Она круто остановилась, подняла голову и посмотрела на стоявшего в дверях столовой отца: — Папа? Почему ты не спишь? Что-нибудь случилось?

— Зайди сюда, — сказал он, отступая в глубь комнаты.

Когда дочь вошла, Джон Уэст внимательно оглядел ее. Лицо усталое, подумал он, и одета небрежно. Мэри вдруг чем-то напомнила ему его покойную мать.

— Что это за билет?

Мэри вздрогнула, взяла в руки билет и стала молча разглядывать его, словно впервые видела.

— Ну!

— Папа, я делаю только то, что считаю правильным.

— Ты член коммунистической партии?

Она помедлила, лотом подняла голову и смело взглянула ему в лицо.

— Да.

— Я не потерплю, чтоб моя дочь была коммунисткой! Ты порвешь с этими людьми или уйдешь из моего дома!

— Мне очень жаль, папа, но я не могу изменить своим убеждениям.

— Убеждения! — крикнул он, ударив кулаком по столу. — Какие это убеждения? Всех коммунистов надо посадить в тюрьму. Для них нет ничего святого. Они хотят все перевернуть вверх дном. Они разрушат наш образ жизни!

— Да, и вместо него создадут другой, лучший.

— Не смей спорить со мной! Ты сама не понимаешь, что говоришь. Я все это до тонкости изучил. Если бы ты прочла, что пишет наша церковь о коммунистах, ты бы не стала защищать их. Одно из двух — или ты порвешь с ними, или я выгоню тебя из дому без гроша в кармане!

— Меня нельзя купить, папа. И не трудись выгонять меня, я сама уйду завтра утром.

Джон Уэст себя не помнил от ярости. Он замахнулся на дочь и чуть не ударил ее. Потом кулак его разжался, голова опустилась — он молча стоял перед Мэри, жалкий, беспомощный.

Когда Мэри прошла мимо него к двери, он заметил у нее на глазах слезы. Он бросился в кресло и добрый час сидел не двигаясь, прежде чем подняться к себе.

Ни он, ни Мэри не опали в эту ночь.

Наутро Мэри не вставала с постели, пока отец не ушел. После завтрака она собрала кое-что из своих вещей и уложила чемодан. В комнату вошла Нелли.

— Что ты делаешь? Из-за чего вы ссорились с папой вчера вечером?

— Это неважно, мама. Долго рассказывать. Папа выгнал меня из дому, и я ухожу. С тобой и с братьями я буду видеться.

Нелли села на край кровати и заплакала.

— Это невозможно, Мэри! Может быть, он просто так сказал. Не может он этого сделать. За что он тебя выгнал? Ах, господи, хоть бы бабушка была здесь!

— Но бабушки нет, а если бы и была, на этот раз и она не сумела бы помирить меня с лапой. — Мэри подошла к матери и ласково обняла ее за плечи. — Не плачь, мама, не плачь. Этим должно было кончиться. Ничего не поделаешь. Видишь ли, я стала коммунисткой, и папа очень рассердился.

— Мэри? Ты — коммунистка? Брось, брось это! Ах, боже мой, боже мой, этого только не хватало! Мало я настрадалась, что ли!

Мэри попыталась, как могла, утешить мать, закрыла чемодан и покинула дом. На душе у нее было тяжело. Дойдя до ворот, она оглянулась. Несмотря ни на что, она знала и счастливые дни в этом доме. Но времена меняются, и жизнь не стоит на месте.

Весь день Джон Уэст, сидя в своем кабинете, тщетно пытался сосредоточиться. Одна мысль неотступно преследовала его: уйдет Мэри или не уйдет? Вечером, когда Нелли, бледная, заплаканная, холодно сообщила ему об уходе дочери, он испытал смешанное чувство: он был обижен, огорчен, но в то время исполнен решимости не уступать.

На другое утро он вызвал Фрэнка Лэмменса и сказал ему: — Я выгнал свою дочь из дому. Она образумится и бросит эту опасную игру. Но я должен проучить ее. Узнайте, где она живет. У нее очень мало денег. Если она устроится на работу, сообщите мне об этом немедленно.

Покинув родительский дом, Мэри Уэст очутилась в тяжелом положении. Когда она, встретясь с Беном за обедом, сообщила ему о случившемся, он очень огорчился и сочувственно погладил ее по руке.

— Конечно, Мэри, это очень грустно. Но с другой стороны, рано или поздно это должно было случиться. Я уже давно беспокоюсь о том, что с тобой будет. Не слишком ли многого я от тебя потребовал? Что же ты думаешь делать? Деньги у тебя есть?

— Очень мало. Но ведь я могу работать. Я сниму комнату и подыщу какое-нибудь место. Стану совсем другая. — Она храбро улыбнулась, но он видел, что ей хочется заплакать.

Вечером, после партийного собрания, они пошли в парк и, погуляв немного, сели отдохнуть на траву.

— Послушай, Мэри, — вдруг сказал Бен. — Знаешь, что я подумал? Говорят, вдвоем жить ничуть не дороже, чем врозь. Почему…

— Бен!

— Если бы речь шла только о нас двоих, я сию минуту стал бы перед тобой на колени и просил быть моей женой. Но коммунисту надо о многом подумать, прежде чем заводить семью. Посмотрим, дорогая, как все сложится. Время беспокойное: война в Испании, в Китае… Пожалуй, лучше подождать немного.

— Ну конечно, Бен. Лишь бы нам быть вместе, больше мне ничего не нужно.

Она обняла его и заплакала. Он ласково утешал ее. Потом Мэри вытерла слезы и растянулась на траве, положив голову ему на колени.

— Когда смотришь вот так на звезды, Бен, — сказала она задумчиво, — просто не верится, что мир полон не любви, а ненависти. Что есть люди, которые голодают среди изобилия. Что кто-то хочет войны.

— Да, но мы знаем, отчего все это происходит, и мы должны помочь людям. Мы — а нас миллионы — надежда человечества на лучшую жизнь, без нищеты, без войн. Для этого нужно победить капитализм. Подумай только, что делается в Испании! Фашисты уже занесли нож над испанским народом. Иногда я думаю, что мы здесь в Австралии стоим в стороне от генерального сражения.

Мэри быстро взглянула на него.

— Бен, милый, иногда мне становится страшно. Я так люблю тебя!

Он обнял ее. Так они просидели до рассвета, и только утренний холодок заставил их разойтись по домам.

Мэри Уэст сняла за сходную цену довольно приличную комнату. Но с непривычки ей показалось неуютно и даже жутковато жить совсем одной.

Очень скоро она нашла службу в книжной лавке. Много сил и времени она отдавала партийной работе. Поэтому ни скучать, ни предаваться сожалениям ей было некогда, да и любовь Бена Уорта поддерживала в ней бодрость.

Мэри была членом низовой организации компартии в одном из рабочих поселков. Сначала она чувствовала себя чужой на собраниях; ей трудно было называть всех присутствующих «товарищи»; но когда она привыкла к этому слову, оно стало для нее особенно дорого. Остальные члены организации были рабочие и работницы. На первых порах они немного стеснялись ее, а она побаивалась их и восхищалась ими. Ей казалось просто невероятным, что эти простые люди способны так усердно учиться, самоотверженно работать в партии, мужественно бороться.

Она принимала деятельное участие в организации многих кампаний: поддержка испанских республиканцев, бойкот японских товаров из солидарности с китайским народом, помощь безработным. Охотнее всего она расклеивала прокламации и опускала листовки в почтовые ящики. Это надо было делать ночью, крадучись, и Мэри казалось, что она участвует в романтическом приключении.

Недели через две после ухода из дому она навестила своих; был субботний вечер, и она знала, что не рискует встретиться с отцом. Нелли плакала; Джо советовал сестре бросить «красные бредни» и вернуться в семью.

Она написала Джону в Сидней и сообщила ему о разрыве с отцом, Джон ответил сочувственным негодующим посланием: «Наш отец — самый беспардонный человек на свете. Желаю удачи, сестренка. Хотел бы я быть таким же храбрым, как ты. Но коммунизм противоречит моим религиозным верованиям, — продолжал Джон. — Я не коммунист, а просто опустившийся пьяница; но пора уже коммунистам или еще кому-нибудь обуздать жуликов, вроде нашего милейшего папаши и его подручных, потому что они ведут страну к гибели. Скоро я приеду на несколько дней в Мельбурн и тогда разыщу тебя непременно».

Мэри написала и сестре в Германию. Потом пошла навестить бабушку. В богадельне стоял запах разлагающейся человеческой плоти — запах смерти.