— Толя, отдай ребёнка! — выдохнул он. Компаньон повернул голову: «Тебе?» — изобразил он непонимание. — «Маме отдай! А лучше пересядь туда, к ней, слышишь?» — «Ага, счас пересяду…» — прошипел тот и громко продолжил: «Зубки у нас режутся?.. Режутся зубки… Зубки наши режутся…»

И под эту бессмыслицу хотелось взвыть, но, сжав давно прорезавшиеся зубы, пришлось пережидать секунды, минуты, а они длились, длились, длились… Но, видно, не только ему была тягостна проверка, скоро поднялся глухой ропот, и женский голос заволновался: «Ну, скоко можно стоять? У меня внучка малая одна дома!» И, как по команде, загалдела молодёжь. «Скоро отчалим-то? Домой поздно приеду, мамка ругаться станет» — вскричал кто-то юношеским тенорком.

Пограничники, не отвечая, продолжали что-то выяснять. Лишь один из них повернулся и обвёл недовольных нарочито строгим взглядом. Но тут стали неспешно выбираться со своих мест кавказцы и под конвоем — один пограничник впереди, два позади — пошли к выходу. И, когда задержанные были уже на берегу, кто-то весело выкрикнул: «Ну, чуреки, попались!»

И легко представилось, как его, беглеца, задержат, как потребуют завести руки за спину, как поведут к машине, и кто-то обязательно порадуется: добегался! И это будет не одинокий голос, а многоголосый хор. Но сегодня ему снова повезло, другие оказались на его месте. Но это только временная передышка, ещё что-то дрожит внутри: а если проверка не закончена? Если пограничники вернутся? А Толя, передав мальчика женщине, как будто ничего такого и не было, хмыкнул:

— И шо характерно, меня не так бабы любят, как собаки и дети! Слухай, а скоро ж внуки пойдут! Хочешь внуков? Такого маленького пацанчика, а? Я так жду не дождусь…

— Как ты сам догадываешься, я никак не могу влиять на этот процесс. Но старший сын на сей счёт уже постарался.

— Ну, и правильно… Жизнь продолжается! — как-то виновато проговорил Толя, будто что-то неосторожно задел.

А суденышко тем временем развернулось и, сходу набрав скорость, понеслось по реке, и успокоился народ, а тут и трансляция снова включилась, и полилось что-то русское и народное. И Толя под эту музыку то и дело толкал в плечо: «Смотри, смотри!» Берега, действительно, были великолепны, почти Швейцария, если бы не облик селений в тех местах, где скалистые берега Шилки обрывались и становились плоскими. И хоть тянулись они на километры, но вид имели такой бедный, что щемило сердце… Эх, на такой бы реке в Европе всё выглядело по-другому. По ней бы сновали катера, баржи, пароходы, а по берегам высились красивые дома, совсем маленькие, и большие роскошные виллы. А тут всё рушится, отмирает, вон на берегу стоит одинокая церковь и ни одного дома вокруг, даже развалин, а она стоит. Стоит!

И на виду этой церковки динамик на минуту примолк, а потом хрипловатый голос неожиданно вывел: «And now, the end is near, And so I face, the final curtain. My friends, I'll say it clear…» Длинная песня набрала силу и неслась и над бедной головой, и над рекой, и над всем белым светом… Она была так неуместна здесь, среди мешков, коробов, мата и подросткового визга. И майор рядом вторит: То say the things he truly feels and not the words of one who kneels…

Песня кончилась, а в голове продолжало звучать: Yes, it was my way… «Всё делал по-своему? Ты уверен?» А Толя, закинув руки за голову, будто что-то подытожив для себя, проговорил: «Май вэй — хайвэй!» И тогда, не удержавшись, он спросил: — А ты в каком объёме знаешь английский?

— В матерном. А там всего пять слов! Но ты не переживай, мэйдэй смог бы подать, диспетчеры бы поняли! — ухмыльнулся тот. Всё ему шуточки! Но ведь он слышал, как майор на долю секунды, но опережал Синатру.

А теплоход нёсся по реке, как заведённый, и хоть часто останавливался, но продвигался всё дальше и дальше на восток. И скоро в салоне осталось с десяток человек. Где-то по дороге высадились мужики с коробами, присмиревшие тетки, подростки, пришёл черед и женщины с ребёнком. Майор, само собой, донёс до выхода и сумки, и ребёнка, наверное, пошёл бы и дальше, но тут на берегу показался мотоцикл, и к воде сбежал бородатый парень и кинулся к женщине! Бог мой, как он обнял, как закружил, как стал целовать и её, и ребёнка! А Толя, глядя в окно на эту счастливую картину, лишь лукаво улыбался. Ну да, вызвал у девушки минутную слабость — и доволен. Да нет, не минутную! Улучив момент, женщина обернулась и помахала рукой. Пролетел мимо, махнул крылом и зацепил! Ну, перехватчик, ну, истребитель!

На место прибыли, когда солнце совсем низко опустилось у них за спинами и ещё играло бликами на воде. Теплоход лихо врезался в пологое место на берегу, высоко задрав переднюю часть суденышка. Оказалось, это были не Нижние Куларки, как рассчитывали компаньоны, а только Усть-Карск. И, когда выбрались на берег, Толя тут же подскочил к рубке: «Командир, может, слётаем вниз, а? Заплатим, скоко скажешь…»

Он ещё по дороге заверял, что на пристани найдут посудину и сплавятся вниз по течению хотя бы до Горбицы, и теперь вот старался. Но, кажется, напрасно…

— Да я с тобой слётаю, а меня по шее! Ходим токо до Кары, всё! Там ниже такой перекат, я днище сходу пропорю. Ты вон к этим обратись, — показал речник вправо, где у лодок кучковались мужики. — Они тебе и слётают.

И, надвинув затёртую капитанку, скрылся в глубине рубки. И майор, чертыхнувшись, двинулся к лодочникам, пришлось и беглецу тащиться за ним по мокрому песку. Оглянувшись, тот коротко бросил: жди тут! И припустил на длинных ногах, и скоро добрался до лодок, и вступил там в переговоры.

Пришлось терпеливо дожидаться, чем всё кончится. Но вот один из парней забрался в лодку, а Толя подбежал и схватил короб.

— До Горбицы не хотели, а до Куларок шо там ехать? Уговорил, дерут мужики безбожно, но оно ж того стоит. Давай, давай, быстренько!

И вот молодой лодочник, дождавшись, когда усядутся пассажиры, дёрнул тросик, и взревел мотор, и суденышко, описав дугу, мигом оказалось посредине реки. И понеслись по зелёному коридору, между стиснувших реку рыжих скал. Проскочили какое-то небольшое сельцо, потом большие Верхние Куларки, а дальше пошли берега всё безлюдней и неприступней, и могучий хвойник бархатной зубчатой стеной стоял по обе стороны реки. Стрелку при впадении Чёрной в Шилку осторожно прошли с правой стороны, хотя от бурного норова чёрной реки в том году мало что осталось. Вот и ветер свистел в ушах, задувая, как угли, надсадные мысли, сомнения, страх. Так бы лететь и лететь по этой бесконечной воде, под пламенеющим небом к спасительным берегам.

Полетать не удалось. На виду показавшихся тёмных избушек лодочник стал тормозить. «Горбица?» — привстал Толя. «Она самая!» — весело откликнулся парень и, заглушив мотор, стал ждать денег. Майор долго отсчитывал купюры и, показалось, делал это намеренно. Лодочник меж тем канючил: «Бензин дорогой… никто не хочет везти, а я вот повез», и прекратил стенания, когда Толя сунул ему в руки бумажки. Пока тот пересчитывал, компаньоны выбрались на берег.

— Э! А вы слыхали новость-то? — выкрикнул вдруг парень.

— Какую? — оглянулся майор, поправляя лямки короба.

— Как какую? Эту суку, ну, этого… беглого нашли!

— Иди ты! — изобразил приезжий удивление.

— Точно говорю. Передавали, нашли труп горелый, его, бухтят, захватили, а вскоростях и пожгли…

— Кто захватил? — сурово потребовал ответа майор.

— Кто, кто? Грят, американцы, а то кто ж ещё? Не смогли, грят, вывести, ну, и того… прикончили. У них, грят, вертолёт грохнулся, упал в Аргунь. Точно, точно… Пограничники видели! А вы, чего ж, и не знали?

— На кой он нам сдался, правда, Коля? — хохотнул, дразня компаньона, майор. А тот молчал, сосредоточенно оглядывая берег — никого, только в отдалении, почти рядом со скалами, кто-то жег костёр. И пришлось напомнить:

— Толя, солнце вот-вот зайдёт. Сумерки, как ты знаешь, длятся не более сорока пяти минут, за это время нам надо решить главный вопрос — транспортный! — И майор, соглашаясь, кивнул головой, но двинуться в деревню не торопился.