Вой, конечно, поднялся жуткий, солдаты потребовали полного расчета, и тогда Кортес переговорил с интендантом, и через пару дней солдатам выдали счета — за амуницию, за оружие, за порох…

— Вы хотели полного расчета? — сухо поинтересовался Кортес. — Вот он ваш полный расчет.

Те, что умели немного читать, глянули в бумаги и остолбенели: выходило так, что они еще и должны.

— Здесь все точно, — добил их Кортес. — Королевский казначей подтвердит.

Солдаты изумленно глянули на важно кивнувшего казначея и поняли — через такого даже к Сеньору Нашему Богу не пробиться. А тем же вечером генерал-капитана навестил Берналь Диас.

— Как шея? — поинтересовался Кортес.

— Плохо, — прохрипел так и держащий голову набок Диас. — Гниет.

Индейская стрела, лишь зацепила шею Диаса, когда он отбивался, сидя на крыше одного из домов затопленного Истапалапана. Но затем было несколько часов боев по грудь в ледяной воде, и рана застыла — так, что даже человечий жир не помогал.

— Главное, что живой остался, — подбодрил его Кортес.

— И тебе того же желаю… — выдавил солдат.

Кортес насторожился.

— В чем дело? Опять солдаты? Это из-за счетов?

— Не только солдаты и не только из-за счетов, — прохрипел Диас и положил на стол Кортеса несколько листов скрученной в трубочку индейской бумаги.

Генерал-капитан развернул трубочку и замер. Это была жалоба Его Величеству. На нескольких листах шло детальное описание всей взятой в боях добычи, а затем и то, как ею распорядились — в обход интересов Короны.

— Это кто ж такой умный нашелся? — мгновенно осипшим голосом спросил Кортес.

— Антонио де Вильяфанья, — коротко ответил Диас. — Его подпись первая стоит.

Кортес глянул в конец жалобы и взмок: кресты и подписи шли в два ряда на восьми с половиной страницах — человек триста-четыреста… две трети всех его бойцов. Даже только что прибывшие из Кастилии и Бискайи новички подписались.

— Черт…

— Ага, — хмыкнул Диас. — Да еще почти все капитаны…

Кортес быстро нашел начало списка подписей. Кроме пяти-шести капитанов, здесь подписались все.

— Но есть и хорошие новости… — проронил Диас. — Ни кандалов, ни Веласкеса, ни суда ты уже можешь не опасаться.

Кортес прикусил губу.

— Да-да, ты правильно понял, — краем рта усмехнулся Диас. — Они тебя казнить хотят. Прямо здесь.

И лишь тогда Кортес облегченно вздохнул.

— Все-таки боятся…

И капитаны, и солдаты явно не верили, что жалоба — сама по себе — способна что-то изменить.

— Только ты поторопись, Кортес, — мрачно вздохнул Диас. — Я эту жалобу прямо у Вильяфанья стащил. Он уже, наверное, хватился…

Из полутора десятков капитанов Кортес мог положиться лишь на пятерых: Педро де Альварадо, Кристобаля де Олида, Франсиско де Луго, Гонсало де Сандоваля и Андреса Тапию. Они и ворвались в дом Вильяфанья первыми. Стащили с постели, бросили на пол и, связав руки за спиной, поставили на колени.

И только тогда, затрещав занавесями из крашеного тростника, вошел Кортес. Приблизился, ухватил заговорщика за волосы и развернул его лицо на себя.

— Ты на кого голос подымаешь, Антонио?

— О чем ты, Кортес? — дернул кадыком Вильяфанья.

Кортес недобро хохотнул и развернулся в сторону выхода.

— Берналь! Зайди!

Занавесь опять затрещала, и на пороге появился Диас.

— Ты?! — обомлел Вильяфанья.

Кортес поднялся.

— Начинайте.

Избранные сходкой Королевскими альгуасилами, капитаны тут же поставили заговорщика на ноги и деловито начали дознание. И только Кортес вышел во двор — подышать.

Красота этих мест была поразительной.

— Не-ет! — заорал Вильяфанья, но, подавившись кляпом, тут же захлебнулся.

Кортес потянул воздух ноздрями и застонал от наслаждения; сейчас, в самом начале сезона дождей цвело и распускалось все, и города превращались в сады.

Послышалась целая серия тупых звуков, и Вильяфанья лишь сдавленно мычал сквозь кляп.

А рассветы… Бог мой! Какие здесь были рассветы! Кортес прикрыл глаза и замер, наслаждаясь прохладой весенней ночи. Этой странной смесью утренней прохлады и ярких тропических ароматов можно наслаждаться без конца… без конца… без конца… Он стоял и стоял, дыша и обоняя, а не прошло, казалось, и получаса, как его тронули за плечо.

— Он подписал.

Кортес вздрогнул и пришел в себя. Тревожно глянул на занимающийся рассвет и метнулся в дом. По плану заговорщиков именно это утро должно было стать последним в жизни Кортеса.

Вильяфанья уже почти ничего не соображал, а белая рубаха голландского полотна была обильно, до пояса залита кровью. Кортес быстро оглядел капитанов, подошел к еще не повязанному с ним по-настоящему Франсиско де Луго, расстегнул бляху его ремня, стащил кинжал и сунул ремень все еще недоумевающему капитану.

— Приведи приговор в исполнение.

— Я?! — оторопел Франсиско. — Я не палач!

— Через четверть часа ты будешь труп, — жестко осадил его Кортес и насильно втиснул ремень в его руки. — Давай!

И в этот миг окровавленный Вильяфанья поднял трясущуюся голову.

— Ты… преступник… Кортес.

— Ну! — рявкнул Кортес и отступил подальше, чтобы видеть все. — Начинай!

Франсиско неловко развернул ремень в руках.

— Ты… висельник… — выдохнул Вильяфанья.

И тогда Кортес взорвался. Прыгнул к Франсиско, вырвал из его рук ремень, насел на Вильяфанья сверху и, запустив ремень под горло, стиснул челюсти.

— Я тебе… покажу… висельника… — скрипел он зубами. — Я тебе… покажу…

И Вильяфанья задергался, засучил ногами, и лишь когда его шея хрустнула, дернулся в последний раз и обвис.

— Я тебе покажу… — шипел Кортес, — что такое висельник…

А потом Альварадо и Сандоваль не без труда оторвали белого от ненависти генерал-капитана от безжизненного тела, выволокли труп во двор, перекинули через ветку огромного плодового дерева крепкую индейскую веревку и, придавая акту правосудия общепринятый характер, сунули Вильяфанья в петлю.

— Сеньор Наш Бог!

— Спаси и сохрани…

Мокрый от возбуждения Кортес обернулся. На широкой мощеной улице уже начали собираться капитаны — те самые, из длинного, на восемь с половиной страниц списка.

— Я объявляю войсковую сходку! — яростно процедил Кортес. — Прямо здесь. За неявку — виселица.

Он знал, что делает, а потому речь была короткой и энергичной.

— Видите этот труп? — ткнул он в повешенного. — Вы думаете, это Антонио де Вильяфанья?

Сходка потрясенно молчала.

— Нет, друзья, — тряхнул головой Кортес. — Это наш общий позор. Это — выродок, из-за которого нас и начали бить чичимеки[28]!

Солдаты начали переглядываться.

— Только из-за таких выродков, дикари думают, что белого человека можно запугать!..

— Только из-за таких трусов, как он, имя кастильского солдата покрывается бесчестием!..

— А самое страшное… — Кортес втянул ноздрями воздух. — Из-за таких, как он, мы сами перестаем верить, что можем все!

Он обвел притихшую сходку хищным, взыскующим взором. Подписавшихся под спрятанным у него на груди доносом здесь было две трети. И они молчали.

— Все, римляне! — отрезал он. — Завтра общий смотр! Отдыхайте.

Тем же вечером брат-францисканец Педро Мелгарехо продал все остатки индульгенций, подтверждающих полное отпущение грехов. А на следующий день был объявлен приказ Эрнана Кортеса на время кампании по осаде Мешико.

«Никто да не дерзнет поносить священное имя Нашего Сеньора Иисуса Христа, Нашей Сеньоры — его благословенной матери, Святых Апостолов и других святых.

Никто да не обижает союзника, никто да не отнимет у него добычу.

Всякая игра на оружие и коней строжайше карается.

Всем спать, не раздеваясь и не разуваясь, с оружием в руках, кроме больных и раненых, которым пойдет особое разрешение.