Дон Лоренсо де Варгас долго шевелил губами, проговаривая каждое слово своего построения, но изъянов не находил. А потом прибежал гонец.

— Кортеса убили! — выдохнул он.

— Как?! — начали вскакивать все вокруг старика. — Где?! Когда?!

— Только что. У дамбы. Бригантина напоролась на сваи, и ее подожгли.

Дон Лоренсо де Варгас поджал губы. Судя по своевременной смерти Малинче, боги сами восстановили закон и честь. А значит, пора думать о следующих преемниках для обоих — и для Шикотенкатля, и для Малинче. Потому что война продолжается…

Дон Лоренсо де Варгас начал думать, перебирая всех, кого знал, и думал долго, но никого подходящего на место Малинче не видел. Более того, он вдруг осознал, что, кого бы ни выбрали, уставшие воевать племена отвернутся от нового Верховного военного вождя. Он подумал еще, и понял, что тогда Мешико снова наберет силу, а бедная горная Тлашкала снова окажется в блокаде — без соли, без хлопка и без почетных военнопленных для жертв.

И тогда он пожалел, что Кортеса убили.

А потом, уже к вечеру, когда все мысли были додуманы, вернулся Малинче. От него пахло кровью, гарью и озерной водой.

— Дон Лоренсо де Варгас? — дребезжащим, словно тетива, голосом произнес Малинче. — Ты хочешь что-то сказать о смерти своего сына Шикотенкатля?

— Нет, — поднялся старик. — Я ничего не хочу сказать о смерти моего сына. Я просто пришел убедиться, что ты жив.

С того дня, как две бригантины разом сели на сваи и едва не были захвачены, Куа-Утемок выслушивал не только вождей, но и всех, кто мог предложить что-нибудь дельное. И в считанные дни кузнецы выдали первую партию специальных копий против Громовых Тапиров.

— Что это? — не понял он, впервые увидев странное изогнутое, неправильной формы лезвие.

И тогда ему показали, как великолепно способно рвать мясо гигантских зверей странное не то копье, не то коса. А потом пришли лучшие разведчики из клана Ягуаров, и по его приказу за считанные часы научили каждого из вождей ловить вражеские парусные пироги на наживку.

Игра была рискованной. Несколько пирог, якобы доверху груженных едой для осажденного города намеренно попадались на глаза кастиланам и сразу же, что есть сил, удирали в камыши. И едва «мертвецы» на это «клевали», из тех же камышей появлялись боевые пироги. Вместе со сваями получалось здорово, и поврежденные, со сгоревшими парусами и вечно меняющимся составом бойцов и матросов бригантины затем по трое-четверо суток не могли выйти в озеро.

Но Малинче посылал все новые и новые войска «родственников». А потом его штурмы стали столь отчаянны, что Куа-Утемок вдруг вспомнил оставшиеся еще от Мотекусомы донесения. На рисунках люди Кортеса сажали парусные пироги на мель, сами себе отрезая все пути к отступлению.

— Он пытается пробиться в центр города, — сделал он вывод на ближайшем собрании Высшего совета.

— Но зачем?! — оторопели члены Тлатокана. — Мы же сразу перережем дамбы и захлопнем за ними ловушку!

— А ему это и надо, — вслух подумал Куа-Утемок. — Он хочет отрезать своим людям пути назад. Только так их можно заставить драться по-настоящему.

Вожди притихли. Все превосходно помнили, что мертвецы дерутся по-настоящему лишь в двух случаях — за «божье дерьмо» и, спасая свои шкуры. Но никто не мог поверить, что Малинче может быть столь расчетливо жесток.

— И что ты думаешь сделать? — выдохнул кто-то.

— Надо помочь замыслам Малинче…

Члены Тлатокана вытаращили глаза… и впервые не посмели перечить. До сих пор ни одна военная идея Куа-Утемока не проваливалась.

Идее любой ценой ворваться в город и закрепиться на базарной площади в районе Тлателолько капитаны сопротивлялись отчаянно.

— Как только мы войдем, они перережут дамбы! — сразу начал кричать Сандоваль. — Будет еще хуже, чем когда мы из Мешико выходили!

Кортес попросил тишины и начал выдавать пункт за пунктом:

— Продукты у нас кончаются, а мы топчемся на месте. Утром атакуем, а вечером отступаем. Днем восстанавливаем дамбы, а ночью они их снова разрушают. Куда уже хуже? А входить в город все равно придется.

Понимающие, что такое уличные бои, при которых флот бесполезен, капитаны взорвались.

— А как мы без флота! — наперебой заголосили они. — Лошадей они уже не боятся! Нас не боятся! Мы же только за счет флота и держимся!

— Они уже и флота не боятся, — тыкал их носом в очевидное Кортес. — Как только первую бригантину захватили, так все и кончилось.

— А как нам тогда помогут наши союзники-индейцы?! Ты об этом подумал?!

— Кто прячется за чужие спины, становится трусом, — жестко парировал Кортес.

И тогда подал голос Альварадо.

— Кстати, насчет трусов и чужих спин… Кто пойдет первым? — как всегда, поигрывая двуручным мечом, иронично поинтересовался он. — Что-то я в последние два месяца тебя на дамбе не видел… Все больше на бригантинке генерал-капитанской прохлаждаешься.

Внутри у Кортеса полыхнуло.

— Я пойду первым, Альварадо. Я.

Капитаны замерли. Он их снова уел.

На следующий день, отвлекая индейцев от направления главного удара, Альварадо и Сандоваль атаковали каждый свою дамбу особенно яростно, а сидящий на своем жеребце Кортес вместе с полутора сотнями солдат просто ждал своего часа. И к полудню что-то изменилось.

— Сантьяго Маиндес! — заорал он. — Бей индейцев, ребята!

Уставшие и уже совершенно озверевшие от беспрерывной сечи солдаты нестройно подхватили клич, но пошли вперед, словно боги мщения, неотвратимо и яростно. И ослабленная оборона дрогнула и подалась назад.

Внутри у Кортеса полыхнуло, и он послал коня вперед.

— Дави! Дави их!

Солдаты поднажали… и начали сбрасывать индейцев с дамбы — прямо в пролом.

— Господи! — взмолился Кортес. — Дай мне шанс! Только один!

А солдаты — по пояс в воде — уже перебирались на ту сторону пролома. Кортес взревел и пустил коня вскачь вперед: он ждал этого часа два долгих месяца. Прижался к упругой шее, позволяя коню самому пройти через пролом, едва удержался в стременах, когда тот выскочил на дамбу. Охнул от восторга. Рассек мечом одно раскрашенное лицо, второе, третье… И в этот момент ворота, принимая измотанных отступающих индейцев, распахнулись.

— Не дайте им закрыть! — заорал Кортес и пришпорил коня.

Солдаты уж отбивали ворота… Он мигом оказался внутри, добил четырех пытающихся отстоять ворота охранников, стремительно огляделся и обмер: с плоских крыш, окружающих въезд со всех сторон, словно яблоки с веток, сыпались, как на подбор, крепкие ребята с черно-желтыми полосами на лицах.

— Ягуары! — охнули солдаты и единой массой подались назад.

— Стоять! — заорал Кортес. — Держите ворота!

Но его уже никто не слышал.

— Сейчас придет подмога! — почти рыдал он. — Ворота… ворота держите…

И его, вместе с конем, тут же смели и потащили назад к пролому. И вот тогда Кортес понял, что это конец. У пролома, словно рыбаки на перекате во время нереста, с копьеметалками в руках, ждали битком набившиеся в пироги копейщики. А потом его конь рухнул.

Кортес на лету выдернул ноги из стремян, упал, перекатился через голову и бросился к пролому. Рухнул в воду и тут же услышал эти жуткие всхлипы. Именно с этим звуком, ускоренные копьеметалками дротики пробивали все — и панцири, и груди — насквозь. А потом его схватили за ворот, и он вырвался и тут же увидел, как с пирог уже тянутся к нему десятки жадных мускулистых рук, а с дамбы одна-единственная — капитана Кристобаля де Олида.

В течение только этой операции защитники убили восемь Громовых Тапиров и взяли в плен семьдесят восемь «мертвецов», включая мажордома Кортеса — Кристобаля де Гусмана. И первым делом Куа-Утемок обратился к совету столичных жрецов.

— Мне нужна ваша помощь.

— Наша или богов? — насторожились те.

— Ваша, — кивнул Куа-Утемок. — Я не хочу, что вы всех их немедленно принесли в жертву.