— Муссолини нам не страшен, — сказал Джон Уэст. — Не мешало бы и нам завести такого. Это хороший диктатор. Вот у меня книжечка — там написано, сколько добра он сделал в Абиссинии.

Он вытащил из кармана брошюру и бросил ее на стол.

Мэри, не взглянув на брошюру, продолжала: — Муссолини хочет войны. Он превратил Италию в тюрьму по приказу миллионеров и Ватикана. — Не успела она произнести эти слова, как почувствовала, что наступает развязка.

— Ах, вот как! Значит, ты против миллионеров и католической религии? Я жизнь положил на то, чтобы выбраться из нищеты и стать миллионером. А Ватикан — колыбель нашей религии. Ясно — ты работаешь с красными. Но ты это бросишь!

— Нет, папа, не брошу.

— Бросишь! Ты участвовала в демонстрации за мир, а вот в крестном ходе я тебя что-то не видел! Ты сделаешь так, как я велю, или уйдешь из моего дома!

— Хорошо, папа, хоть сейчас.

Джон Уэст растерялся. Он же любит свою дочь, она не смеет покинуть его! Почему она хочет делать то, чего он не может ей позволить?

— Ты останешься здесь, это твой дом, — неуверенно пробормотал он, глядя в пол. Когда он поднял голову, Мэри уже не было в комнате.

Сыновья Уэста, Джон и Джо, тоже бунтовали. Джо весьма легкомысленно относился к своей работе и на все требования отца остепениться отвечал беспечной улыбкой. Джон вернулся на старое место в Сидней, после того как наладил молочное дело в Брисбэне, но нисколько не интересовался своей службой. К тому же он стал пить. Когда Джон Уэст навещал сына в Сиднее, он не мог не замечать, что от Джона так и разит перегаром, а тот, под влиянием винных паров, держал себя вызывающе и строптиво. Он прямо заявил отцу, что не желает здесь работать и что два брата, которые ведут дела Джона Уэста в Сиднее, грабят его в четыре руки; однако сообщить подробности отказывался. В конце концов он соглашался не бросать работу — ладно, пусть грабят нас обоих.

Нелли по-прежнему переписывалась с Марджори и посылала ей деньги. Джон Уэст обшарил комод в ее спальне, нашел письма дочери и грубо потребовал Нелли к ответу. Но тут вмешалась миссис Моран: — Вы что, хотите, чтобы ваша дочь голодала? Уж нельзя и написать бедной девочке и послать немного денег? Да и деньги эти сэкономлены на расходах по хозяйству.

И опять Джон Уэст растерялся. Как можно, чтобы его дочь голодала?

Вот он и оказался прав. Не может ее Андреас прокормить жену и детей. Ну ладно, пусть посылает ей немного денег, но уж после его смерти ни она, ни этот немец гроша ломаного не получат!

В конце концов Джон Уэст выместил накопившуюся злобу на теще.

Миссис Моран, которой было уже за восемьдесят, быстро теряла силы, но отказывалась лежать, пока не оступилась на лестнице и не сломала ногу. Кость не срасталась, и старушка оставалась прикованной к постели. Пришлось для ухода за больной нанять постоянную сиделку. И вот Джон Уэст решил отправить тещу в больницу.

С тех самых пор, как разыгрался скандал из-за измены Нелли, миссис Моран играла роль буфера между зятем и всей остальной семьей, стараясь по мере сил смягчать его наскоки. В глубине души Джон Уэст ненавидел старушку. Теперь настала сладостная минута, когда он может с лихвой отплатить ей за все обиды. Пусть умирает в богадельне! Он не обязан держать ее у себя и тратиться на врачей и сиделок. И так уж он кормил ее почти двадцать лет. Она старая, ей умирать пора. Вот и пусть помирает в приюте для престарелых.

О своем решении он оповестил семью, когда все сидели за обедом, и добавил, что миссис Моран в богадельне будет отлично и все члены семьи могут навещать ее сколько душе угодно.

Нелли заплакала. Мэри стукнула кулаком по столу. Это бессердечно, жестоко! Она сама будет ухаживать за бабушкой, если отец не хочет платить сиделке. Богадельня — это тот же морг для несчастных нищих стариков. Даже ко всему равнодушный Джо изъявил готовность отдавать часть своего жалованья на покрытие расходов.

Но Джон Уэст уперся. Он сказал, что отправит старуху в богадельню, — значит, так и будет.

Приехала санитарная карета и увезла миссис Моран. Старушка старалась казаться веселой; но очень скоро всем стало ясно, что в богадельне она чувствует себя плохо.

Эту богадельню для умирающих Джон Уэст когда-то подарил церкви. Она помещалась рядом с особняком архиепископа, в сером, угрюмом здании. Архиепископ Мэлон говорил в свое время Джону Уэсту, что цель этого богоугодного заведения — дать приют престарелым и неизлечимым, дабы они могли с удобствами провести свои последние дни на земле. Было решено принимать не только католиков, но и приверженцев других религий в расчете, что кое-кто из них будет обращен в истинную веру. Джон Уэст не преминул сговориться с начальницей богадельни, чтобы всех покойников, по возможности, предавало земле похоронное бюро, пайщиком которого он состоял. Хоть часть денег, истраченных на покупку дома, вернется в его карман!

Но Джон Уэст натыкался на сопротивление не только в домашнем кругу. Правда, Билл Брэди, опираясь на допотопный закон, добился в палате изгнания Камерона с территории Выставки. Это положило конец боксерским предприятиям Камерона; но он и не подумал сдаться, а открыл трек в одном из северных пригородов столицы и прочно удерживал в своих руках велоспорт.

А Джону Уэсту не разрешали устраивать вечерние бега. В Перте и Аделаиде бега все больше и больше вытесняли скачки. Если бы добиться разрешения и устраивать вечерние рысистые испытания в Эпсоме, бега опять стали бы приносить доход. Вот озлятся его враги из Скакового клуба! Но Дэвисон тянет и тянет и только кормит его обещаниями.

Потеряв терпение, Джон Уэст велел Беннету внести от своего имени законопроект о вечерних бегах в верхнюю палату. Законопроект был отклонен большинством одного голоса, хотя на подкуп членов палаты ушло две тысячи фунтов.

В 1936 году на съезде лейбористской партии Келлэер нехотя выдвинул кандидатуру Трамблуорда против Карра, но на заседании фракции Карр с легкостью победил Трамблуорда и занял положение лидера.

Досада и злость все сильнее овладевали Джоном Уэстом. В конторе он начинал терять обычную энергию и деловую сметку; дома, чувствуя затаенное недовольство всей семьи, не простившей ему отправки миссис Моран в богадельню, он стал еще сварливее и жестче.

В декабре 1936 года в кабинет Фрэнка Лэмменса явился Пэдди Райан.

— Ну, друг дорогой, наконец-то небезызвестный сыщик Райан разгадал таинственную рыжую красотку.

Пэдди выслеживал Мэри Уэст уже много месяцев, впрочем, без особого усердия, ибо уход за скаковой лошадью отнимал у него почти все время, да и выпивка мешала работать. О том, что Пэдди — пьяница, знали все, кроме Джона Уэста: стоило Пэдди хоть издали увидеть хозяина, как он совал в рот таблетку, отбивающую запах перегара.

Райан вручил Лэмменсу пригласительный билет с красивым узором. Тот бросил взгляд на билет и тотчас отправился в кабинет Джона Уэста.

Лэмменс положил пригласительный билет на стол. Джон Уэст прочитал надпись: «В честь возвращения Ралфа Гибсона».

Под этим было извещение о дне и часе, когда должен был состояться завтрак, сопровождаемый исполнением музыкальных номеров. В конце стояла подпись: мисс Мэри Уэст.

— Я подумал, что не мешает показать вам это, мистер Уэст. Гибсон — видный коммунист. Он сидел в тюрьме за политическую деятельность. Нет сомнений, что это — собрание коммунистов. А если она… если мисс Уэст устраивает его — значит, она член коммунистической партии.

Джон Уэст ничего не ответил. Зрачки его расширились, ноздри раздулись, дыханье вырывалось со свистом. Лэмменс поспешил ретироваться — он знал бешеный нрав своего хозяина.

В тот вечер Мэри не пришла домой к ужину. Джон Уэст твердо решив безотлагательно поговорить с дочерью, усталый и злой, дожидался ее, подремывая в кресле. Наконец, в двенадцатом часу, он услышал, как хлопнула входная дверь.

Он выглянул в холл и, увидев, что Мэри подымается по лестнице, сказал негромко и сдержанно: — Мэри, мне нужно поговорить с тобой.