— Жду, когда в Мешико соберутся все союзники Куа-Утемока, — честно отвечал Кортес.

— Ты хочешь драться с ними со всеми? — обомлел старый вождь. — Сразу?

— Именно, — подтвердил Кортес. — Так что пропускайте к нему всех, кто ни придет.

А когда в Мешико прошли все, кто хотел, Кортес понял, что уже победил. Потому что каждый день тысячи исполненных отваги индейцев съедали свою порцию маиса и выпивали свою порцию плохой соленой воды. А вырваться из этой клетки назад было уже невозможно: озером правили его бригантины, а на выходе с каждой прямой, как стрела, дамбы стояли пушки, сметающие каждого, кто отважится на нее ступить.

Никогда не воевавшие по таким правилам и с таким противником индейцы сами загнали себя туда, откуда нет, да, и не может быть выхода.

Когда Куа-Утемок вернулся в свои покои, на его тарелке лежала только одна маленькая рыбешка.

— Кушай, — ласково улыбнулась Пушинка. — Я сама ее для тебя поймала.

Куа-Утемок облизал сухие потрескавшиеся губы. Как только запасы еды во дворце кончились, он приказал поварам приготовить сидящих в клетках змей, орлов и ягуаров, а затем разрешил прислуге охотиться в своем огромном саду. Но у прислуги были семьи, родственники, дети родственников, и сад опустел недели за две — ни птиц на деревьях, ни рыбы в прудах.

А потом вся прислуга отпросилась воевать, и во всем огромном саду осталась лишь одна охотница и рыбачка — его жена.

— А ты сама кушала? — спросил он.

— Конечно, — рассмеялась Пушинка. — Я сегодня подстрелила из детского лука двух птиц… и вот — поймала то, что у тебя на тарелке.

Куа-Утемок вздохнул и аккуратно взял за хвостик маленькую декоративную рыбку. Бережно положил ее в рот, пожевал и понял, что проглотить не может.

— У меня не получается… — виновато улыбнулся он.

— Опять? — побледнела она.

Куа-Утемок сокрушенно мотнул головой.

— Если ты не сможешь есть, кто будет командовать нашим войском? Ты должен есть!

Куа-Утемок снова попробовал проглотить, и тут же начались рвотные позывы.

— У меня ничего не получается, — утирая выступившие слезы, пробормотал он.

— Давай сюда, — решительно приставила руку к его подбородку жена.

Куа-Утемок аккуратно вывалил языком пережеванную рыбешку, и улыбнулся. Он слабел день ото дня, но был счастлив, что боги сжалились над ним и наградили этой странной болезнью. Потому что каждый раз Пушинка жадно поедала все, а потом долго и тщательно, словно кошка, вылизывала узкую красивую ладонь.

А город тем временем голодал. Сначала жители съели всех ласточек, собак и ящериц. Затем собрали, выварили и съели всю кожу мелких, не более собаки ростом оленей, затем — лилии в дворовых прудах, а затем начали искать пауков и выщипывать еще не съеденную соседями траву…

Куа-Утемок нежно прижался к бархатной щечке Пушинки и вышел на балкон. Город — весь — был в дыму и огне, но держался. Каждую ночь сотни пирог выходили по каналам на рыбную ловлю и, отталкивая веслами плавающие трупы сородичей, закидывали сети. И каждую ночь возвращалась от силы каждая двадцатая пирога, — озеро безраздельно принадлежало умеющим ловить ветер мертвецам.

А потом наступил день, когда войска Малинче заняли окраины города. Мужчины обороняли каждый дом, каждую улицу и каждую площадь, но Малинче все гнал и гнал союзных индейцев перед собой, а когда те, своими телами прокладывали ему дорогу, приходило время мертвецов.

Первым делом они вытаскивали из домов обессилевших от голода женщин, и каждый разводил огонь, доставал свое личное клеймо и немедленно метил свою добычу, дабы никто не перепутал ее со своей. А потом чужаки забирались на немногие не разобранные плотниками крыши и терпеливо ждали, когда союзники отвоюют для них следующий двор и разберут свою долю добычи — мужчин. И снова забирали женщин и подростков.

И лишь когда они утыкались в очередной прорезавший город канал, воины Куа-Утемока получали передышку — до тех пор, пока помощники врага не разрушат ближние дома и не завалят канал битым кирпичом.

Сзади зашелестела тростниковая занавесь.

— Тлатоани!

— Что тебе надо? — повернулся Куа-Утемок.

Это был гвардеец-Ягуар.

— Пора, Тлатоани…

Куа-Утемок посмотрел в сторону пылающего храма близ базарной площади в Тлателолько и вздохнул. Сегодня мертвецы заняли и его. И это означало, что дворец пора покидать. Потому что завтра-послезавтра мертвецы будут и здесь.

— Пошли, Пушинка, — вернулся в комнату Куа-Утемок. — Будем перебираться в свайный городок.

— А рыбу там ловить можно? — сразу же вскинулась жена.

Куа-Утемок повернулся к гвардейцу-Ягуару и, возблагодарив богов за то, что никто уже давно не опускает перед ним глаз, незаметно подмигнул.

— Что скажешь, солдат… можно там ловить рыбу?

— Конечно, Тлатоани, — опустил глаза Ягуар. — Только там рыба и осталась.

Вместо отпущенных двух дней, падре Хуан Диас готовил отчет вторую неделю, а когда принес его ватиканцу, тот стремительно его пролистал и тут же сунул обратно.

— От вас ждут не дневниковых записей, а точного способа, — размеренно произнес ватиканец: — Как. Окрестить. Этот. Народ.

— Но не за один же год… — начал обороняться падре Диас.

Ватиканец поджал губы.

— У нас нет столько времени. Вы хоть представляете, что сейчас в Европе творится?

Падре Диас пожал плечами. Он уже не был в Европе несколько лет. И тогда ватиканец жестом пригласил присесть и внимательно заглянул ему в глаза.

— Рим окружен врагами со всех сторон. На севере франки. В Германии — Мартин Лютер. С юга — магометане. На востоке вообще черт знает, что!

— И что? — моргнул падре Диас.

Кроме неведомого Лютера, все остальное, сколько он помнил, было всегда.

Ватиканец сокрушенно покачал головой.

— Папе очень трудно. Очень…

Падре Хуан Диас открыл рот и превратился в слух.

— И выхода у Вселенской церкви лишь два: либо переносить престол сюда, в Новый Свет, либо… нападать.

В животе у падре забурчало.

— Переносить престол? — выдохнул он. — Он собирается уйти из Рима?!

«Гость» прищурился: он явно не понимал, в самом ли деле столь наивен его собеседник, а потом вздохнул и начал на память цитировать «Рекеримьенто»:

— Но дозволил ему Бог, если будет в том необходимость, переносить престол свой в любое место и оттуда управлять всеми людьми — христианами, маврами, иудеями, язычниками и иными…

Колени падре Диаса мелко затряслись. Он никогда не вслушивался в детали текста «Рекеримьенто», хотя было совершенно очевидно: такими словами попусту не бросаются.

— Нет, есть и лучший выход, — поднял брови ватиканец, — замирить франков, покарать лютеран и отобрать у турков Константинополь.

Падре Диас обмер. Ни один из Пап не был настолько силен, хотя мечтали все.

— Но для этого Крестового похода Риму нужны солдаты, — придвинулся к нему ватиканец. — Сотни тысяч новых солдат!

У падре Диаса потемнело в глазах.

— Рим хочет… переправить… индейцев… в Европу?! — икая через слово, выдохнул он.

Ватиканец лишь усмехнулся и похлопал святого отца по колену.

— Думайте, святой отец, думайте. Вы человек неглупый. У вас должно получиться.

Кортес сжимал Мешико в своих объятиях все сильнее и сильнее, и чем ближе подступал вожделенный миг, тем чаще ему снился далекий утраченный рай.

Обычно ему снилось, как он бродит по огромному роскошному саду, пьет из рукотворных родников, слушает свезенных со всей страны певчих птиц и, смеясь, ловит руками разноцветную мелкую рыбешку.

Но иногда снилось и нечто игривое, будто Сиу-Коатль привела очередную очаровашку лет четырнадцати, а он все размышляет, взять ли эту, приказать привести ту, что была вчера, или оставить в своей постели обеих. Или все-таки троих?..

А в последнее время начал приходить этот — особенный — сон. Кортесу виделось, как он стоит на вершине пирамиды, озирая огромный, цвета серебра с хрусталем, словно сам собой выросший посреди синего озера город, и в его груди такой восторг! И тогда он весело говорил что-то стоящей рядом Сиу-Коатль, а когда поворачивался, его пробивал озноб. Черный, задымленный, торчащий ребрами проваленных крыш город полыхал со всех концов.