— Смотри, смотри быстрее!

Толя, вытянув шею, коротко взглянул и, откинувшись на перегородку, отчего-то грустно улыбнулся: дожить бы!

— Нет, скажи, как тебе экземпляр?

— А нехай будет один — один! А хочешь, так и ноль — один в твою пользу, — прикрыв глаза, играл в поддавки компаньон. И что он с ним как с ребёнком? Но разве он сам с удовольствием не впал в детство? Вот-вот стукнет полтинник, а всё туда же, мальчишку изображает.

А тут и поезд дёрнулся, будто только и ждал, когда два пассажира немного позабавятся. И заскользил, набирая ход, покатил дальше, и проплыло мимо вагонного окна их будущее: и господин с папочкой, и тот длинный с газеткой. А с ними заодно и бабы с корзинами, и две черноволосые красавицы в белых маечках, и подростки на велосипедах, и вся станция Матакан. Когда состав притормозил в следующий раз, вагон встал как раз напротив зелёного деревянного вокзальчика с красной железной крышей. На самом верху чёрным по белому было выведено вкусное название: «Кокуй».

Вдоль перрона сновал разнообразный народ, на низком бетонном заборчике сидели голенастые подростки и Толя уселся на загородку в конце перрона, и долго разминал сигаретку. Вид у него отчего-то сделался задумчивым, и тут же пришло беспокойство: какой сюрприз на этот раз?

— Тут такое дело… Я про деда тебе говорил, так этот дед — батько Сашка — моего друга лепшего. Вместе служили когда-то, я демобилизовался, а он ещё лётал, токо после первой чеченской с армией завязал. А год назад Сашка похоронили…

— А что с ним случилось?

— Как говорится, свёл счёты с жизнью. Закрылся в машине, НУ, и… Вот тут сидит занозой, — положил Толя ладонь на грудь. — До сих пор не могу понять, шо его на это дело толкнуло! И перед Дедом неудобно. Дед на похороны в Читу приехал, и я ему обещал: мол, заезжать буду. Дед один живёт, понимаешь? Ну, а после похорон всё так закрутилось… Короче, я так ни разу в этот Кокуй и не вырвался. А обещал! Ну, звонил, само собой, а месяца три, как и звонить перестал. Веришь, нет, а стыдно… Вот Приду, а дед скажет: дитынах, Толик! И правильно сделает! На глаза не показывался, а тут приспичило: здрасте, я ваша тётя, приехала до вас из Киева, буду отуточки жить. Такая от захавыка! Так шо, если пошлёт и на порог не пустит, ты не удивляйся — я заслужил, — затянулся сигаретой вертолётчик.

— Так, может, не надо было приезжать сюда? — Разумеется, не надо было. Ведь на этом поезде можно доехать до станции на Транссибе, а теперь неизвестно зачем надо тащиться в чужой дом. Вертолётчик с ним что, как с чемоданом без ручки?

— Как не надо? Надо! И мы уже в Кокуе! Пошли, пошли, — подхватил он обе сумки. Ну, и ладно, ну, и пусть несёт. Но когда они вышли в посёлок, компаньон стал растерянно крутить головой, видно, не зная, в какую сторону идти. «Да помнит ли он адрес отца своего друга?»

— Я ж, понимаешь, всегда на машине и на машине, а зараз с земли и не пойму, в какую сторону двигать. Обзор не тот…

Пришлось ещё немного покружить по городку, по его улочкам, где вперемежку с пятиэтажками своей жизнью жили ещё деревянные избы с огородами. Бетонные коробки были поставлены вкривь и вкось, без всякой системы, и оттого было особенно жалко порушенной жизни частных усадеб. И скоро Толя вспомнил важную подробность: его знакомец живёт у реки. И как только они вступили на приречную улочку, то ещё издали он увидел то, что искал.

— От той дом, забор высокий, и гараж на улицу, бачишь, ворота красные! Теперь, главное, шоб дед живой был.

— Да помнит ли он тебя?

— Помнит, как не помнить! — стал уверять вертолётчик. — Но за это время могут быть перемены. У него года большие, совсем старый…

Улочка была недлинной, и скоро они стояли у глухого забора. С улицы двор не просматривался. Но и оттуда не слышалось никаких звуков, даже после того, как Толя сначала осторожно, а потом настойчиво стал стучать в калитку, из дома никто не вышел. Тогда, зыркнув по сторонам, он вплотную подошёл к забору и с высоты своего роста оглядел двор.

— Собаки нэма и никого нэма.

— Может, в доме никто не живёт? — томился в сторонке беглец.

— Живут-живут… На крыльце тапки стоят, и шо-то на верёвке сохнет. Придётся ждать.

Сначала переминались на ногах, потом присели на лавочку у калитки. Толя, прислонившись спиной к забору, примеривался: может, у соседей поспрашивать? Но на улице было безлюдно, пока не появился вихрастый мальчик на велосипеде.

— Стой, пацан! Ты деда Макушкина знаешь?

— Ну, знаю. Так он в магазин почапал…

И парнишка не спеша проехал мимо, и ещё долго был слышен визгливый скрежет колёс старенького велосипеда. Потом показалась женская фшура. Заметив её, Толя тут же настроился на свой вертолётный лад.

— Ты смотри, какая кралечка идёт. Идёт, как пишет… А ножки, ножки, и грудочки… а грудочки у нас пятый размер, — присмотревшись, опытным взглядом определил он. Женщина была ладная, смуглая, в открытом ярком сарафане: по голубому полю красные маки, на крепких ногах красные туфельки. Она шла посредине улицы, но, завидев чужаков, будто споткнулась и сдвинулась вправо. И, приняв меры предосторожности, продолжала идти с независимым видом, стараясь прямо.

— И кто это заставляет такую красоту носить тяжести? — подхватился Толя, готовый по первому сигналу не только сумку донести, но и саму женщину. Красавица ответом не удостоила, только, проходя мимо, взглянула на мужчин с понимающей полуулыбкой.

— Тебе носовой платок не нужен? — полюбопытствовал компаньон.

— Платок? Зачем? — рассеянно пробормотал вертолётчик, провожая взглядом незнакомку.

— Как зачем? Утереться…

— Не, ты мне всё больше и больше нравишься! То всё ходил, шатался, ножки заплетались, голосок был такой…

— …тихий, тихий. Ты это уже говорил. Так! Стой, стой, где стоишь! — выставил руки беглец. — Здесь подушек нет, что будешь бросать? Толя! Толя! А не твой ли знакомый идёт? — показал он рукой вправо.

В том конце улицы и в самом деле показался какой-то человек. А скоро уже можно было ясно различить старика, опирающегося на палку. Он был весь какой-то отрешённый, будто пригибал его к земле не видневшийся за его плечами рюкзачок, а нечто другое, совсем неподъёмное. Вертолётчик всмотрелся и подтвердил: он!

— Деда, привет! — бодрым голосом выкрикнул он ещё издали. Старик, не поднимая голову, продолжал идти, будто и не слышал. И Толя, бросившись навстречу, осёкся и опустил раскрытые для объятий длинные руки, будто крылья сложил.

— Василий Матвеевич! — снова позвал он, присмиревший. И старик приостановился, и с трудом поднял голову, пытаясь рассмотреть вставшего на дороге человека и того, кто был у ворот.

— Што кричишь, паря? Не глухой я… Кто будете?

— Так Толик я, Толик Саенко, — растерявшимся голосом бормотал вертолётчик. А старик, сделав шажок, замер и радостно выдохнул:

— Толька! Неужли ты, чертяка! А ты никак ещё подрос? Иль это меня книзу тянет?

— Деда, от бачишь, от я и приехал… А это мой товарищ… кхм… компаньон, так сказать… зовут Николаем. Мы это… по делу к тебе!

— Дак понятно, не просто так из Читы в Кокуй катаются. Ну, што стоим, пошли, пошли, там всё и расскажете, — повернул к дому старик. Он что-то нажал на калитке, она тут же открылась, и показался заросший травой двор, и бревенчатый домик с кирпичной пристройкой, и дальний огород, и речка за огородом. Все трое гуськом пересекли небольшое пространство и поднялись на крыльцо. Терраска была просторной, стояли там две широкие лавки и старый кухонный стол с электрической плиткой на двух кирпичах. Привет Оловянной! И старик, не снимая рюкзака, тяжело сел на лавку и жестом показал: что стоите, садитесь.

— Ну, здравствуй, Толик! Вспомнил таки… С весны обещался… Ну, хоть так, хоть так…

— Понимаешь, дед, работы невпроворот… Давай, рюкзак сниму, — кинулся он к Василию Матвеевичу и через голову снял со старика поклажу и поставил рядом на лавку.

— Ты сядь, сядь! Не мельтеши…

— Дед, а где собака? Мы подошли, стучим, никто и не гавкнул…