— Спасибо, Василий Матвеевич, ещё раз. Но только это излишне. Но если вы считаете, что… Мы обязательно вернём вам документ, обязательно вернём.

— Давайте, давайте, ребята, с Богом! Вы уж попридержитесь, не пейте на станции! — наказывал старик уже на улице. Они долго ещё оглядывалась, и всё видели его маленькую фигурку, а потом надо было сворачивать…

И когда вышли на площадь в центре посёлка, майор спросил: «Может, и правда, рванем на Куэнгу?»

— А это далеко? — приостановился беглец.

— Та не особо. Километров пятьдесят в сторону Читы.

— Тогда, в самом деле, зачем тащиться по речке? Давай поедем на эту… как её… Куэнгу. Оттуда и тебе будет ближе до Читы, — бодро начал он, и тут же осёкся. На неизвестную станцию в западном направлении ему никак не хотелось. Он уже поверил, что сектор охотников за его скальпом заканчивается в районе Могочи. И хотелось туда, а не в Куэнгу! Но решать должен сам Толя. А то он его действительно зае… заманал. Вот именно! А майор, внимательно посмотрев на компаньона, усмехнулся.

— Ты опять за своё! А давай не будем сбиваться с курса? Едем до Сретенска! — выкрикнул он и решительно двинулся по улице дальше. Он ещё раздумывал, в какой магазин зайти, а подопечный уже приготовил деньги. Увидев эти бумажки, Толя тут же оскалился.

— На свои будешь брать токо презервативы. Они тебе шо, срочно понадобились?

— Срочно мне беруши требуются…

— Ой, какие мы нежные! Мы ж с тобой договорились насчёт денег, а ты опять за рыбу гроши… Скоко можно? Ты постой тут, в тенечке, я быстро!

И не успел он пристроиться вместе с коробом за каким-то киоском и осмотреться, как благодетель с пакетом уже стоял перед ним. Ну, летун-вертун!

— От тут и килька, и лапша, и водочка, и буханочка, и… — всё перечислял и перечислял Толя. — Давай снимай, снимай свой коробок, будем укладываться.

Но укладка ограничилась тем, что пакет с провизией переместился в короб. И майор, взявшись за его брезентовые лямки, внес ясность в дальнейший процесс транспортировки:

— Теперь так: сумка — тебе, бандуру понесу я. И не спорь!

И тут же двинулся к старенькой голубой «Волге», что дожидалась пассажиров неподалеку. Наклонившись к водителю, он что-то коротко спросил и махнул рукой: поехали! И, усевшись на переднее сидение, заговаривал пожилого водителя, а тот ехал так осторожно, что беглецу, в нетерпении ерзавшему позади на пыльном диванчике, всё хотелось спросить: нельзя ли побыстрее? Но дорога до Сретенска оказалась такой короткой, что задавать вопрос он не успел.

И когда машина остановилась у знакомой арки, он чуть ли не на ходу открыл дверцу и вывалился наружу. Куда он так торопился? Боялся, что теплоход уйдёт без него? Теплоход стоил внизу, покачиваясь на воде. И причал, казавшийся вчера заброшенным, ожил, запестрел народом, где-то здесь должны быть и те двое, тонкий и толстый. Разве они упустят такое событие как отплытие речного пароходика! Наверное, и открытие навигации для здешних мест, всё равно, что выход в море королевской яхты…

Парней не было, были другие: и какая-то молодая компания, и крепенькие тётушки, несколько пожилых мужчин с такими же, как и у них, коробами за спинами. Только вокзальчик по-прежнему закрыт: как же билеты? Билеты от кондуктора, успокоил Толя. А если все пассажиры не поместятся на суденышке? Оказалось, и по этому поводу не стоит волноваться: майор уже пересчитал ожидающих по головам: шестьдесят три человека на шестьдесят посадочных мест, так это ведь с провожающими! Они отошли в сторонку, не упуская из виду и подходы к пристани, и саму пристань, и теплоходик. Подбежала рыжая собака и стала ластиться и бросаться то к одному, то к другому. Толя достал какую-то еду, стал кормить, приговаривая: «Собака! Хорошая собака!.. Нет, ну ты и прожорливая… Не, не, больше не дам, а то чем я Колюню буду кормить, а?.. Пить хочешь? Ну, давай налью прямо в пасть… А водочки?.. Не хочешь? Ну, шо ты за собака такая, водкой брезгуешь…» Под этот весёлый трёп беглеца и отпустило, даже захотелось погладить собаку. Та внимательно осмотрела его, сочувственно заглянула в глаза, лизнула руку, но уткнулась в Толины колени.

Когда объявили посадку, они спокойно наблюдали за пассажирами, что посыпались по ступенькам горохом, переждали и зашли в открытые у капитанской рубки двери последними. «И это называется теплоход! Автобус на полозьях!» — ворчал Толя, идя по проходу в конец душного, разогретого зноем салона. Там, на корме, были свободные места. Пропустив к окну компаньона, вертолётчик сходу развернулся к женщине с ребёнком на руках, сидевшей через проход. Погладив малыша по голове, майор с чувством, нашептал: А у мальчика пара зелёных удивительных маминых глаз… Женщина с карими глазами засмущалась, не зная, как реагировать на такое внимание. Проще было бы отвернуться, но какая-то сила не давала её глазам оторваться от незнакомца. Да и как оторваться, когда и в кино таких редко показывают, а тут рядом, только руку протяни…

А майор, зацепив внимание женщины, уже перешучивался с кассиршей: мол, короб тоже место занимает, можем оплатить проезд и за него. Кассирша поняла всё правильно: «Пусть так едет. Но если будут пассажиры, придётся место освободить». Так и сидели, ждали отхода, когда из ровного гула пассажирских голосов взметнулся раздражённый крик.

— Окна открыли бы! Че так ехать-то? Задушите! — кричала дородная пожилая женщина, обмахиваясь головным платком.

— Женщине плохо! — подхватила другая, в белой мужской кепке.

— Пить надо меньше! — громко заметил сухощавый мужичок с коробом.

— А ты наливал? Не знамо чё буровишь!

— Так рази это не вы пили на бережку? Я видел, пили… И бутылку бросили! — Подруги, было, подняли возмущённый крик, но тут со своего места вскочил майор и своим замечательным баритоном перекрыл все голоса:

— Шо это вы, граждане, так орёте? Вы шо, первый раз едете? Окна ж как в автобусе, — сдвинул майор ближнее стекло. Кто-то из молодых кинулся к своим окнам, и народ на время присмирел. И стало слышно, как трансляции пошло потрескивание, и прокуренный голос брезгливо и раздельно выговорил: «Уважаемые пассажиры, предупреждаю сразу! Гальюн не обсирать! А то закрою!»

Замечательное начало путешествия! А что будет дальше, усмехнулся беглец, уставясь в окно. Но дальше из ретранслятора полилась какая-то незнакомая мелодия и будто отгородила его от остальных, даже от Толи. Он собрался прикрыть глаза, как рядом заёрзал компаньон, пришлось и самому насторожиться. Вот майор, вытянув шею, подался в сторону правого борта, повернул голову и беглец: там швартовался белый катер.

— Это кто ж такие берут нас на абордаж? Пираты? Это не пираты, это погранцы к нам идут, — пропел, предупреждая, компаньон. И беглец, как будто кто другой управлял им, стянул жилет с паспортом и, скомкав его, втиснул между креслом и обшивкой. Зачем? Детский сад какой-то! Если его опознают, то перевернут весь салон… Но что-то же делать надо, и он переместил короб к себе на колени: в него можно было уткнуться лицом. Или изобразить спящего? Да нет, всё равно и растолкают, и разбудят, и поднимут! А майор рядом скалится: спокойно! И через минуту он, стремительный, уже держал на руках малыша с зелёными глазами.

— Ты смотри, какой смирный пацан, а? А шо это мамка у нас одна? А где наш папка, а? — притворно удивлялся майор, а малыш только улыбался слюнявым ртом и молчал. — Как нас зовут, а?

И беглец удивился, как спокойно отнеслась мама к перемещению ребёнка в чужие руки, и уже хотел пошутить по этому поводу, но тут в салон вошли пограничники. Один служивый встал у входа, другой сразу направился к мужчинам отчётливо восточной наружности, третий парнишка прошёл в конец салона. Коротко оглядев пёструю пассажирскую массу и, не обнаружив ничего настораживающего, вернулся в середину салона, где сослуживец изучал документы кавказцев.

А Толя, ненадолго притормозивший, снова засюсюкал с малышом, изображая любящего отца. Ну, лицедей! Впрочем, у майора это выходило вполне органично. Только по его голосу чувствовалось: и майор вибрирует. Что тогда говорить о нём самом! Но его почему-то беспокоили не те, что проверяли документы, а тот, что застыл у входа, оттуда парень неспешно водил глазами по салону, не то пересчитывая, не то сканируя каждого. И он боялся, что эти глаза остановятся на нем и застынут, и опознают. И тогда, оставив кавказцев, они втроем бросятся к нему. Это майору всё нипочём, подбрасывает малыша, хохочет вместе с ним. Так ведь он тоже ребёнок и не понимает: малыш не поможет, а только навредит его матери.