Еще в «Недоросле» (1783) предавались осмеянию и позору жестокие и безжалостные помещики, хотя мрачность красок уже смягчалась и тут выставлением добродетельных чиновников и восхвалением наместника, который «с ревностью помогает страждущему человечеству». После «Недоросля» обличения злоупотреблений крепостного права становятся все бледнее и бледнее, и иногда сопровождаются поучениями господам и рабам, вроде следующего: «…Бог, Премудрый и Преблагий Отец, восхотел, чтобы ты был слугой… так порадуйся сему управлению, сей воле Божией. Ибо все, что Бог хочет, есть благо… посему лучше быть тебе слугой, служанкой или нянькой и прочая, нежели каким-нибудь другим человеком», Иногда автор, изображая безобразные типы крепостников, спешил утешить читателя, что «сила просвещения» значительно уменьшила число таких «уродов».

Общественная реакция сказалась и в том, что некоторые писатели вместо отрицательного отношения к крепостному праву стали доказывать, что положение наших крестьян очень хорошо сравнительно с жизнью простонародья на Западе. В конце 1780-х годов эту задачу взял на себя генерал-майор Болтин в своих полемических примечаниях на русскую историю Леклерка. Болтин издал свой труд с ведома императрицы, которая была, таким образом, его нравственной руководительницей. Во многих местах своего сочинения Болтин доказывает, что положение наших крепостных крестьян лучше, чем французских и немецких. Он утверждает, что крепостные de facto [20] владеют своим движимым имуществом на основании обычая, «который имеет силу, не меньшую закона», хотя и сознается, что крестьяне некоторых помещиков «из сего всеобщего состояния исключаются». Но эти исключения, по его мнению, не дают основания требовать освобождения крепостных крестьян из-под власти помещиков. «Прежде должно освободить души рабов, — приводит он слова Руссо, — а потом уже тела». «Не всякому народу, — пишет Болтин, — вольность может быть полезна; не всякий умеет ее снести и ею наслаждаться; потребно к сему расположение умов и нравов особливое, которое приобретается веками и пособием многих обстоятельств». Болтин признает только необходимость дать некоторое облегчение крестьянам, которое должно состоять в ограничении помещичьей власти, главным образом в отправлении крестьянами их повинностей. Болтин восстает против безземельного освобождения крестьян и считает такую вольность хуже рабства. «Земледельцы наши, — говорит он, — прусской вольности не снесут, германская не сделает их состояние лучшим, с французской помрут они с голоду, а английская низвергнет их в бездну погибели».

Не все, однако, русские люди примирились с крепостным правом по примеру Екатерины и не все голоса пели в унисон с ее настроением. В 1783 году Екатерина прикрепила крестьян в Малороссии. В. Капнист ответил на это прикрепление одой «На рабство», в которой он пел:

Обращаясь к императрице, поэт спрашивает ее: неужели она «умножит муки» народа:

Поэт выражает надежду, что настанет

Тогда

Княгиня Дашкова хотела поместить оду Капниста в журнале «Новые ежемесячные сочинения», который стал издаваться с 1786 года. Но Державин, друг Капниста, объяснил ей, что как для нее, так и для автора выгоднее не печатать этой оды. Впервые она появилась в печати в «Лирических сочинениях» Капниста в 1806 году.

Державин был прав, потому что семь лет спустя и не такое произведение едва не стоило жизни его автору.

В 1790 году вышло из печати знаменитое «Путешествие из Петербурга в Москву» А. Н. Радищева. Не ограничиваясь указанием на отдельные факты, Радищев обобщил их и путем рассуждений указал на тот вред, который приносило всему государству крепостное право. Как бы припоминая самонадеянное намерение императрицы доставить блаженство всем, Радищев говорит, что нельзя назвать блаженной ту страну, «где две трети граждан лишены гражданского звания и частию в законе мертвы, где сто гордых граждан утопают в роскоши, а тысячи не имеют ни надежного пропитания, ни собственного от зноя и мраза укрова». От существования рабства страдают не только рабы, оно вредно и для всего государства. Рабский труд менее производителен, чем свободный. Рабство приносит более вреда, чем нашествие врага: последнее «опустошает случайно и мгновенно, тогда как первое „губит долговременно и всегда“». Кроме того, рабство приносит еще большой нравственный вред — как рабам, так и господам; «с одной стороны, родится надменность, а с другой — робость»; рабы «оковы свои возлюбят», а для других сословий «примеры властвования суть заразительны». Наконец рабство опасно. «Не ведаете ли, любезные наши сограждане, кол икая нам предстоит гибель, в коликой мы вращаемся опасности? Поток, загражденный в стремлении своем, тем сильнее становится, чем тверже находит противостояние. Прорвав оплот единожды, ничто уже в разлитии его противиться ему невозможет. Таковы суть братия наши, в узах нами содержимые. Ждут случая и часа. Колокол ударяет. И се пагуба зверства разливается быстротечно. Мы узрим окрест нас меч и отраву. Смерть и пожигание, — нам будет посул за нашу суровость и бесчеловечие. И чем медлительнее и упорнее мы были в разрешении их уз, тем стремительнее они будут в мщении своем». Приглашая своих читателей вспомнить пугачевский бунт, Радищев предлагает помещикам приступить к освобождению своих крестьян. Но он желает дарования не одной личной свободы, а полагает, что земля должна принадлежать тому, кто ее обрабатывает. «Кто же в ниве ближайшее имеет право, буде не делатель ее?» — спрашивает Радищев. Освобождение крестьян он полагает совершить постепенно в следующем порядке. Сначала Радищев предлагает уничтожить рабство, оставив крепостное право. Он объясняет это следующим образом: уничтожается помещичья воля и запрещается помещикам переводить крестьян в дворовые; взятый на двор делается свободным; крестьяне получают право вступать в брак без согласия помещика. Затем крестьяне получают земельную собственность и гражданские права. Одним из этих прав является право быть судимым равными себе, в расправах, которые выбираются из помещичьих крестьян. (Это, как видите, идея Екатерины и Комиссии). После всего этого настанет совершенное уничтожение рабства.