День ото дня волнение Бена усиливалось. Мэри чувствовала, что каждую рану, нанесенную бойцу республиканской армии, Бен ощущает, как свою. Мысленно он праздновал каждую победу, скорбел о каждом поражении. Всеми своими помыслами он был в Испании. Мало-помалу Мэри стала относиться к войне в Испании с ревнивым чувством, как к счастливой сопернице.

Наконец однажды вечером, когда они сидели в кафе за ужином, Мэри заметила, что Бен необычайно рассеян и молчалив. Он почти ничего не ел; мысли его, видимо, витали где-то далеко; Мэри несколько раз пыталась заговорить с ним, но он не отвечал ни слова.

— О чем ты думаешь, Бен? Что-нибудь случилось?

— Не знаю, как тебе сказать, Мэри. Мне тяжело огорчать тебя. Первый раз в жизни я принял серьезное решение, не зная точно, прав ли я.

— Бен, что ты сделал?

Он потянулся к ней через стол и взял ее за руку.

— Я записался в Интернациональную бригаду. Уезжаю в Испанию. Пароход отправляется через неделю.

Уже много месяцев Мэри не могла отогнать от себя мысль о том, что Бен может уехать в Испанию, и все же известие поразило ее, точно внезапный удар. Она откинулась на спинку стула, глаза наполнились слезами, губы дрожали. С ужасом видела она, как рушится ее новый, счастливый мир.

— Нет, нет, Бен! Не покидай меня! У меня никого нет, только ты один! — Она схватила Бена за руку, впилась ногтями в его ладонь. — Ты не можешь бросить меня, Бен. Это нечестно!

— Мэри, — сказал он тихо. — Надо быть стойкой. В наше время нельзя думать только о себе. Неужели ты веришь, что я хочу уехать от тебя! Ты лучше всех на свете, и ты моя жена, и я счастлив с тобой. Но если бы это остановило меня, я был бы последним эгоистом.

Они вышли из кафе, сели в трамвай и доехали до дому, не обменявшись ни словом.

Как только дверь захлопнулась за ними, он обнял ее и крепко прижал к себе. Она горько плакала, и он целовал ее мокрые от слез глаза.

— Мэри, дорогая моя! Я вернусь, вернусь непременно, но я должен ехать. Ты не знаешь, как я рвусь в Испанию! Я больше не могу оставаться здесь!

Самые противоречивые чувства владели Мэри, но сильней всех была обида и жалость к себе.

— Партия не должна отпускать тебя, Бен, — говорила она, стискивая его руки, — ты нужен здесь. И если бы ты любил меня по-настоящему, ты не бросил бы меня здесь одну.

Он взял ее за подбородок и, приподняв ей голову, глубоко заглянул в глаза. — Никогда не сомневайся в моей любви, Мэри. Ты самая красивая, самая замечательная женщина в мире. Но борьба идет не на жизнь, а на смерть. Я должен быть в первых рядах. Я обсудил мое решение с товарищами, и они в конце концов дали согласие.

Мэри лихорадочно искала доводов, которые могли бы переубедить Бена и заставить его отказаться or своего намерения. — Это неправильно, Бен! Испанские рабочие сами должны вести свою борьбу; мы можем помогать им любым способом, но только не посылать солдат в их армию. Да и война кончится раньше, чем ты доберешься до Испании.

— Дорогая, прошу тебя, пойми! Я все время боялся, что ты будешь так рассуждать, потому и не говорил тебе ничего.

Он стал перед ней на колени и продолжал, сжимая ее руки в своих: — Мэри, пожалуйста, не надо, мне и так тяжело. Ты не права. Испанские рабочие сражаются героически, но эта война касается не только Испании. Там решается судьба мирового пролетариата, и поэтому война в Испании — дело рабочих всех стран. Только боеспособные интернациональные бригады могут дать нам перевес. — Он говорил горячо, почти просительно. — Мэри, дорогая, я знаю, что против моего решения можно спорить, но я не могу иначе. Прошу тебя, не горюй. Мы разгромим фашистов. Я вернусь, вот увидишь, вернусь, и мы заживем по-прежнему.

Он поднялся с колен и зашагал из угла в угол.

— Английские и американские миллионеры финансируют военные приготовления фашистских стран. Наемники Франко, Гитлера и Муссолини хорошо вооружены, их вымуштровали как роботов, но у них нет боевого духа, им не сломать стену, которую рабочий класс всего мира воздвигает против них в Испании. Блокада, установленная Чемберленом, нас не удержит. Дай мне только добраться до этих мерзавцев. Я умею стрелять из винтовки. И очень скоро научусь обращаться с более сложным оружием.

Он остановился и, напрягая все мышцы своего сильного, ловкого тела, сделал стремительное движение, словно мысленно уже шел в штыковую атаку.

Глядя на него, Мэри впервые поняла всю глубину его преданности делу коммунизма, всю силу его ненависти к фашистам. Она почувствовала, что эту ненависть не утолит ничто, кроме кровавой схватки с врагом лицом к лицу. Таков был тот, кого она выбрала себе в мужья.

— Я умею руководить людьми. Я изучу военную тактику и стратегию. Я целый батальон поведу в бой с фашистской сволочью… — говорил Бен.

С ним она соединила свою судьбу — на радость и на горе. В другие, более мирные времена они, быть может, узнали бы безмятежное счастье; сейчас они будут счастливы, только если она не уступит ему в самоотверженном мужестве, в беззаветной преданности общему делу.

Внезапно Мери вскочила, бросилась к мужу и обвила его шею руками.

— Бен, Бен, — сказала она, — забудь о том, что я говорила. Я люблю тебя и горжусь тем, что мой муж — боец Интернациональной бригады.

— Вот теперь я узнаю мою Мэри! Потерпи немножко, мы скоро выгоним их из Испании, а потом я вернусь и буду бороться здесь, вместе с тобой. И мы никогда не будем разлучаться, никогда.

Когда Пэдди Райан обнаружил, что Мэри вышла замуж, он доложил об этом Фрэнку Лэмменсу. — Думается мне, сыщик Райан получит повышение по службе и прибавку жалованья, — сказал он весело. — Вот обрадуется Джек Уэст! Шутка ли — любимая дочь зарегистрировалась вчера с коммунистом!

Джон Уэст, услышав новость, рассвирепел. Только этого не хватало! Он даже никому не сказал о постигшем его несчастье. Пока он занимался тем, что не давал Мэри работать, он чувствовал себя, как кошка, играющая с мышью. Он был уверен, что это послужит ей уроком, что в конце концов он заставит ее бросить глупые и опасные бредни и она прибежит к нему обратно. Но теперь это не выйдет: Джон Уэст отлично знал, что движение против войны и фашизма не подвластно ему и оттуда Мэри не выгонят. Она восстала против него, и он бессилен покорить ее. Но зато он может лишить ее наследства. Он вызвал своих поверенных и соответственно изменил свое завещание, однако это не утолило его жажды мести. В то же время он любил свою дочь — в той степени, в какой он вообще был способен любить; дом опустел после ухода Мэри, и Джон Уэст хотел, чтобы она вернулась и была счастлива в своей семье. Раздираемый противоречивыми чувствами, он не знал, на что решиться. Искать примирения с Мэри? Ни в коем случае: Джон Уэст и мысли не допускал, что он может быть не прав.

Не улучшили его настроение и заметки в «желтой» прессе:

Нелли время от времени пыталась заговорить о Мэри, но Джон Уэст резко обрывал все ее просьбы забыть прошлое и помириться с дочерью. Мэри отреклась от своей веры, говорил он; хуже того — стала коммунисткой; пока она не образумится, с ней надо обращаться, как с отверженной. Нелли ненавидела, или вернее — боялась коммунистов; она верила всем басням, которые распространяли о них церковь и газеты. Она соглашалась с мужем, что Мэри поступила дурно.

Когда Джон приехал из Сиднея на каникулы, он горячо вступился за Мэри перед отцом. Но тот сразу осадил его: — Пожалуйста, не суйся не в свое дело. Мэри нужно проучить. И советую тебе бросить пить и приналечь на работу, не то я тебя тоже выставлю без гроша на улицу.