Наверное, никогда.
- Не знаю, - в золотом шаре отражался он и еще Тисса. - Ты его сломаешь.
- Я осторожно.
И Тиссины руки оказались в колыбели его ладоней.
- А я санки нашел... пойдем завтра кататься?
- С горки?
- Она невысокая, честно!
Так Тисса ему и поверила. Но шар приходится отдавать. На елке уже висит десяток. И троица, которая изначально появление каждой новой игрушки встречала возгласами восторга, притомилась. Уже зевать начали, но еще держатся. Снова уснут на полу, и Кайя Дохерти скажет, что пол теплый, и если детям так удобнее, то почему бы нет.
И Шанталь с высоты резного стульчика будет смотреть на них с чувством собственного превосходства. Уж она-то не станет портить красивое платье, ползая по полу.
Ползать она принципиально отказалась.
Дождалась, когда сумеет встать на ноги. И сейчас ходила смешно, косолапя, но неизменно придерживая коротенькие юбочки, видать, чтобы не помялись при случайном падении.
Леди Нэндэг это умиляло.
...как хорошо, что она согласилась остаться в замке. И с Долэг заниматься стала.
Та изменилась, словно бы вернулась прежняя Долэг, пускай повзрослевшая, но такая же светлая, какой была... а сегодня и вовсе сияет.
О замужестве больше не говорит, но... Гавин подарил ей серебряного сокола. Правда, это - большой-большой секрет, и Тисса обещала никому не говорить.
Чтоб ей землю есть, если проболтается!
Не проболтается, тем более, что земля ныне мерзлая и грызть будет неудобно.
- А меня возьмешь? - шепотом спросила Тисса.
- Конечно. Куда я теперь без тебя?
Следующий шар был расписан снежинками... а когда шары закончились, то на елку отправились стеклянные бусы, и атласные ленты, и банты, и конфеты, которые Урфин развесил слишком низко.
- Почему слишком? Как раз, чтобы добрались. А то ведь на елку полезут.
Нельзя детям столько сладкого!
И Урфин согласился: часть конфет исчезла с елки... Их Светлость не лучше. И Тисса, поддавшись порыву, спрялатал конфету в рукаве. От этого совершенно глупого поступка стало легко и весело.
- А я все видел, - шепнул на ухо Урфин. - Ужас какой! Леди, куда подевалось ваше воспитание?
- Ну... вы же обещали научить меня плохому.
Украденная конфетка оказалась на удивление вкусной.
- Не могу сказать, чтобы у меня получилось.
- Плохо стараетесь, Ваша Светлость, - солнечный свет, накопленный шаром, остался с Тиссой. Его было так много, что Тиссе хотелось совершить что-то безумное... правда, у нее не хватало опыта совершения безумств.
- Думаешь? А у тебя шоколад остался. Улика, - Урфин наклонился и, вместо того, чтобы вытереть шоколад - да и был ли он вовсе? - поцеловал Тиссу. - Видишь? Я теперь твой соучастник.
А ночью, забравшись под одеяло, этот невозможный человек сунул Тиссе что-то теплое и липкое, велев:
- Ешь!
- Что это?
Конфета, только растаявшая.
- Ты же сама сказала, что я тебя плохому недоучиваю. Вот. Что может быть хуже, чем ночью под одеялом есть украденные у детей конфеты! Скажи, краденые вкуснее?
Сказала. И пальцы облизала...
- Ты и шоколад, - Урфин притянул к себе, - замечательное сочетание. Можно сказать, мое любимое... еще, помнится, я тебе пучину порока показать обещал.
- Всю и сразу?
- Ну... начнем с малого, а там будет видно... пучины, они затягивают. Особенно, если порока.
Тисса подумала и согласилась.
Разве пучина порока испугает человека, который ночью под одеялом ел краденые у детей конфеты?
Глава 22. Древний человек
Вдруг как в сказке скрипнула дверь...
...начало страшной истории.
Бьярни Медвежья лапа собирался на тинг с тяжелым сердцем. Молча раздели его жены, растерли такое ныне неподатливое тело остатками мази на змеином жиру, перевязали красные рты ран, которые - вот же прокляли боги - не желали закрываться полосами шрамов. Замотали кривую руку тряпьем.
Асвейг, чьи глаза побелели от слез, поднесла чистую рубаху.
Грюнн, за зиму утратившая остатки красоты, помогла обуться.
Набросили на плечи старый плащ из шкуры черного медведя, которого Бьярни поборол, когда еще искал руки своей Трин. И впервые поблагодарил он богов, что не позволили ей дожить до такого позора. Вот только смотрела на него Трин глазами дочери, прекрасной Сольвейг. И не было в тех глазах упрека.
- Пусть волки сожрут его печень, - шептала Асвейг, расчесывая волосы падчерицы белым невестиным гребнем. В тугие косы заплетала, перевивая гнилыми нитями, скрепляя проклятье.
- Пусть вороны выклюют глаза, - Грюнн подшивая к длинной юбке мышиные кости.
И отворачивался Бьярни Медвежья лапа, потому как чудилось - его проклинают...
- Есть еще время, - сказал он дочери, но та покачала головой.
Верно. Куда бежать? Не осталось на Островах наглеца, который дерзнет отобрать у Бергтора Две реки законную невесту... а если найдется, то недолго ему жить. И пусть готов Медвежья лапа отдать дочь на милость моря, прослыв нидингом и клятвопреступником, но не пощадит Бергтор ни жен, ни детей...
Нет, с тяжелым сердцем шел он на тинг.
Место их было у самой черты Большого круга. И вновь, как в прежний год, не нашлось никого, кто бы сел рядом с Бьярни. Страшились ли люди неудачей заразиться, либо же вызывать гнев Бергтора - не ясно. А так давно - три зимы всего прошло - сидел Бьярни на плоском камне. В его ногах шкуры расстилали, ему приносили дары, а он, принимая благосклонно, одаривал ярлов золотыми кольцами.
- Здесь можно сесть?
Чужак. Совсем чужак, если не нашлось никого, кто остерег бы садиться рядом с Бьярни. Откуда только взялся такой? Нет, на тинг случалось попадать чужакам из тех, которые желали в род войти. Вот и сегодня Хьялви Волчья грива привел смуглокожего, будто подкопченного, парня. По правилам привел. Босым и простоволосым, наряженным в холщовую рубаху, которую выткала старшая жена Хьялви. Она же стояла рядом, держа парня за руку, будто бы и вправду был он ее ребенком...
...а этот сам по себе.
Невысокий. Сутулый. Взъерошенный какой-то. И масти непонятной, пегой. Глаза вот желтые, аккурат, как солнечный камень, который жены морю отдавали, прося богов вернуть Бьярни здоровье. Да видно маловат оказался выкуп.
- Садись, коль не боишься, - Бьярни обнял Сольвейг, которая мелко вздрагивала. Чужак напугал? Или муж будущий?
- Я. Не боюсь.
Он говорил чисто, но медленно. И слова произносил как-то... иначе.
...что-то слышал Бьярни Медвежья лапа про желтые глаза.
Что?
А чужак усадил рядом с Сольвейг женщину, темную, тощую, что ворона. Волосы обрезаны коротко, как у гулящей, но шуба на ней дорогая, песцовая. Такую девкам не дарят... и смотрит она на Бьярни с усмешкой, но без отвращения, напротив, с любопытством.
Вторая, темнолицая, шрамами покрытая, рядом держится. У этой волосы длинные, в косы заплетенные, скрепленные монетками и костями, точно у ведьмы. А на поясе ножи висят. И сдается Бьярни, что не красоты ради висят.
Коротковолосая повернулась к чужаку. Спросила что-то.
Не понимает обычной речи?
- Моя жена...
...все-таки жена, хоть бы обручальных браслетов и не носит. Да и то, мало ли какие за морем обычаи, может, и волосы ничего не значат.
- ...спрашивает, как давно случилось несчастье.
Чужак не садится, держится позади жены и руку на плечо положил, обозначая, что женщина эта ему принадлежит. А вторая отступает и становится так, чтобы видеть и круг, и камни, и людей, которые оглядываются, шепчутся, небось, обсуждают, откуда эти взялись.
А Бьярни, кажется, вспомнил, где слышал о людях с желтыми глазами. От старухи Алвы, которая в отцовском доме век доживала, платила за очаг и похлебку историями своими.