Служащие отеля тревожно засуетились. Какие-то растерзанные женщины в халатах входили, выбегали, толкались в коридоре. Появился врач с черным чемоданчиком в руке.

Взгляд на распростертое тело, на пустую бутылочку. Ухо — к обнаженной груди.

— Не умер. Пока ничего нельзя сказать. Вызовите «скорую помощь», мы его перевезем… Вы — его жена? Есть надежда, не отчаивайтесь. Вы можете поехать с ним.

— Вот тут письмо, миссис Сельби! Должно быть, от него. Я нашел на бюро…

— Очистите коридор! Зачем все эти люди здесь толпятся? Бутылку сберегите, Майк, она может понадобиться следователю.

— Что с вами, миссис Сельби? Выпейте виски. Доктор, подите-ка сюда! Миссис…

— Нет, нет, со мною ничего, — выпрямилась Зельда. — Не беспокойтесь, спасибо… Но отчего так долго, боже мой?.. Когда же они приедут, наконец?!

Она вместе с доктором привезла Джорджа на станцию скорой помощи. Стиснув зубы, окаменелая, смотрела, как переносят неподвижное тело, потом поднялась вместе с ним и санитарами на лифте. Таинственные коридоры, площадки, двери мелькали в полумраке. Из-за одной из этих дверей донесся звонкий женский хохот. Веселье в таком месте! — подумала Зельда.

Доктор Томпсон оставил ее одну в приемной, сказав несколько ободряющих слов. Сонные капли, конечно, опасная штука, в них большой процент опия. Но ее муж, видно, крепкий малый и, по-видимому, времени прошло немного, так что… Но слова доктора доносились до Зельды как будто издалека и не производили никакого впечатления. Закусив губу, сидела она очень прямо в маленькой приемной и твердила себе: он не может, не должен умереть! Не может, не должен умереть теперь, пока я не… Она не кончала мысли… Джерри, их поездка, ее поведение терзали душу. Она должка искупить, загладить грех… Кто это сказал ей однажды, что она «честно ведет игру»?.. Боже мой, эти мысли доведут ее до сумасшествия… Джордж не должен умереть, не должен!

Боже, как долго никто не идет! Разве они забыли, что она здесь. Что же, они хотят увидеть два трупа, — и мужа, и жены? Тревога убьет ее… Отчего он сделал это? Отчего? Она вспомнила его первое покушение на самоубийство в Сен-Луи. Неврастеник! Всегда — посреди депрессии — безумный порыв. Подозревал ли он ее и Джерри? Знал ли все — и это толкнуло его на самоубийство?.. О Джордж, Джордж, ты должен остаться в живых и дать мне возможность загладить все!..

Игрок, пьяница, мот, хвастливый буян, посредственный актеришка!.. Но она видела в нем сейчас только того, кого любила: капризного, скверного мальчика, порывистого, нежного, любящего, щедрого, которого любовь к ней могла подвигнуть на все… Она прижала к губам письмо, которое бессознательно мяла в руках. И тут вспомнила, что не прочла его еще. На измятом конверте надпись: «Моей жене». Разорвав его, она прочла при свете газа:

«Дорогая моя, милая девочка!

Я пытался написать тебе что-нибудь связное, но не выходит. Я три раза начинал и рвал написанное… Какая польза анализировать, объяснять? Мне не для чего больше жить. Я много думал об этом. Ничего не осталось, решительно ничего. Я пытался выиграть, чтобы мы могли провести лето в Испании. Клянусь богом, Зельда, я вправду хотел этого и верил, что удастся. Но сорвалось. Меня обчистили до нитки. Ты это предсказывала. Я не оставляю тебе ничего, кроме памяти о моей жалкой слабости и испорченности. Мне так жаль, дорогая моя девочка! Лучше бы я никогда не уговаривал тебя выйти за меня замуж. Ты была бы счастливее с другим. И богаче. Я тебе принес только позор и горе. Лучше всего освободить тебя. О Зельда, дорогая моя жена, я плачу, когда пишу это. Ты лучшая из женщин, каких я знал в своей жизни. И слишком хороша для меня.

Я должен огорчить тебя сообщением, что я продал Бастера, чтобы иметь возможность еще раз сыграть — я был уверен, что на этот раз выиграю. Я не мог сказать тебе это, зная, как ты была привязана к нему. Я разорен, в долгах. Я только мертвое бремя у тебя на шее.

Выходи замуж за какого-нибудь богатого малого и будь умнее на этот раз. Меня спасти уже не может ничто, даже ты. Я растоптал ногами твою любовь и веру в меня, и дружбу — все. Цена мне — грош ломаный. Так долой со сцены, Сельби!

Если бы мне можно было обнять тебя в последний раз!

Прощай, ты знаешь, что я всегда любил тебя.

Дай знать о моей смерти Матильде Петерсен из Линкольна, если она еще жива. Это — моя сестра».

Теперь только хлынули слезы, крупные, прозрачные… Спазмы сжимали горло, не давали дышать. Зельда упала на скамью, комкая листок в руке.

— Он не должен умереть, не должен, не должен!

Дверь открылась — Зельда тут же поднялась. Какой-то мужчина в белой куртке, незнакомый ей.

— Все благополучно, миссис, он пришел в себя. Сейчас главное не дать ему уснуть.

Боль утихла на миг, но потом снова пронзила насквозь, и она с громким стоном опустилась на скамью.

Около одиннадцати вечера ее допустили к Джорджу. Он представлял собою зрелище трогательное, трагическое и смешное одновременно. Волосы — в диком беспорядке, лицо — мертвенно-бледное, глаза жутко чернели в впадинах. Грубая больничная рубаха не закрывала волосатых ног. Санитар сидел у кровати с мокрым полотенцем, и Зельда с содроганием поняла, что его задача — не давать Джорджу уснуть ни на секунду.

Джордж дико уставился на нее, но не видел ни протянутых рук, ни любви в ее затуманенном слезами взгляде. Потом отвел глаза и облизал сухие губы.

— Да что это? — сказал он слабым хриплым голосом. — Не дают покоя ни на миг!

Наутро она увезла его домой. Под любопытными взглядами прислуги провела по передней, поднялась с ним на том самом лифте, на котором недавно еще спускали вниз его неподвижное тело.

— Мы начнем жизнь сначала, — говорила Зельда. — Ты не знал, что у меня есть деньги…

— Каким образом? Откуда?

— Я таскала у тебя понемножку, как тогда, во время наших гастролей. Ты разбрасывал деньги, а я подбирала и прятала. Никогда не тратила их, все сберегла. Я знала, что когда-нибудь произойдет крах, и они тебе понадобятся.

— Зельда!

— А теперь я первым долгом хочу знать, за сколько ты продал Бастера?

— За двадцать пять. Но тот человек дал мне слово, что за тридцать вернет его обратно. Он не станет, разумеется, держать его до бесконечности, но…

— Понимаю… Сколько у тебя долгу?

— Не… не так уж много, но, видишь ли, на меня свалилось это сразу и…

— Да сколько же? Возьми карандаш и подсчитай. У кого ты занимал?

— У Эда Больмана. Знаешь, того, который играет с Анитой Ашер? Я встретил его вблизи «Орфея», наплел ему с три короба, и он дал мне двадцать пять.

Зельда записала.

— Еще кто?

— Чип Сильва.

— Не знаю, кто такой. И сколько же ты набрал у него?

— Кажется, около двадцати.

— Еще у кого?

— У Чарли Тэнбаума. У него я не занимал, но я ему должен… около десяти.

— Дальше? Я хочу знать обо всех.

— И тут, в гостинице… вот уже недели две…

— Ладно. У меня хватит денег, не беспокойся… Сорок, ну, для верности напишем пятьдесят? Еще есть?

— Леви, на углу… знаешь, закладчик. Я заложил пальто, часы и пару запонок.

— Сколько?

— Восемнадцать.

— Все?

— Да, больше не припомню.

— Накинем двадцать пять за счет того, что ты забыл. Сколько же это выходит всего?.. Сто восемьдесят пять. Странно, — добавила она, грызя карандаш, — у меня скоплено приблизительно столько же, двести с чем-то долларов. Надо будет сходить в банк. Да, у меня текущий счет в банке. Я опасалась держать деньги в доме, чтобы ты не нашел их, негодный мальчишка!

— А теперь, Джордж, все по-новому! — говорила она ему в другой раз. — Ни игры, ни пьянства! Надо будет снова обратиться к Джеку Койну. Куда он нас пошлет, туда мы и поедем. Это даст нам возможность прокормиться, пока наступят лучшие времена. И мы переедем из Голден-Веста, слышишь, Джордж?

— Да, да, котеночек. Все, что ты хочешь. Я готов идти в преисподнюю по твоему приказу.