Через некоторое время Гончар перебрался в Паленчицы, а в Ольшинах появился Овсеенко. Осадник с первого взгляда оценил его. Нет, это не враг, достойный ненависти. Гончар — дело другое.

Гончар появлялся в определенные дни и часы в разных деревнях. Хожиняк очень быстро установил это. Он лежал в лесу у тропинки и сквозь кусты внимательно разглядывал Гончара. Его стройную фигуру, лицо с легкими рябинами, красную звезду, ненавистную красную звезду на фуражке. Гончар приходил опять и опять, снова и снова учил того, веснушчатого, который явно не справлялся с деревней. Чем чаще Хожиняк видел Гончара, тем больше ненавидел его и тем сильнее что-то словно тянуло Хожиняка к нему. Часто, прячась за кустами, сторонкой, он провожал политрука от Паленчиц до деревни, от деревни до Паленчиц. Он скользил, как тень, полный мучительной злобы и вместе с тем словно привязанный к Гончару крепкими таинственными нитями.

Однажды он зашел к Хмелянчуку. Старик перепугался:

— А вы тут? Я думал, вы уж бог весть где…

— Что ж мне, бежать?

Хмелянчук съежился и втянул голову в плечи.

— Да уж не знаю… Я думал — ушли… Столько народу ушло.

— А я нет. Подожду.

— Может, и долго придется ждать… — осторожно начал Хмелянчук, ощупывая серыми глазками осунувшееся, исхудалое лицо осадника.

— Ну, чего там долго! Как в деревне?

— Да что ж… В деревне как в деревне… Как вообще теперь…

— Землю взяли?

— Да что ж, взяли. Раз дают, так отчего ж не брать…

— Только подавятся они этой землей. Придется отдавать! Уж мы из них эту землю вместе с кишками…

— Все может быть, — кротко согласился Хмелянчук.

Осадник испытующе посмотрел на него.

— А вы как, пан Хмелянчук?

— Я? А что я? — испугался тот.

— Да вот вы! Вы тоже заодно с этой бандой?

— С какой бандой?

— Да что вы дурака валяете? С ними со всеми! Может, и вы уж в большевика перекрасились?

Хмелянчук пожал плечами. Осадник всем телом подался к нему со скамьи.

— Скажите-ка, плохо вам разве было?

— Чего ж… Если хозяйствовал человек… Ничего не скажешь.

— А теперь? Ведь у вас отберут землю, хозяйство, все отберут!

— Пока что отбирают помещичью, поповскую…

— Вот-вот! Пока что! Вы им только поверьте. Пока-то они ласковые, пока что они только дают. Но подожди! Так примутся со всех шкуры драть, что только держись!

— Все может быть, — согласился Хмелянчук.

— Вот видите! И что же, вы хотите вместе с голытьбой работать на них? Все-таки вы лучше разбираетесь, чем здешние хамы! И запомните — не через день, так через два, через неделю, а придет расплата. Каждому придется ответить, где он был, что делал. Хочется вам отвечать за них?

— Да я что ж…

— Вы мне не рассказывайте! Уж я вижу! Знаю, как вы тут увиваетесь вокруг этого веснушчатого. Думаете, меня здесь нет, так я уж ничего и не знаю? Знаю, все знаю! Плохо это кончится, Хмелянчук! Мы это все хорошо запомним!

Хмелянчук исподлобья взглянул на него:

— Мы?

— А то как же! Вы думаете, что все уже кончилось, потому что пьяница Сикора пустил себе пулю в лоб, а Вонтор струсил и кинулся наутек? Есть еще люди, есть. Еще думают, работают, еще стоят на посту!

Осадник так увлекся, что в этот момент сам верил в могущество этих неведомых «мы». Он весь дрожал. Тайные слухи, о которых он узнал из разговоров с почтовым чиновником из Паленчиц, с сыном купца из Синиц и ксендзом из Влук, разрослись в его фантазии в организованное, массовое движение.

— Есть люди, есть! Присматриваются, примериваются, готовятся! Целая сеть, мощный союз, понимаете? Сигнал будет дан, когда наступит соответствующий момент, — и сразу вспыхнет вся страна. Ни синь-пороха не останется от них всех и от тех, кто им помогает!

— Я-то им не помогаю, — проворчал Хмелянчук.

— Этого еще мало — не помогать! Надо дело делать, а не сидеть сложа руки!

— Вы ведь знаете, как тут у нас, в деревне… В сто глаз за тобой смотрят. Что тут сделаешь?

— Нет, вы многое можете сделать. Вы всегда были лойяльным гражданином!

— Да оно, конечно, так… Я и теперь остался такой же. Главное, всегда быть лойяльным гражданином…

— Вот видите! А не то… Послушайте, Хмелянчук, вам-то ведь не с руки стоять за деревню. Мало они вам неприятностей наделали? Неужели вы забыли?

— С чего бы мне забывать? — проворчал мужик.

— Вот именно. Ну, там голытьба, нищие, те пускай себе… И те, про которых нам всегда было известно… Но на вас мы рассчитываем, Хмелянчук!

Опять это «мы»! Хмелянчук неуверенно опустил глаза. Кто его знает, — может, это и не бахвальство? Может, и в самом деле так? Его обуял страх. Ну, как тут извернуться между теми и другими? С одними большевиками — и то нелегко: с Овсеенко установились хорошие отношения, но Гончар на него, Хмелянчука, косится. Потом — деревня. А теперь еще и это «мы». Как-то надо выкрутиться. С Овсеенко дружить необходимо… А ну, как эти потом потребуют отчета? Оправдывайся тогда! Разве поймут, разве станут входить в его положение? Хмелянчук чувствовал, что ступил на ненадежную, зыбкую почву. Но что поделаешь, надо любой ценой, всеми средствами спасать себя, как бы ни сложились дела.

— Я ничего и не говорю, — ворчливо начал он. — Конечно, кое-что делать можно. А только не по-дурацки, не сразу. Я и то присматриваюсь… В случае чего, сами знаете, уж я…

— Ну, вот видите, Хмелянчук, я всегда доверял вам. Я был уверен, что вы и теперь не подведете.

— Только лучше бы, знаете, вам ко мне не заходить. Шпионят, подсматривают, так как бы, знаете, чего не вышло…

— Ладно, ладно. В случае чего я уж найду способ вас известить. Постараюсь сам не появляться.

— А то кто-нибудь увидит, потом разговоров не оберешься… Вы знаете, какой у нас народ, да еще теперь…

— Не бойтесь, не бойтесь, уж я-то вас не подведу. А вы свое делайте.

— А то как же! Уж я там помаленьку буду соображать.

Они распрощались. Осадник ушел довольный, а Хмелянчук свободно вздохнул. Он стоял на пороге и долго, качая головой, глядел вслед Хожиняку. Да, здорово, видно, придется изворачиваться, чтобы не увязнуть…

Осадник прямо от Хмелянчука направился в местечко. Там, в условленном месте, в маленькой задней комнатке у лавочника, он встретился с почтовым чиновником. Тот был явно напуган.

— Ничего, ничего не знаю. Послушайте, у меня жена и дети, я не имею права так легкомысленно… Понимаете, жена и дети…

Хожиняк оттопырил губы.

— Вы еще на почте?

— Да вот, оставили… Так что сами понимаете… Трое детей…

— Понимаю. Большевистские деньги получаете.

— Но ведь как же?.. Как же мне быть?.. — лепетал перепуганный чиновник.

— А знаете, что я вам скажу: глупости это все! Деньги не большевистские, а наши! Откуда они их взяли? Захватили наши собственные деньги! Из Парижа сообщали…

Чиновник опасливо оглянулся на дверь.

— Что вы оглядываетесь? Радио нельзя слушать, что ли? Так вот, из Парижа сообщали, что разрешается, понимаете, разрешается, и не только разрешается, а даже рекомендуется занимать должности, работать в аппарате, быть на посту! Это вас ни к чему не обязывает по отношению к ним. Наоборот. Это вас обязывает к тому, чтобы делать свое дело и ждать сигнала.

— Сигнала? — как эхо, повторил тот помертвевшим голосом.

— Да. А бояться вам нечего. Вы не один, нет — не один.

Руки у чиновника дрожали. Видно было, что он с трудом удерживался, чтобы опять не оглянуться.

— Главное — держаться, не терять связи. А вы здесь, на почте, можете оказывать нам большие услуги. Разные там телеграммы, телефонные разговоры… Вы можете получать сведения раньше всех, из первоисточника. Это налагает на вас серьезные обязательства, и я рассчитываю, что вы от них не уклонитесь. А Сускому скажите, что со дня на день должно кое-что произойти.

— Со дня на день? — побелевшими губами выговорил чиновник.

— Да, уже пора!

— По ним не видать, чтобы готовились события…