Сам Артем был из совершенно обыкновенной семьи, папа-инженер, мама-экономист. Сын, правда, выбрал гуманитарную специальность, зато поступил в МГУ, родители были довольны. И ничего не предвещало беды, пока он на втором курсе не поехал с однокашниками на Домбай. Один раз увидел горы и - пропал, изменился невозвратно.

   Эти размышления все-таки склонили его ко сну, и перед тем, как провалиться в небытие окончательно, он прижал к себе Арлетт покрепче. Пингвины в Антарктиде друг к другу прижимаются, а они чем хуже?

   Просыпаться в кромешной темноте непривычно. Артем не сразу сообразил, где он. И кто рядом. Поднял руку с часами к глазам, цифры на циферблате слабо светятся в темноте. Благословенный ноль градусов, а время... Нормально они проспали, уже действительно утро, хоть и раннее.

   Он как-то сразу почувствовал, что Арлетт не спит.

   - Доброе... - хрипло прокашлялся, - доброе утро.

   - Доброе, - эхом отзывается его соседка по спальнику.

   - Сейчас солнце включим, - Артем перегибается через нее, с намерением дотянуться до газового баллона. В темноте губы касаются чего-то - то ли ее щеки, то ли лба, непонятно. Но кожа удивительно нежная. Что не может не радовать - значит, обморожений нет. - Извини, - буркнул.

   Он долго ковыряется в рюкзаке в поисках газовой лампы, чувствуя, как Арлетт под ним замерла. Наконец, прикручивает вместо горелки к баллону лампу. Вот и солнце взошло. Аленка, щурящаяся на свет, взъерошенная, напоминает какую-то смешную птицу. Не орла, а, скорее, нахохлившегося воробья.

   Артем возвращается на свое место в спальнике, и, подперев голову рукой, смотрит на Арлетт. На первый взгляд кажется, что с ней все в порядке, несмотря на пережитое накануне.

   - Как ты?

   Она пожимает плечами. Смотрит в обледеневший "потолок"

   - Как нога?

   - Пока непонятно.

   - Болит?

   - Пока нет.

   Лаконично.

   - Не замерзла?

   - Нет, - и, после паузы, повернув к нему лицо. - Ты очень... горячий. Как печка.

   Белые стены, поблескивающие в свете лампы. Вдруг становится очевидным, что места-то очень мало. И они совсем рядом. Его колено упирается ей в бедро, а ее плечо касается его груди. Расстояние между ними, и без того незначительное, будто исчезает совсем. По ее лицу пляшут отсветы от лампы, но глаза это не согревает - светлы абсолютно холодным оттенком травы под слоем инея. Хотя внутри, как говорят - на самом дне, что-то разгорается. Что-то, что не имеет никакого отношения к лампе и газовому баллону. В абсолютной тишине снежной пещеры, куда едва пробивается свист ветра снаружи, участившееся дыхание особо слышно. Узкие, резко очерченные губы дрогнули. Не нужно быть психологом, чтобы понять...

   В голове эхом звучит голос профессора Звонарева:

   "Реакция на стресс проявляется по-разному, в зависимости от физиологических особенностей организма. Кто-то впадает в оцепенение, кто-то начинается смеяться, а кто-то испытывает сильнейшее возбуждение. Да-да, - повышает голос профессор на шепоток и смешки в аудитории. - Именно возбуждение. Сексуальное возбуждение."

   Аленка осознала, наконец-то. Что ее жизнь подвергалась опасности. Что она могла бы уже быть к этому моменту куском заледеневшего белка. Что ее предали ее друзья и любимый. Что весь ее мир рухнул в одночасье. И, вопреки всему... Она жива, в тепле, несмотря на то, что в паре метров от нее бушует смертоносная снежная буря. И все это благодаря тому, кто находится так рядом, только руку протяни.

   Она пошевелилась или ему показалось?

   "Это так называемая адреналиновая зависимость. У некоторых людей выброс адреналина в кровь, в сочетании с некоторыми другими ферментами и гормонами вызывает состояние эйфории. Схожей с реакцией во время секса. У таких людей часто во время стрессовой ситуации или сразу после нее возникает желание близости. Особенно, если стрессовая ситуация накладывается на уже существующую симпатию или влечение, пусть даже незначительное".

   Давай, Литвинский, соберись. Ты же видел такое не раз, ты понимаешь, что происходит. Ты же профессионал.

   - Жрать хочу, умираю. А ты?

   Она моргнула от неожиданности. Но выражение глаз меняется быстро. Секунда - и в них нет больше морозной пелены, они снова ясные и почти, насколько это возможно в данной ситуации, безмятежные.

   - Тебе хорошо. Твое желание... проще удовлетворить... чем мое.

   - А ты чего хочешь? - спрашивает он осторожно и небрежно одновременно.

   - Как тебе сказать... - она усмехается. - Очень хочется... пи-пи.

   - О, да! - Литвин с облегчением улыбнулся в ответ, хотя легкое непоследовательное сожаление все же кольнуло. - Придется выходить наружу. Расскажешь, как там.

   - А ты сам не хочешь?

   - Я привык дамам уступать, - галантно наклоняет голову Артем.

   Арлетт фыркает в ответ. Но из спальника вылезает.

   Спустя пару минут...

   - Отвернись!

   - Чего?

   - Отвернись быстро!

   - Зачем?

   - Сейчас сяду голой... butin (фр. попа) на горелку!

   - Обморозилась? - встревожился он.

   - За две минуты вряд ли успела. Но там тааак холодно... - чуть ли не подвывает жалобно.

   - Дай, я посмотрю.

   - Не надо!

   - Тогда я отворачиваться не буду.

   Она ворчит, залезает в спальник, трясется там от холода.

   Спустя пару минут Артем протягивает ей кружку.

   - Ваш чай, мадмуазель.

   - А круассаны? - морщит она нос.

   - А круассаны я потерял по дороге.

   - Спирт налил?

   - Обижаешь! Разве я могу предложить даме с замороженной... попой чай без спирта!

   ________

   Примерно так они и провели почти два дня. Литвин старательно демонстрировал легкий и непринужденный тон общения. Арлетт его активно поддерживала. Собственно, это было нетрудно. Им нашлось, о чем поговорить. Артем с удовольствием и интересом выслушал полную весьма нетривиальных событий и приключений историю жизни великого и ужасного Бертрана Деларю, ныне покойного. И про работу и исследования Арлетт тоже послушал, хотя понял не больше половины.

   И сам, к собственному немалому удивлению, многое рассказал ей. И про разбившийся на Медвежьем Клыке вертолет. И про погибшего в лавине друга. И о других важных событиях своей жизни - грустных и не очень.

   Как психолог он понимал, почему это происходит. Во-первых, делать им все равно по большому счету нечего, только разговаривать. А во-вторых... их полное уединение... и пережитые вместе испытания... создают ощущение некой особой близости. Некоторый особый мир... который будет существовать, пока длится буран. И исчезнет, как только они смогут выйти отсюда. Но пока они здесь - они могут сказать многое... сокровенное... как на исповеди. И... лучше говорить, чем что-то другое.

   Общение их было любопытно еще и с лингвистической точки зрения. Аленка хотела попрактиковаться в русском? У нее появилась для этого прекрасная возможность. А сам Литвин не удержался и попросил ее рассказать что-нибудь на французском. Мотивируя это исключительно целями языкопознания, дабы не сознаваться в том, что ему до одури нравится, как звучит ее голос, особенно, когда она говорит на родном языке.

   - Что тебе рассказать? - смеется Арлетт. - Уже спать пора.

   - Вот и расскажи сказку. На сон грядущий.

   - Ладно! А ты попробуй угадать, что это за сказка.

   - Эй! А вдруг я эту сказку не знаю?!

   - Это очень известная... история.

   Он не предпринимал ни малейших попыток опознать сказку - просто наслаждался переливами интонаций, мягким грассирующим "р", связками слов. Ему определенно нравится, как звучит французский язык.

   - Узнал?

   - Нуууу... Это сказка про "ле люп гри".

   Она звонко смеется.