Лидийцы откатились к западу, зализывать раны. Бактрийцы и согды влетели на вершину невысокого холма, закрывавшего от них панораму битвы.

– Ангра Манью... – прошептал Бесс.

– Смотри! – вытянул руку Спантамано.

Оба видели, как несколько сот вражеских всадников двинулись шагом в их направлении, потом перешли на рысь.

– Отступаем! – скомандовал Бесс.

– А как же шахиншах?

– Дурень, какой шахиншах? Надо ноги уносить!

Так закончилась битва при Адане. Отряд Бесса, еще достаточно свежий, на следующий день достиг города. Шахраб Бактрии забрал с собой царскую семью, бросив все остальное, оставив эллинам огромный обоз, даже гарем Кодомана и отступил в Малл.

Сам шахиншах, видя, что эллины не преследуют его, принялся собирать остатки войска. Он сохранил лучшие его части, но все они были изрядно потрепаны, и о новом сражении не могло идти и речи, потери персы понесли чудовищные. В битве погибли Аристомед, Реомифр и Оксафр. Был тяжело ранен Сабак. Погибло множество командиров рангом помельче. Через два дня после сражения от ран скончался Тимонд.

Антигон потерял убитыми треть войска. Среди выживших мало кто избежал ран. Героически дравшийся Кен разделил судьбу Тимонда.

Доблестный Пердикка, опрокинувший несколько волн персидской пехоты, по иронии судьбы понес наименьшие потери.

Союзники, так же, как и персы, не могли возобновить сражение. Два дня эллины собирали по окрестностям дрова для погребальных костров. Похоронив павших, Антигон скомандовал отступление в Адану.

Атизий, который должен был охранять лагерь и обоз, напуганный рассказом Бесса, бежал вместе с ним.

Шахиншах подошел к Адане только через пять дней после занятия города Антигоном. Войско его было голодно и измучено.

День персы стояли на противоположном городу берегу реки. Войско их таяло на глазах: воины разбегались кто куда, угроза расправы не могла их удержать.

Наконец, разведка донесла, что эллины ушли. Антигон решил вернуться в Тарс.

Шахиншах занял Адану. Его наложниц эллины не тронули (ну, почти), все они дожидались господина к вящей радости того. Обоз, конечно, был разграблен, но это не помешало Дарайаваушу издать указ, возвещавший о победе персов и изгнании яванов из Киликии.

То, что Тарс, куда ушел Антигон – тоже Киликия, решили умолчать. Набарзан быстро оправился от раны и инструктировал гонцов, которые должны были принести в Вавилон и все шахры весть о великой победе. Хазарапатиша объявил, что цель похода достигнута.

– Вернемся в следующем году, – уверял шахиншаха Набарзан, – вот увидишь, великий государь, яваны к тому времени передерутся между собой. Это стадо баранов крепко бьется рогами, но без пастуха разбредется на все четыре стороны.

Дарайявауш слушал отстраненно, опустив веки. Он очень устал и мечтал лишь о возвращении в Вавилон. Ему хотелось как можно скорее оказаться в успокаивающей прохладе тенистого сада, за которым он так любил ухаживать. Сейчас шахиншаху не думалось ни о чем, даже о наказании предателя Бесса, захватившего его жену и мать и, загоняя коней, мчавшегося на восток.

Великий шах еще не знал, что именно в день Аданы на глиняных ногах титана, попиравшего огромное пространство от Египта до гор Гиндукуш, появилась первая, неумолимо расширяющаяся трещина.

В день битвы Птолемей стоял под стенами Саламина во главе вдвое увеличившегося войска (за счет ополчений западной части острова) и строил большой таран, готовясь к штурму.

Богам было угодно, чтобы первой достигла Саламина весть о "победе" персов в эллинском изложении. Аристомен и Фитагор Никакой, поняв, что помощи не будет, открыли ворота и сложили оружие, сдав и город и флот в тридцать триер. Лагид в одночасье оказался властелином Кипра, толком даже меча не обнажив.

– Я же говорил тебе, господин, боги тебя любят, – скучным голосом, словно излагая прописную истину бестолковому ученику, заявил Фратаферн.

– Знать бы еще, кто именно, – рассеянно пробормотал Птолемей, – а то разорюсь на жертвах, если всем сразу...

Чуть позже набарзанова пропаганда добралась до ушей стоящего в Сохах Адземилькара. Царь Тира еще раньше получил приказ шахиншаха идти в Саламин, но замешкался из-за внезапно налетевшего шторма, а потом было уже поздно. Адземилькар попытался блокировать город с моря, но для полноценной осады недоставало войск, а эллины не давали высадиться на берег даже для того, чтобы воды набрать. В конце концов, потоптавшись на месте до осенних штормов, финикийцы ушли в Тир.

Антигон в Тарсе задержался. Рана на бедре воспалилась и едва не возвела стратега-автократора на погребальный костер. Спас его, как и после Граника, врач Филипп-акарнанец. Антигон встал на ноги в конце боэдромиона. К этому моменту остатки персидской рати уже ушли из Киликии, а у эллинов и македонян день ото дня ухудшались отношения с местными, которых истинные победители при Адане беззастенчиво грабили. В конце концов, и Одноглазому пришлось убираться восвояси. За время пока Антигон валялся в постели в сатрапской резиденции, ни сам он, и никто от его имени не посылал на Кипр гонцов к Птолемею. Пердикка, заправлявший всем в дни болезни и беспамятства Антигона, посчитал, что ему не о чем разговаривать с Птолемеем (а тот писал письма, предлагая помощь и согласование дальнейших дел). Почему? Может, был обижен. За то, что Птолемей помощь предлагал тоном, словно он независимый правитель, договаривающийся с союзником. Или за то, что хилиарх не явился к Адане. А может быть все дело в том, что он, Пердикка, припомнив, как его отодвинули после Граника, посчитал: "Лагид не нужен". Кто знает...

В середине осени союзники, совершенно к тому дню рассорившись с киликийцами, двинулись домой. Все тем же путем, которым пришли. В Сарды войско вернулось уже в разгар зимы. К радости жен, детей и матерей. К бездне забот и проблем.

Величественный в своем трагизме и героике, поход эллинов на восток закончился.

Призрак прошлого, образ будущего

Бодрый перестук, звонко разносившийся среди золотистых колонн необъятного храма, завладел вниманием Александра. Царь, лежавший на плаще, расстеленном у подножия здоровенного, зеленого ото мха, валуна, приподнялся на локте, повернулся на звук, напряг зрение. Слезящиеся глаза не сразу разглядели пестрого дятла, что отбивал барабанную дробь, сидя в высокой кроне прямой, как мачта, сосны.

Движение забрало остатки сил. Александр со стоном откинулся на импровизированную постель, едва не ударившись затылком о камень.

– Не двигайся, государь, – заботливые руки подложили под голову скатку из овечьей шкуры, – нельзя тебе.

Фыркнула лошадь. Вдалеке шумно захлопали чьи-то широкие, могучие крылья.

"Танат[58] летит?"

Нет, просто тетерев, затаившийся на дереве, не выдержал близкого соседства с людьми и решил убраться подальше.

Ласковый ветерок, прикоснувшийся прохладными ладонями к пылающему лицу, донес до ушей Александра слабеющий раскатистый протяжный рев – песню оленьего быка.

– Матерый... – прошептал Александр, – у молодого голос чище... Этот, видать, не раз побеждал... Как и сейчас...

Царь смотрел в небо, словно со дна колодца, образованного стволами полувековых сосен, наблюдая, как в маленьком бесформенном лоскутке синевы проплывают облака. Перед глазами пролетали образы прошлого, казалось бы, совсем недавнего, но минувшего безвозвратно. Песня спета, и слова из нее не выкинешь.

"Прошу тебя, Александр, отступись. Ты погубишь нас, втянув эту бессмысленную войну".