— Ты, что — христианство задумал принять, — осадил Куа-Утемока Верховный судья. — Так и рвешься повстречаться…

— Мы тебя любим, Куа-Утемок, — поддержал судью новый Повелитель Дротиков, — но не пытайся превзойти своего дядю Мотекусому. Молод ты еще… А кастилан мы и так убьем — к тому все идет.

Куа-Утемок досадливо цокнул языком, свернул рисунки, и спустя полчаса сделал так, как сделал бы Мотекусома: отправил парламентеров без одобрения Тлатокана. И спустя четыре дня узнал, что охрана Малинче убила их всех — даже без попытки узнать, зачем их прислали.

Что ж, это тоже был ответ, и Куа-Утемок сразу же атаковал. Сначала — в Чалько, а когда мертвецы перебросили туда свои отряды, — в третий раз за последние несколько недель поджог строящиеся бригантины. С какой бы целью не прибыло новое начальство, такие вещи ему нравиться не должны.

Кортес понял намек верно и, забрав 8000 человек у принявших его веру вождей, двинулся на Шочимилько. Выглядеть битым в глазах приехавших он совершенно не хотел. И тут же попал в ловушку.

Сначала Куа-Утемок заманил его в места напрочь лишенные воды, так что кастилане вынуждены были есть кактусы, а затем атаковал, и раненый в голову Кортес, едва не попал в плен и еле ушел — с жуткими потерями.

Куа-Утемок снова выслал человека с требованием переговоров с прибывшим начальством. И Кортес опять убил парламентера. И вот тогда пришла пора мешиканского флота.

Куа-Утемок выслал две тысячи пирог озером и восемь тысяч воинов — берегом, и кастилане после первой же стычки дрогнули, бросили не только награбленное, но даже собственную поклажу, и побежали — во главе с Кортесом. А двух его личных конюхов Куа-Утемок с удовольствием передал жрецам — для Тлалока. И едва обоим вырвали сердца, полил такой дождь, что сомнений не оставалось, — боги его услышали.

Едва ливень иссяк, и на просветлевшем небе показалось солнце, перевязанный тряпками Кортес со стонами водрузил на пробитую голову шлем и прошел в дом, выделенный прибывшему из Кастилии Королевскому казначею.

— Не желаете увидеть отличный пейзаж, сеньор Альдерете? — превозмогая тошноту, поинтересовался он.

Казначей бросил на него умный и несколько критический взгляд.

— Охотно.

Хулиан де Альдерете давно уже стремился к этому разговору, но сеньор Эрнан Кортес все время воевал, и времени все как-то не находилось.

Кортес подал знак пажу Ортегилье и двинулся вперед по широкой, гладкой мостовой.

— Вы отвергли мои дары, сеньор Альдерете, — вполголоса произнес он. — Почему? Они были сделаны от чистого сердца.

— Дары как приходят, так и уходят, — усмехнулся казначей, — а служба Его Величеству остается.

«Мало предложил», — понял Кортес.

— Его Величество не останется внакладе, — тут же заверил он. — И едва я войду в Мешико…

— Вы входили в Мешико уже дважды, сеньор Кортес, — внезапно оборвал его казначей, — а Его Величество все еще ничего не получил.

Кортес поморщился, но тут же взял себя в руки.

— Вот здешняя мечеть, — указал он в сторону пирамиды, — не желаете пройти наверх и осмотреть окрестности, сеньор Альдерете?

Казначей кивнул.

— Я вас уверяю, — заново начал Кортес, — что если бы не повороты военной фортуны…

Казначей поставил ногу на первую ступеньку и повернулся к нему.

— Под военной фортуной вы, вероятно, понимаете покупку четырех набитых оружием и солдатами каравелл? Кстати, на какие деньги вы все это приобрели?

Кортес отвел глаза. В своем письме Карлу Пятому он пожаловался, что все золото пришлось бросить в Мешико. И объяснить, откуда взялись деньги на покупку оружия и вербовку солдат, было непросто.

— Может, те солдаты, что рассказали мне об успешном выносе королевской пятины из Мешико, не лгут? — усмехнулся казначей. — Сколько там было, сеньор Кортес?

Кортес поперхнулся и закашлялся. Невидимая, тянущаяся еще с Кубы петля снова захлестнула его горло.

— Половина, — выдохнул он.

— Что — половина? — не понял казначей.

— Половина всего, что у меня есть, — ваша, — с трудом проговорил Кортес, — и вы больше не будете задавать мне вопросов о Королевской пятине.

Казначей усмехнулся и начал подниматься по лестнице высоченной пирамиды. Кортес досадливо крякнул и, превозмогая жуткую боль в пробитой голове, принялся подниматься вслед. Он знал эту паучью породу, — пока все не высосет, не отстанет, и — Бог мой! — с каким наслаждением он вонзил бы в него лезвие — туда, в самую глубь гнилых кишок…

— Где вы там? — бодро окликнул его сверху сытый, выспавшийся казначей. — Здесь и впрямь превосходный вид!

Кортес преодолел тошноту, из последних сил поднялся на плоскую площадку на самой вершине и — не выдержал — застонал. Площадка была забита людьми: в центре — приехавший торговать индульгенциями толстый францисканец брат Педро Мелгарехо де Урреа, а вокруг свежие, только что прибывшие солдатики. И они уже шумно приветствовали Кортеса — героя и покорителя.

— Воистину, прибытие ваше в Новую Кастилию и все деяния — великая милость Бога! — восторженно изрек монах. — Вы избранники! Откройте листы истории, и ни разу не найдешь столь же великих заслуг перед государем!

Кортес покачнулся, но удержался на ногах и впился взглядом в белеющий сквозь дымку далекий город Мешико.

— Не смею возражать, сеньоры, — тихо согласился он.

Давший ему — пусть и всего на несколько месяцев — чувство абсолютного счастья город был так близок…

Неподалеку сдержанно кашлянул казначей, и Кортес взял себя в руки.

— Но знали бы вы… сеньоры, сколь печалят меня наши прошлые и будущие потери… сколь гнетет тупое упрямство не желающих спасения своих душ язычников… сколь обескураживает гордыня здешних королей, отвергающих отеческую руку нашего христианнейшего государя…

Дождь, а точнее, ливень, шел беспрерывно, и прошло не более двух недель сплошного отступления, и даже новички перестали задавать глупые вопросы о золоте, бесплатных юных девах и прочем дерьме. Все они так вымотались, что спали на постах, а некоторые умирали прямо на ходу. И первым прорвало Антонио де Вильяфанья — по пути в очередной брошенный индейцами город.

— Нас ничего не ждет, сеньоры, — повернулся Вильяфанья к друзьям. — Мешиканское золото утопил еще прежний правитель. Все, что было в Тлашкале, пропало. А то, что оставалось у Кортеса, истрачено им на оружие.

Продрогшие, вымокшие до последней нитки друзья так и шли — молча.

— Даже если мы возьмем столицу, — предположил Вильяфанья, — добычи там будет не больше, чем в Тескоко.

Спутники молча продолжали месить грязь размокшими альпаргатами.

— Вообще вся эта затея со штурмом нужна только одному Кортесу, чтобы не попасть на виселицу, — развивал мысль Вильяфанья. — И деться ему некуда: Веласкесу он должен столько, что за тысячу жизней не расплатиться. Верно?

— Верно, — мрачно отозвался кто-то.

— А тут еще и королевский казначей приехал. А значит, и махинации с пятиной вот-вот вскроются. Представляете, я подходил к Годою, а он говорит, что все бумаги пропали! Но люди-то эту пятину видели…

— Видели… — со вздохом подтвердил кто-то. — Вот только много ли этих людей после штурма в живых останется?

— Так, я об этом и говорю! — подхватил Вильяфанья. — Ни для чего, кроме как его задницу прикрыть, этот штурм не нужен!

— На пику его посадить пора, — подал голос мрачный, немолодой солдат. — Иначе он всех нас похоронит…

Солдаты шумно вздохнули.

— Я бы его убил… — вдруг произнес кто-то. — И совесть бы не мучила.

— И я бы убил.

— И я…

Вильяфанья, не веря своим ушам, хмыкнул и остановился — прямо посреди мокрой грязной дороги.

— А какого тогда черта мы ждем? Неужели мы все стали баранами? Нас на бойню ведут, а мы даже не блеем!

И тогда остановились все.

Кортес делал все, что мог. 8000 индейцев все несли и несли к углубленному, ведущему в озеро каналу изготовленные аж в Тлашкале части бригантин. А Мартин Лопес вместе со всеми, кто умел держать в руках топор, уже третий раз восстанавливал сожженный флот. Не забывал Кортес и о гостях из Кастилии, на первом же дележе отобрав для них лучших рабынь — и для Королевской пятины, и в качестве небольшого подарка.