас, после того, как агриане разбили пришлых эпиротов, разговоры об этом не стихали.

– К иллирийцам? – спросил Филота.

Кратер задумался.

– Нет. Сам же знаешь, как мы их колотили. Эвмен как-то договорился, да он эллин-кардиец. К тому же разговаривал от лица молоссов. Нас, македонян, они не примут.

– А помнишь, еще при Филиппе Александр срывался у них от гнева своего отца? Я тогда последовал за ним.

– Клит принял его, поскольку увидел в том для себя выгоду. А от нас, двух оборванцев, ему какая выгода?

Некоторое время они молчали.

– Я буду пробираться на север, к Истру, – сказал Филота.

– Зачем?

– Попробую дойти до эллинских колоний на берегу Понта. По реке проще.

Кратер почесал бороду.

– А помнишь, в том походе с Александром, когда мы побили трибаллов, к царю прибыли послы скордисков?

– Помню. Они еще сказали ему, что боятся лишь того, как бы на них не упало небо. Хвастуны. Ты что, хочешь податься к ним? С чего бы вдруг такое желание?

Кратер задумчиво покачал головой.

– Может и нет... Может, с тобой пойду к Понту.

Побег им удался. Оторвавшись от погони, Филота и Кратер, как и собирались, двинулись на север, через земли дарданов. Выложившись в рывке, дальше шли медленно. Горы эти им были незнакомы, к тому же наступила зима. Они разжились кое-какой теплой одеждой и оружием, ограбив нескольких пастухов, перегонявших последние стада в долины. Идя вдоль берега Марга, впадающего в Истр, во время мимолетной стычки с варварами Филота словил в ногу случайную стрелу. Какое-то время он хромал. Рана гноилась в сырости, нога опухла, и вскоре Кратеру пришлось тащить его на себе.