Одна барыня приказала высечь 80 женщин за то, что они не набрали земляники.

Били крепостных не одни только невежественные помещики. Вот что рассказывает Массой о княгине Козловской: «Она олицетворяет в себе понятие о всевозможных неистовствах и гнусностях. Не раз видали, как она велит раздевать мужчин и сечь их при себе розгами, считая хладнокровно удары и понукая исполнителя наказания бить сильнее. Видали, как она, в припадках бешеного исступления, заставляет служанок привязывать к столбу одного из своих слуг, совершенно обнаженного, и натравливает собак грызть несчастного, или же приказывает женщинам сечь его, причем вырывает у них розги и сама бичует истязаемого по самым чувствительным частям тела, соединяя, таким образом, чудовищное наслаждение зверской жестокости с затеями необузданного бесстыдства. В таком же вкусе изобретались муки для подвластных женщин; но тогда уже палачами назначались мужчины». Массой видел одну из подобных мучениц, которую княгиня вдобавок еще изуродовала: вложив пальцы в рот, разодрала ей губы до ушей. «Вся вина бедняжки, — говорит Массой, — заключалась в том, что она навлекла на себя ревность своей Мессалины к одному из ее презренных любовников».

Знакомясь со всеми фактами, имевшими место во второй половине XVIII века, невольно переносишься мыслью во времена Римской империи эпохи упадка, ясно видишь, как неограниченная власть над людьми развращала состоятельный материально, но бедный духовно класс дворян, как этот класс опускался в тину всяческой житейской грязи, как искажался в нем образ Божий, и все яснее и яснее вырисовывалась образина звериная.

Если наши дворяне не растлились до конца и не погибли, то только благодаря тому, что свой досуг они отдавали не только развлечениям, но и изучению европейской науки, усвоению результатов западноевропейской мысли. Оздоровляющее моральное влияние духовной культуры Запада предохранило дворян от окончательной гибели и положило конец самому рабовладению. Екатерине II, сохранившей крепостное право, принадлежит та заслуга, что она открыла широкую дверь этому западному влиянию в спертую атмосферу русской жизни.

Школа в царствование императрицы Екатерины II

Состояние школьного дела до Екатерины

ЕКАТЕРИНА II вступила на престол тогда, когда в русском обществе было заметно стремление не к специальному, практическому образованию, а к общему, независимому от практических целей. Очень широкая образовательная программа была введена в преподавание дворянских корпусов: там преподавали не только специальные науки, но и ряд общих, не имевших отношения к военному ремеслу его воспитанников. Затем для целей общего образования были построены Академический Университет и гимназия в Петербурге, Университет (1755) и при нем 2 гимназии в Москве и одна гимназия в Казани. Но эти меры были недостаточны. Эти школы удовлетворяли потребности высших классов, крестьяне же попадали в них редко и притом всегда в виде исключения. Но даже и потребности высших классов удовлетворялись крайне недостаточно: школы во всем терпели недостаток.

Московский университет в течение всей второй половины XVIII века пребывал в каком-то эмбриональном состоянии. На юридическом факультете был всего один профессор Дильтей, который читал все юридические курсы и притом на французском языке; на медицинском факультете сначала также был один профессор. Большинство профессоров были иностранцы; они читали лекции на французском, немецком и латинском языках, мало понятных для студентов. Русских профессоров было всего двое — Поповский и Барсов; первый читал философию и дидактику, а второй — сначала математику, а потом российскую словесность. Только потом уже прибавилось еще несколько профессоров.

Даже такое заведение, как Морской Кадетский Шляхетский Корпус, бедствовало от недостатка преподавателей. Иногда от него бывали такие объявления в газетах, что прямо недоумеваешь, как оно могло существовать. В 1765 году этот Морской Корпус дал в газетах такую публикацию: «В Морской Кадетский Шляхетский Корпус потребны: навигационных наук профессор — 1, корабельной архитектуры учитель — 1, подмастерье корабельной архитектуры — 1». Стало быть, основные предметы не имели преподавателей. Далее для обучения словесным наукам вызывалось учителей — 3, латинского языка учитель — 1, шведского языка учитель — 1, французского языка учитель — 1; подмастерьев для преподавания датского, шведского и французского языков — по 1, переводчиков — 2, учитель танцев и учитель геодезии. Таким образом, выходит, что в Морском Корпусе почти совсем не было учителей.

Самая постановка преподавания отличалась крайним несовершенством. Начать с того, что ученики переходили из класса в класс не по успехам, а по возрасту. Водном классе были ученики 15 лет, в другом — 16 и т. д. При таких условиях учителя занимались не с целым классом, а с каждым учеником в отдельности; случалось сплошь и рядом, что на одной скамейке сидели такие ученики, из которых один учил дивизию, то есть деление, другой мультипликацию, то есть умножение, а третий еще сидел на складах. Общей программы не было, учились каждый по своему желанию; в классе не было никакого общего дела, каждый, не исключая и учителя, занимался своим делом. Учитель ограничивался тем, что задавал уроки и выспрашивал отдельных учеников. Для полноты картины надо прибавить еще невежество, пьянство и нерадение учителей.

Такие учителя были обычны, и о них мы имеем красноречивые свидетельства. Майор Данилов рассказывает о своих учителях, что один из них, Алабушев, человек пьяный и развратный, был взят учителем в школу прямо из тюрьмы, где сидел за третье убийство. Известны также анекдоты, рассказываемые Фонвизиным про своих учителей: учитель арифметики «пил смертную чашу», учитель латинского языка — пример злонравия, пьянства и всех пороков, но голову имел преострую и как латинский, так и российский языки знал «преизрядно».

Не удивительно, если при таких условиях ученики ничего не знали. Припомним, как Фонвизин держал экзамены в университетской гимназии. «Накануне экзамена в нижний латинский класс пришел учитель латинского языка, голову имевший преострую; на кафтане его было 5 пуговиц, а на камзоле — 4. Удивленный, я спросил о пуговицах. „Пуговицы вам смешны, — отвечал учитель, — но оне суть стражи чести вашей и моей: четыре пуговицы на камзоле обозначают 4 спряжения, а пять пуговиц на кафтане обозначают 5 склонений. Когда тебя спросят что-нибудь, то смотри на пуговицы; если тебя спросят спряжение, то смотри на камзол, и если я возьмусь за вторую пуговицу, то значит второе спряжение, ты так и отвечай“». Еще оригинальнее был экзамен по географии. Экзаменоваться должно было 3 ученика. Но так как учитель географии был тупее, то он пришел на экзамен без всяких «пуговиц». «Товарищ мой, — рассказывает Фонвизин, — спрошен был, куда впадает Волга. Он отвечал: „В Черное море“. Сей вопрос был задан и мне. Я столь чистосердечно сказал: „не знаю“, что экзаменаторы единогласно медаль присудили выдать мне».

Если в школах плохо и мало учили, то зато строго и жестоко взыскивали. Иван Иванович Бецкий говорит, что кадеты столь наказывались «фухтелем», то есть палками, что, выйдя из корпусов, на всю жизнь оставались калеками.

Так как правительственных школ было мало, то многие прибегали к частным школам. Многие ограничивались обучением одной грамоте и для этого обращались к попам и дьячкам; но многие обращались и к иностранцам. Приходилось брать то, что предлагалось. В Оренбурге частную школу содержал ссыльнокаторжный немец Розен, человек развратный, жестокий и невежественный. Комедии и сатиры, начиная с Сумарокова, обличают дурное воспитание, которое велось под руководством французских гувернеров. Правительство пыталось оградить общество от плохих учителей, и в 1757 году был издан указ, который предписывал всем иностранцам, желающим быть учителями, держать экзамены на звание домашнего учителя в Петербурге при Академии и в Москве при Университете. Но указ, видимо, не достиг своей цели: учителя по-прежнему оставались невеждами, и в литературе продолжалось обличение их.