Тряпку в ведро, прополоскала, насухо отжала и – начисто. Тапки у всех на местах, пятки вместе, носки врозь, как в строю...

– Всё! Опустили... Ну, вот, а ты, дурочка, боялась! – Лицо влажное от пота, зубы сверкают... Ведро, швабру – хвать, сдунула прядь со лба, и – в следующую.

Палат в отделении девятнадцать. Ещё ординаторская, процедурная, кабинет заведующей и, извините, туалеты. Уборка – дважды в день, да утки за лежачими. Тут не только лоб взмокнет... А старшая всё придирается:

– Лена, стены, двери – протирала?

В женских палатах её науськивают, у них всегда претензии, всё не так... С мужиками проще – лежат себе попёрдывают да вздыхают, когда под кровать лезешь...

Ей что, бумажки пишет, ... протирает.

Народ зашевелился. К пищеблоку подтягивается. Кто там нынче на раздаче?.. Подруга Ленкина. В молодости официанткой была. Голос прокуренный... Как у Лаймы, только без акцента. А звать просто Люда. «Люд, а Люд, мне без подливы».

– Суп рататуй! Яйца по-монгольски, судак по-польски!

По-доброму, с улыбкой, шуточкой...

– Не спеши ногами, бабуль. Давай поставлю... Во-от, садись, краса моя!

У кого бессолевая диета – словцо посолоней не жалко. Каждому найдёт. И из себя... симпатичная дамочка. Изящная, можно сказать... Лосины в обтяжку на обмятой попе. В общем...

– Рататуй! Мальчики, кому добавки? Аппетит нагуляли? – щедро черпает со дна, подмигивает. – На недельку, до второго, я уеду в Комарово...

А ведь уедет...

Смена. Душ. Марафет...

Спешат по коридору к лифту. Шёлковые блузки, узкие юбки, каблуки. Вслед – лёгкий шлейф «шанели». Задом – раз-два, раз-два... Ну, в точь – любимые женщины механика Гаврилова... Хохочут, болтают о чём-то таком... по походке видно. На ушко – и снова: ха-ха-ха... Похоже, вчерашний вечерок провели в тёплой компании. Недурно провели... И не прочь повторить. Ага! Мобильник: мур-мур... Замётано! Наддали ходу, и в лифт.

Да-а... Те ещё штучки!

И что характерно – не оглянулись. Ни разу...

27.12..2010 г.

ПОСЫЛКА

– Жили Стрекаловы бедно, вполсыта. Сам, Иван Палыч, хозяин был никудышный, хоть имел партбилет. Ни одного крестьянского занятья толком не знал, и делать не мог. Будто и не в деревне вырос. Чудно даже от соседей... Хатёнка с земляным полом, стены - два плетня глиной забитые. Скотины, почитай, ничего... Не держалась. Корова была – подохла, на зеленях объелась. Другая тоже не пожила – ящер напал. Телушку, какая от ей, волки прямо в хлеву... Курей, гусей, врать не буду, не помню. Помню, баба у него, как ни глянь – всё брюхатая. И ленива, прям купчиха, только б спать. В те года, война-то лет восемь как сошла, деток у них было пятеро. Или шесть?.. Босые, голодные, аж сизые, вечно сопли до пупа... Подолгу не ходили. Но, ироды, грех их забери, не мёрли. Копились, какие ни есть.

...На войне Иван Палыч был ездовым. Вернулся цел, но всё равно как убитый. В колхозе его поставили сторожить народное добро. Круглый год ходил он в шинели, в какой вернулся, продранной и несчётно горелой, в которой вшей было больше, чем уцелевшего материалу сукна. На ногах носил «шахтёрки», а на голове – треух отцовский из овчины. Зимними вьюжными ночами Иван Палыч здорово мёрз, сторожа колхозные амбары и контору. Когда «шахтёрки» начинали стукать друг о друга как деревянные колодки, а руки переставали держать берданку, он бросал пост и, крадочкой, задами пробирался домой – отогреться, попить кипятку, поесть варёных картох.

На печке в тесноте сопели ребятишки, шуршали ненасытные тараканы. Рядом, позёвывая, сидела жена...

Так они и жили. Спали врозь, а дети были.

Как-то раз, при Хрущёве вроде, пришла весть – объявился брат Ивана Палыча, Мишка, пропавший неизвестно куда во время войны. В письме было прописано, что брат проживает в Америке, город Детройт. Работает на автомобильном заводе, на конвейере. Имеет дом, машину, семью из местной жены и двух деток. Была в конверте, заляпанном штемпелями сплошь, и фотография: брат с женой, в шляпах, под ними нарядные мальчик и девочка, а сзади – дом, двух этажей, таких у нас нет и в райцентре... Ещё брат прописывал, что по воскресеньям они семьёй ходят в церкву. Так, мол, заведено. А по пятницам вместе с женой – выпить пива. В конце брат спрашивал Ивана, что прислать в подарок детям и сколько их имеется в наличии. Письмо подписал чудно – Майкл.

...Три дня Иван Палыч ходил радостный по деревне, читал вслух письмо и показывал фотографию. Председатель вызвал, говорит:

– Ты, Стрекалов, брось это... затихни... Припаяют за агитацию... буржуазного строя...

– Понимаю... – согласно кивнул Иван Палыч и хитро прищурил глаз: – А может, посылку Мишке... побогаче, чтоб не думали там... в шляпах, а? – Насчёт посылки он сразу решил, как только прочёл письмо: пошлю брату костюм. Знай наших! Было немного деньжонок, на корову собирали.

– Ду-у-рак, – ругала баба, подпихивая к его ногам мелюзгу. – Ты этих накорми сначала...

Соседи обидно смеялись.

Но Иван Палыч держался своего. Узнал, сколько стоит костюм из шевиота, в котором

соседский Петька гулял на свадьбе, добавил расходы на дорогу в райцентр и обратно. Не забыл про хлеб и гостинцы детям. И пивка на автостанции. Хоть кружечку... Брат там, вишь, каждую пятницу с бабой... да в шляпах. Прикинул: должно хватить...

...Уморился с непривычки по магазинам, жара. До автобуса ещё полчаса – аккурат, пивка выпить да место занять. Иван Палыч поставил на стул у окна сумку с покупками и отошёл к буфетчице. Отдал ей, не считая, оставшиеся медяки, повернулся... а сумки-то нет.

18.05.2011 г.

ФАЗА ЛУНЫ

…Мать тоскует по дочери. Та живет далеко, своей семьей. Когда свидятся?.. Может, уж никогда.

…В ночной кухне, без света, тоскует дочь по матери. Сидит у окна, точит слёзы. Они катятся и катятся по щекам, падают с подбородка… За стеной беспечально спят муж и дети.

Как унять боль души?

Мать неловко давит пальцем на кнопки – пишет эсэмэску: «…не грусти, доча. Я всегда с тобой. Не горюй».

Не стирая струящихся слёз, дочь шлет ответное: «…мамонька, прости, родная… терзаю, мучаю твоё сердце дура, тоска кромешная… Страшно – чую беду…»

Скрючившись изболевшимся животом, мать поворачивается к лунному окну, выходящему в больничный сад.

«…не бойся, всякому свой час. Уйду, возьми остатнюю силу. Скажи своему чтоб не смел будить лихо. Поцелуй детишков. Не плачь…»

Отослав воздушную депешу, она чуть успокаивается, задумывается: как сделать, чтобы дочь не узнала о скорой кончине? И не приехала бы… И не обиделась насмерть… за это. Не хочет она, чтоб дочь запомнила ее страшной, желтой, исхудавшей до костей… Самой брезгливо глядеть… Ещё детей притащит…

Мать долго лежит, вглядываясь в окно. Теперь её одолевают сомненья – правильно ли этак?.. не простившись? А что страшна – смерть не красит… Нет! Что удумала?! Сказать кому – срамота…

Она тянется к мобильнику. Кажется, ей пришло на ум верное слово… Поймёт, приедет с живой матерью повидаться. А уж нет – стало быть, не судьба...

«…врач говорил, отправят в санаторий… на месяц…» – посылает в далекую тёмноту эсэмэску.

Возможно, последнюю.

Июль 2009 г.

О ВСЕСОЮЗНЫХ СТРОЙКАХ КОММУНИЗМА

Поглядываю на часы, нервно прохаживаясь мимо занятого туалета. Пять минут... Семь... Девять с половиной... В животе как...

Прижался к стене, напряг тело. За мной – очередь.

– Что он там?! Верёвку проглотил?

– О-у-у... О... алла-иншала... – слышится приглушённое: человек за дверью достойно несёт свои муки.

Оценив ситуацию, крайние поспешно покидают очередь, не предупреждая о возвращении. В окно видно как они оккупируют кусты вдоль забора.

– Выкинуть его... чего ждём? – в очереди закипает стадный психоз, смотрят на меня враждебно: первоочередник, а ничего не делает, погулять вышел...