Пора?

– Ну же, Пердикка, – не выдержал Кен, – начинай!

Пердикка его, конечно, не слышал, но движение должен был начать именно он, угловой правого крыла. А идти надо, никогда македоняне не встречали врага стоя на месте, хотя и не атаковали бегом, как спартанцы.

Все ближе и ближе чужие щиты. Все ближе воины, нелепо выглядящие в варварских штанах и эллинских льняных панцирях, с лицами, замотанными платками.

Пора!

– Фаланга! – прокричал Пердикка, – вперед!

Две тысячи ног шагнули, как одна.

– Алалалай!

Кардаки вздрогнули. Они впервые шли на частокол копий. Колени воинов затряслись, движение замедлилось.

– Не отставать! – кричал Аристомед.

Он видел, что наемники Тимонда, не столь пугливые, как персы-фалангиты, вырываются вперед. Тимонд, напротив, понятия не имел, что происходит слева от него и бодро наступал на Кена и Леонната.

Ближе, ближе.

– За Македонию! – зарычал Пердикка, качнув сариссой вперед.

– За Македонию! – помчался по рядам грозовой вал.

Кардаки попятились.

– Держать строй, собаки! – орал Аристомед.

Опытный в драке строй на строй, фессалиец уже в зародыше распознал панические настроения подчиненных. Как не гонял он их, готовя к столкновению с вражеской фалангой, бодро наступая на учениях, в настоящем бою кардаки дрогнули. Большую ошибку совершили персидские военачальники, собрав в этот отряд слабейших, ибо не хотели переучивать отборных щитоносцев-спарабара и "бессмертных", опасаясь задеть их честь. "Бессмертных", в рядах которых служили целые воинские династии, предложение сражаться по-эллински возмутило бы до глубины души. Шахиншах понимал это, но надеялся, что его эллины смогут воспитать из кардаков могучую силу.

Не смогли.

– Ха! – выдохнул Пердикка, сбивая с ног вражеского воина.

– В воду их! – кричали слева.

– Давай, давай, жми! – напирали задние, почуявшие, что враг подается.

Кардаки показали спину.

– Стоять, трусливые ублюдки! – выл Аристомед, на глазах которого рушился мир и все надежды на возвышение.

Копье сломалось. "Второй Мемнон", как его звали персы, выдернул из ножен меч и, отбивая в стороны наконечники сарисс, бросился вперед, не в силах вынести позора. Даже до щитов македонян не добрался, повис на копьях четвертого ряда...

Кардаки с воплями сыпались в реку.

– Что там происходит? – встревоженно вглядывался вдаль Дарайавауш.

– Дозволишь узнать? – спросил Оксафр.

Шахиншах кивнул.

Гонец умчался, но вернулся довольно быстро.

– Кардаки разбиты! Аристомед отступает!

– Что?! – вскричал шахиншах, – скачи к Реомифру и Сабаку! Пусть они дадут пинка этим трусам и отгонят яванов от реки! Что у Тимонда? – вновь повернулся Кодоман к брату.

У Тимонда дела обстояли получше. Наемники к бою фаланг привычны и сеча в центре разгорелась жаркая. Эллины ломали древки сарисс, добираясь до схватки щит в щит. Особенного успеха они добились на своем правом краю, где шел сам Тимонд. Здесь против них стояли ионийские ополченцы Леонната. Опыта у них было мало, и гоплиты начинали понемногу пятиться.

Это заметил Набарзан, топтавшийся на месте. Он немедленно послал скорохода к шахиншаху.

– Позволь атаковать, повелитель! Мы добудем победу!

– Да поможет вам Ахура Мазда! – благословил Кодоман.

Тяжелая поместная конница приступила к переправе.

Антигон тоже видел, что Леоннат мало-помалу отступает. Стратег поудобнее перехватил кизиловое древко копья.

– Вперед, гетайры!

Пространство для разгона двух конных лавин было совсем небольшим, но сшибка все же получилась страшная. Щитов не было ни у кого, но персы, все же, имели преимущество в защите: шесть сотен знатнейших воинов, именуемых "родичами шаха", были прикрыты панцирями и поножами из мелких прямоугольных стальных пластинок, нашитых на кожаную основу. Даже на коней надели подобные нагрудники[57]. У гетайров доспехи куда скромнее.

Антигон, умело направляя своего ширококостного серого "фессалийца", уклонился от первой, самой кровавой сшибки, и теперь колол копьем, почти не глядя, не пытаясь высматривать слабые места в броне, похожих на железные статуи персов. Те в долгу не оставались, и стратег-автократор почти сразу заработал рану на левом бедре. Храпели кони, лязгала сталь. Множество воинов уже корчилось в агонии под копытами.

Селевк прикрывал Монофтальму спину, вертясь на конской спине, быстрее детского волчка. Его копье давно сломалось, и телохранитель бился мечом, клинок которого мелькал быстрее молнии. Скоро лишился копья и Антигон, тоже пришлось взяться за меч.

Основная масса персов, не защищенных тяжелыми доспехами, обтекала ревущую свалку, заваливая македонян стрелами. Правда, очень скоро луки стали практически бесполезными – высока вероятность повредить своим.

Набарзан, орудуя топором с клинком столь узким, что справедливее его было бы назвать чеканом, пробивался к военачальнику яванов, рассчитывая сойтись с ним в единоборстве. Он высматривал доспехи побогаче, и кричал по-эллински:

– Одноглазый! Сразись со мной, если ты мужчина!

Голос его тонул в потоке черной брани, льющейся со всех сторон.

– А, умри, явана! – брызгал слюной потерявший оружие перс, голыми руками вцепившийся в горло Лисимаху.

Тот хрипел, отгибал одной рукой скрюченные пальцы перса и пытался всадить ему меч бок. Безуспешно: кусающиеся кони обоих кружили на месте, толкались, клинок Лисимаха безвредно скрежетал о чешуйки вражеского панциря. В конце концов оба воина полетели на землю, расцепившись. Перс вскочил первым и ударил македонянина ногой в живот, но больше ничего сделать не успел, поскольку был стоптан конем своего же товарища. Тот не видел, что творится у него под ногами, отражая удары македонян, сыплющиеся со всех сторон.

Лисимах с трудом приподнялся. Рядом с ним упал пронзительно визжащий перс, совсем еще молодой, из легковооруженных всадников, которые тоже уже втянулись в сечу. Он пытался непослушными руками запихать в распоротый живот кишки и жутко кричал, повторяя одно и то же слово. Лисимах его не понял, но успел подумать, что наверняка это слово: "мама".

Недалеко от иларха из-под конского трупа безуспешно пытался выбраться гетайр, вся голова которого представляла собой кровавое месиво. Руки его, скребущие землю, двигались все медленнее.

– Нет! Не хочу! Нет! – кричал молодой македонянин, расширившимися от ужаса глазами уставившийся на обрубок руки, из которого толчками вытекала жизнь.

– У, Ангра... – седобородый перс выбросил руку с акинаком в стремительном выпаде, и парень замолчал навеки.

– Аминта! – услышал Лисимах совсем рядом с собой голос Селевка, – а-а-а! Затраханный говноед! Подохни, сука! Аминта, очнись! Аминта-а-а!

– ...Манью – прохрипел седой перс, сползая с конской шеи.

Лисимаха опять сбили с ног, он снова попытался встать и закричал:

– Селевк!

– Лисимах, ты где?

– Здесь! – закричал командир первой илы, выпрямившись во весь рост, не видя взлетевший за спиной клинок...

– Держись! Иду!

Лисимах в это время был уже мертв. Не успел Селевк.

В бешеной круговерти схватки он потерял Антигона. От страха за жизнь полководца телохранителя теперь колотило, как в ознобе.

– Одноглазый! Где ты, сын шлюхи! – ревел Набарзан, но приблизиться к стратегу не мог, их разделяло слишком большое число сражающихся.

Все силы антигонова крыла уже были связаны боем, а персы продолжали прибывать. Их легкая конница, выполняя приказ хазарапатиши, сумела прорваться во фланг Леоннату. Запахло катастрофой. В эту, критическую для союзников минуту грамотно сориентировался Эригий. Его гипасписты и фракийские пельтасты атаковали легкоконных персов, уже начавших давить фалангу в бок. Персы увязли, потеряли разбег. Отличные конные стрелки, они были хороши в дальнем бою. В ближнем их, бездоспешных, пехота начала одолевать и теснить. Воспрял духом и Леоннат, прекратил пятиться. Продвижение Тимонда вперед завершилось.