- Кого им грабить здесь? – удивился наследник.

 Со странной усмешкой он посматривал на женщину, которая, освободилась от тяжелого плата и присела к костру, где Ларенар с Гродвигом ловко разделывали мясо только что заколотого ягненка, поджаривая куски на огне. Барон перехватил этот взгляд, и глубокая складка залегла между его широких бровей. Со временем мужчины смирились с обществом странной особы, которая приносила некоторую пользу, предугадывая пыльные бури в Хэм-Аибе. Знаменитая Локта, сумевшая окружить себя тайнами, та самая легендарная Локта, наделенная страшной магической властью над всеми стихиями и духами оказалась просто неопрятной, тихой старушкой, одинокой и очень несчастной, до самых глубин своей загадочной души, преданной наследнику Дэнгора. И это обстоятельство крайне смущало участников похода, которые никак не могли взять в толк – что общего могло быть у столетней старухи и молодого господина.  

 - А грабят они кифрийских торговцев, которые ходят с товаром в Антавию и Арбош, - пригубив вина, пояснил тмехт, - или случайных путников, как мы.

 - Не думаю, что на долю этого отребья так часто выпадает такая удача, - заметил на это Гродвиг, и протянул старухе большой кусок зажаренного мяса, нанизанный на тонкий столовый нож.

 - Что скажет на это наша гадалка?

 - Мы не столкнемся с грабителями, - забрав угощение, ответила Локта. – Нам уготована другая встреча.

 Барон засмеялся. Ведьма, вздрогнув, подозрительно и опасливо взглянула на него и отодвинулась от костра. Эти двое испытывали друг к другу своеобразные чувства. Локта старательно избегала Гродвига, как будто, даже боялась его, а тот, напротив, упорно искал ее общества, снова и снова затевая неприятные для нее разговоры. Барон, который никогда не упускал возможности «позубоскалить», не уставал подтрунивать над ней, потешаясь над ее нежными чувствами к его кузену. Только иногда в веселье этом проскальзывала необъяснимая горечь. Это забавляло принца Ормонда, давно заскучавшего в путешествии, длившемся уже около месяца. Тмехт относился к ведьме настороженно, никогда открыто не обвиняя ее в служении бесам. Гродвига говорившего со старухой, как с равной, он не осуждал, хотя и находил его издевки не достойными «такого прекрасного господина». Ларенар же никогда не вмешивался. Строгий устав военно-монашеского ордена, к которому он принадлежал, запрещал ему всякие отношения с женщинами.

 - Я не чародей, но смогу, пожалуй, назвать имя той, с кем «уготована нам встреча», – заметил барон не без сарказма.

 - Посмотрим, воин, - буркнула старуха. И, прикрывшись рукой, стала торопливо поедать ароматное мясо.  

 - Я слышал, что ведьмы пьют кровь невинных дев, которая дает им силы, – продолжал он, с жалостью, смешанной с презрением, глянув на некрасивую жадность Локты.

 - Как не устанет человек от глупых шуток, – вмешался принц и заразительно зевнул. – Наша гадалка не замешена в этих историях.

 - Простые смертные не могут знать, чем занимается колдунья в темном своем жилище, где  принимает злобных существ.

 - Но мы можем это узнать от нее самой, – сказал Ог Оджа. – Разве не так? Скажи нам, - обратился он к Локте, - кому ты служишь?

 Она сжалась, от чего ее горб показался еще больше и промолчала.

 - Кто сделал тебя такой? – продолжал настаивать тмехт. – Я слышал, что ты не та, за кого себя выдаешь.

 - Брогомскую ведьму с таким именем, полвека назад сожгли на костре жители одной деревушки, за то, что та приносила их детей в жертву, – добавил послушник, неожиданно поддерживая Ва-Йерка. - Она не могла уйти от возмездия. А кто – ты, взявшая ее имя?

 Зеленые глаза Локты вспыхнули. Но она еще дальше подвинулась от огня, прикрывая лицо темными и костлявыми ладонями.

 - Иногда, - меланхоличным тоном проговорил Ормонд, - тот, кто сует нос в чужие тайны, плохо кончает. Разве твой ученый батюшка не говорил тебе, мальчик мой, что существует на свете нечто, о чем нельзя даже говорить, тем более, этого касаться.

 Ларенар усмехнулся:

 - Ваше высочество предупреждает или угрожает мне? 

 - Да ты кто такой, чтобы так отвечать отпрыску Бэгов! – принц вскочил, выхватывая меч. – Горемычный приемыш, который вырос среди таких же голодранцев!

 На тонком лице наррморийца не дрогнул ни один мускул. Только очень внимательный наблюдатель мог бы заметить, как в самой глубине его продолговатых глаз вспыхнул недобрый огонь.

 - Мой бог велит мне отвечать смирением на оскорбления. Гнев – скверный попутчик,  – проговорил он ровно. – Я навсегда запомнил слова Магнуса: «Гнев есть зверообразная страсть, жестокая и непреклонная по силе, союзница несчастья, пособница вреда и бесчестья, которая служит причиной убийств».

 - Отличные слова для воина! – бросил Ормонд и глумливо расхохотался. – Так вот чему учит вас безумный старец из Гонориса – трусости! Как можно посылать на войну таких неженок?!

 - Убийство и война – это не одно и то же, – заметил Ларенар. – Война – священна, если цель ее – освобождение земли и народа от захватчика.

 - О-го-го! – весело скаля белые ровные зубы, подхватил принц. – Сколько походов наших славных королей были захватническими? Ты берешься осуждать за это дэнгорских владык, мальчишка?

 - А сколько, ваше высочество? – переспросил послушник. – Ни одного, со времен Атавия Великого. С тех пор, как он установил границы Антавии, мы воюем только с племенами, что вторгаются на нашу территорию.

 - Ормонд! – весело рассмеялся Гродвиг. - Ты напрасно никогда не интересовался историей. Но скажу тебе по секрету – он прав.

 Наследник насупился. 

 - Даже короли признают себя неправыми, принося извинения за оскорбительные слова, обращенные к своему верному подданному, – добавил барон многозначительно.

 Принц бросил на кузена мрачный взгляд, не желая ссоры из-за послушника. С первого знакомства, сразу и навсегда, он преисполнился к Ларенару враждебностью. И не только за то, что тот был сыном Магнуса Наррморийского, хотя, обстоятельство это неким таинственным образом ставило «приемыша» выше наследника Дэнгора в его собственных глазах. Он презирал чистоту послушника, ненавидел его отзывчивость и миролюбие, его подозрительное стремление бескорыстно служить ближнему. Он чувствовал – за показным спокойствием этого человека кроется опасная и лживая сущность. И не понимал, почему этого не видят те, кто был так приветлив и открыт с коварным наррморийцем. Особенно унизительным и обидным для принца стало зарождение крепкой дружбы между послушником и Гродвигом. Его коробило воспоминание о происшествии на границе, после которого барон сблизился со служителем и стал называть того «братцем». Да, Ормонд ревновал. И тем сильнее ненавидел Ларенара. 

 - Я погорячился, – сказал он, с раздражением отправляя меч в ножны. – Пойду, отдохну в карете. Прощайте.

 После его ухода в пещере стало тихо. Уставшие от зноя и долгого пути, странники научились ценить те недолгие часы, когда выпадала возможность спокойно отдохнуть. Все разошлись по укромным местечкам, наполненным желанной прохладой и темнотой.

 Но прошло совсем немного времени, когда послушник услышал возле себя слабый шорох и вздохи.

 - Ты, Локта? – окликнул он.

 - Я, – та приблизилась, глядя во мраке блестящими, как у кошки, зрачками.

 - Чего тебе?

 - Скажи, - прошептала ведьма, опускаясь на колени, - скажи, что ты знаешь обо мне? - голос ее не был похож на голос старухи. Он дрожал, нежно переливаясь ручейком. – Кто открыл тебе тайну, о которой не знает никто, кроме меня самой?

 - Не бойся, я никому не раскрою ее.

 - Благодарю тебя, – с быстротой, не свойственной ее возрасту, Локта схватила руку Ларенара и на секунду прижала к губам.

 - Скажу одно – ты выбрала не того, кто достоин тебя, – проговорил он с неподдельной печалью.

 - Я не могу иначе. Когда-нибудь ты поймешь меня. Сердце всегда выше разума.

 Она проворно поднялась и отступила, затерявшись в темноте пещеры. Снова надвинулась глухая тишина. Ларенар плохо переносил ее. Эта безликая, непроницаемая тишина, что хранилась в памяти его детских видений, вызывала в душе гнетущую тоску. В ней не было ничего, только наполненная мраком темнота, и страх; страх, заполнявший собой и эту тишину, и эту темноту. Оттуда, из далекого прошлого шло к нему глубокое, неизбывное, пронзительное чувство, какое может испытывать только ребенок, столкнувшийся с ужасом перед затаившимся, невидимым, но ощутимым кошмаром. Он будто снова и снова  видел сон, мучительный и неотступный; сон, когда-то бывший явью.