За мачехой последовали и дочери Алексея Михайловича от первого брака, которые были ей почти ровесницами, особенно старшая — Софья.

Софья была «больше мужеска ума преисполненная дева». Она получила очень хорошее образование, была начитана не только в русской, но и в польской литературе, из чего видно, что влияние западной науки проникло даже в глубину царского дворца. Такой девице, как Софья, с мужским складом ума, не сиделось в тереме — ее тянуло на волю, в общество мужчин, и она воспользовалась для этого первым благоприятным случаем.

После смерти Алексея Михайловича царский престол занял хилый и болезненный сын его Федор. Он почти не выходил из своей спальни, куда являлись к нему и бояре со своими докладами. Всякий раз они встречали у царя сестру его Софью, приходившую ухаживать за больным братом, но это, конечно, было только предлогом. Здесь Софья очень близко перезнакомилась со всеми государственными дельцами конца царствования Алексея Михайловича и царствования Федора. С одним из этих дельцов (с В. В. Голицыным), к великому соблазну московского общества, она сошлась очень близко — ее письма «к свету братцу Васеньке» не оставляют сомневаться в характере их взаимных отношений. Царевна исподволь втянулась в государственные дела, постепенно приобрела вкус к политике и к власти, и нечего удивляться, что по смерти Федора она силой постаралась захватить власть в свои руки, опираясь на стрельцов. Так возникло явление, небывалое в русской жизни — регентство царевны.

Если царь Алексей Михайлович и Федор Алексеевич являются во внутренней и во внешней политике предшественниками Петра Великого, то Софья была предшественницей тех царственных женщин, которых было так много в XVIII веке после Петра, предшественницей со всеми их достоинствами и недостатками. Деятельное участие в управлении государством Софья принимала не только в свое регентство, но и во время правления Федора.

Софья стояла в центре правительственного кружка, вертевшего всеми делами в государстве. О настроении и направлении этого кружка дают понятие те меры, которые были предприняты правительством в царствование Федора и Софьи. Эти меры являются непосредственным продолжением и развитием правительственной деятельности Алексея Михайловича, и на них необходимо обратить внимание.

Прежде всего отметим чрезвычайно важные военные преобразования. При Федоре возник весьма серьезный вопрос «об устроении рати». Для обсуждения этого вопроса была созвана комиссия из стольников, стряпчих, дворян, жильцов, городовых дворян, детей боярских и генералов и полковников рейтарских и пехотных полков под председательством князя Василия Васильевича Голицына. Эта комиссия была односословным Земским собором. С последними в то время произошла такая эволюция: в первой половине XVII века, когда Московское государство не было устроено, когда приходилось всем общественным классам принимать участие в устроении земли, Земские соборы были всесословными; когда же во второй половине XVII века государственные дела вошли в свою колею, когда сословия разобщились в своих интересах, когда жизнь вошла в свои обычные рамки, когда у правительства возникали только вопросы технического характера, а не общественного, тогда прекратились созывы общесословных Земских соборов и стали созываться односословные комиссии. В 1682 году и была созвана комиссия из выборных от ратных людей разных чинов для решения вопроса о военном устройстве. Эта комиссия главную причину всех военных неудач усмотрела в местничестве и возбудила вопрос о его отмене при назначении на военные должности, что повело к полному его уничтожению в 1682 году. Местничество, очевидно, уже отжило свой век, обстоятельства требовали его отмены, так как в правительственный класс стало все больше и больше попадать новых людей. Государственная служба требовала ума, знаний, опыта, а не породы, личные качества при назначении на должность брали перевес над породой, и местничество при таких условиях стало анахронизмом. В сущности, уничтожение местничества было завершением процесса, развивавшегося постепенно после Смутного времени, о котором засвидетельствовал Котошихин: «Прежние большие роды князей и бояр многие без остатку миновались».

Лекция четырнадцатая

В ПРОШЛОЙ лекции говорилось о том, что правление Федора и Софьи было продолжением политики Алексея Михайловича: продолжалось сближение с Западом, насаждение в русском обществе западной науки, новых знаний, школьного образования. По части насаждения знаний и высшей науки замечательна следующая мера, предпринятая еще правительством Федора. Прибывший из Палестины в Москву русский иеромонах Тимофей растрогал царя Федора своими рассказами о бедствиях греческой церкви, о печальном состоянии в ней науки, необходимой для поддержания в ней православия, мы искали тогда руководства для исправления книг в греческой церкви, а между тем сама эта церковь оказалась в упадке — это и подало повод открыть в Москве Высшее духовное училище. Начальником училища был назначен сам Тимофей, а учителями два грека. Кроме этого, ученик Симеона Полоцкого — монах Сильвестр Медведев, вскоре выхлопотал у царя позволение возобновить школу своего учителя в Заиконоспасском монастыре, где он и начал преподавать «грамоту, словенское учение и латынь» (на последнее нужно обратить особенное внимание). Духовное училище монаха Тимофея должно было служить потребностям духовного образования, а школа Сильвестра Медведева, по-видимому, — светского. Наконец, в Москве появляется и знаменитая Славяно-греко-латинская академия. Проект этой школы был составлен еще при Федоре в 1685 году. Сохранилась царская грамота, из которой мы узнаем, какая широкая программа намечалась для греко-латинской академии. В ней должны были изучаться следующие науки: грамматика, поэтика, риторика, диалектика, философия «разумительная», то есть умозрительная, спекулятивная, «естественная», или натурфилософия, и «правная» (философия права); предполагалось изучать правосудие мирское и духовное и все вообще свободные науки, «ими же целость академии, сиречь училищ, составляется быти». Это было, таким образом, как бы universitas literarum[6]. Эта программа является сколком программ западных университетов, таких высших учебных заведений, как, например, Сорбонна. На содержание академии предположено было отвести некоторые богатые монастыри: Заиконоспасский, Андреевский, Даниловский в Москве и Богословский под Рязанью со всеми крестьянскими и бобыльскими дворами и со всеми угодьями, а кроме того, царь от себя давал Вышегородскую дворцовую волость и десять пустошей в разных местах. Учителей предполагалось пригласить из греков и киевских ученых после тщательного исследования их правоверия, предполагалось набирать из людей всякого звания. Интересен внутренний строй этой школы. Учителя и ученики должны были состоять под юрисдикцией своего академического суда, состоявшего из учителей под предводительством блюстителя, то есть попечителя академии. Этот суд — не академический суд, который существует до сих пор и у нас, но который разбирает дела морального и дисциплинарного характера. В этот суд академии должны были подаваться жалобы на учителей и учеников академии, так что они, следовательно, были изъяты из подсудности других властей. Учителям за хорошую службу назначались пенсии, а ученики получали чины и щедрые награды от царя. Царская грамота заявляла, что неученые свободным наукам впредь не будут допускаться в государственные чины (в стольники, стряпчие), кроме великородных. Интересна мысль, что неблагородные могут дослуживаться до высших чинов — мысль, высказанная Петром Великим в «Табели о рангах». Кроме обучения свободным наукам на академию был возложен еще целый ряд обязанностей: она должна была экзаменовать всех иностранцев — значит, при ней была организована испытательная комиссия (в этом случае опять XVII век предвосхитил учреждение XVIII века), во-вторых, академия должна была блюсти, чтобы не появлялось противностей и распрей в вере и следить, чтобы «всякаго чина духовные и мирские люди волшебных, чародейных, гадательных и всяких церковью запрещенных, богохульных и богоненавистных книг и писаний у себя не держали, по ним не действовали и других не учили». Значит, академия должна была бороться с суеверием, но не академическими, а полицейскими мерами. Блюститель академии и учителя должны были судить всех, кто обвинялся в хуле на православную веру и, если это подтверждалось, виновный должен был подвергнуться сожжению. Оказывается, таким образом, что академия, с одной стороны — рассадник свободной науки, с другой — своего рода инквизиционный трибунал. Но не следует все-таки относиться слишком строго к такому смешению функций и не надо относить это на счет недомыслия наших предков, так как они сами подражали уже готовым образцам в данном случае. Западные университеты тогда играли ту же роль: например, Саламанкский университет должен был решать, ведьма или не ведьма заподозренная женщина, Сорбонна выступала в роли эксперта по богословским вопросам. На академию же была возложена обязанность завести государственную «вивлиофику» (то есть библиотеку). Из этого мы видим, как рано явилась мысль о создании публичной библиотеки. Но эта широкая программа национального университета не была осуществлена, так как не было самого главного: учителей. В Москве вместо академии была открыта только очень скромная школа (1687), в которой преподавали все науки братья Ганникий и Софроний Лихуды, приехавшие из-за границы. Но программа академии важна в том отношении, что она показывает, как высоко возносилась реформационная мысль русских людей XVII века и как они сроднились духовно с Западом, так что для понимания дела проект этот заслуживает внимания — он показывает, как медленно в жизни назревает реформа (выясняется, что Петр вовсе не повернул Россию круто лицом к Западу, а лишь сделал последнее энергичное усилие в этом направлении).