- Пират! Ко мне! – тут же раздался негромкий окрик.

За спиной на газоне показалась невысокая молодая женщина в чёрной шинели до пят. Подошла ближе, прислонилась к спинке скамьи и, запахнув полами оголившиеся ноги, спросила:

- Позвольте прикурить, молодой человек?

Бледное лицо, будто неумытое со сна. По-мужски прищуренные, серые глаза. Смелые, смеющиеся. Долго всматривалась, склонив голову набок. То ли желала убедиться, что они незнакомы, то ли изучала – какое впечатление производит. Что-то её не устроило… Выпятив пухлую капризную губу, она пустила вверх дым и властным движением ухватила собачью холку. Пират извернулся, лизнул её узкую ладонь и лёг у ног.

- Знобит что-то, - произнесла она, отворачиваясь, и снова запахнулась в шинель. – Хотите кофе? Во-он мой балкон, - махнула рукавом в сторону дома пока он собирался с ответом.

Подходящий балкон нашёл сразу: «весёлый Роджер» на банном полотенце… Поймал её насмешливый взгляд.

Пират нехотя поднялся. Женщина с собакой пересекли газон и удалились.

«Какая же, однако, уверенность, - подумалось вслед, - разве что за холку не взяла…»

Походив по Центральному рынку, он купил горячих чебуреков, бутылку чачи, гранатов...

...Невиданных размеров комнаты, гулкие из-за относительной пустоты. Пыльные шпалеры в гостиной, устоявшийся запах трубочного табака. Громоздкий, как дредноут, кожаный диван. В комнате с балконом - тахта под туркменским ковром, подушки-валики. Рядом с тахтой – распластанная на полу белая медведица с ободранной (вероятно, Пиратом) мордой и одним глазом. На стене - крест накрест – обнажённая абордажная сабля и именной адмиральский кортик. В кабинете – письменный стол неизвестной эпохи, кресло тёмного дерева. На столе лампа, как в читальном зале, стопка пожелтевших листов бумаги, придавленная колоколом громкого боя с эсминца «Упорный». На зелёном сукне – чернильное пятно с контурами Южной Америки...

В сопровождении Пирата он обошёл все комнаты, не заметив ни единого предмета, который мог бы принадлежать молодой женщине. «Наверное, в ванной. - И неожиданно устыдился направления мыслей. - А тебе-то, что, собственно?»

Разглядывая тёмное золото книг за стёклами шкафов, он обнаружил и арабскую вязь, и готику, и иероглифы. Возникло странное ощущение, что он будет здесь жить…

Из кухни послышалось:

- Кофе готов! – в интонации - Пират, ко мне!

Минуя прихожую - в углу шинель на вешалке, морской бинокль на потёртом ремешке - он прошёл на кухню. На полу, на подоконнике, под мойкой - пустые бутылки, в раковине – гора грязной посуды, на столе – коряво взрезанная банка недоеденных консервов... Холостяцкий натюрморт. Он брезгливо огляделся - куда сесть.

«Не комильфо. Дама пригласила на кофе, а он нос воротит...» Она поставила перед ним кофе, протянула руку:

- Варвара Парамонова.

- Владимир Шерстобитов, - он задержал её руку. - Вы были уверены, что я приду. Отчего?

- Я изучала вас в бинокль. Каждый волосок щетины. За десять минут три сигареты. Сменили пять раз гримасу – у вас открытое лицо, вы беззащитны… Оставалось спуститься на бульвар и… взять. - Варвара откровенно наслаждалась произведенным эффектом.

Кофе оказался отвратительным: его аромат смешался с запахом рыбных консервов. Настроение неожиданного лёгкого праздника испарилось.

Поглядывая на бутылку с чачей, она продолжала:

- Могу добавить… Вы – студент-заочник или аспирант. Физик-химик… Из бедной семьи – пальто, как шинель у Акакия… Психологически неустойчив. Ранимый – словцо «взять» вас зацепило… Итак, процент попадания?

- Девяносто шесть и пять! - Владимир не скрывал восхищения.

- Это всё на виду. О более глубоком – позже, - она красноречиво глянула на бутылку.

Выпили. Он надавил соку из гранатов.

- Хорошо-о, - запьяневшим голосом протянула она, - с ранья чача, гранаты… Как вы догадались? - Жёсткий прищур исчез, глаза подёрнулись тёплой влагой, движения сделались медлительными. Не дожидаясь, она подлила себе ещё, выпила и откинулась на спинку стула. - Тут на днях был один. Гиви, нет – Гоги. Хрен лысый… После второй под юбку полез… Я – Пирата. Ха-ха! Тот стремглав, шерсть дыбом. А этот… чмо, по стеночке, мимо него и – на выход. Ха-ха-ха! От него так густо несло цирковой конюшней… Джигит. Звал в наездницы.

- Занимательно, - холодно усмехнулся он. – Не претендую на высокий процент попадания, вы - прирождённый дрессировщик. Кроме того, пишите тайком флибустьерские стихи с посвящением самой себе. В детстве любили подглядывать за взрослыми в замочную скважину. Признайтесь!

Варвара подлила ещё. Он продолжал:

- Как догадался? По лицу, но без бинокля… В самом деле, Варвара, вы чем занимаетесь?

- Довольно! – хлопнула ладонью по столу. - Что за глупая пикировка. Я думаю… - Она затянулась и, спрятав лицо в клубах дыма, стряхнула перед ним пепел. - Да! Я думаю, что более неприлично – лезть порядочной девушке под юбку или лезть к ней с подобными вопросами? Может, ты из милиции?

- Извините, мне лучше уйти.

...Он не выдержал, оглянулся на балкон - пиратский флаг был приспущен.

Владимир прогуливался по Цветному и со смешанным чувством вспоминал о Варваре. Капризная, выпивающая… Странное, неженское выражение в глазах. Но... притягательна необыкновенно…

- Пират!

Вот и она... Глаза в разные стороны, как у пьяного зайца, ухмылка до ушей. Из кармана - початая бутылка вермута.

- Привет! На обиженных воду возят... Ха-ха-ха! А мы воду не пьём! Ха-ха!

В знак примирения, за радость слов, сказанных в простоте и беззлобно, пили вермут. Потом портвейн… Целовались исступлённо под ревнивые подвывания Пирата и завистливые взгляды прохожих.

И говорили…

…Родилась она в семье питерских актёров.

Детство Вареньки казалось вполне счастливым, если не считать, что родители почти не занимались ею. У них была своя жизнь – театральные интриги, гастроли, связи на стороне...

Когда Варе было двенадцать, мать, Вероника Антоновна, ушла от отца к блестящему морскому офицеру, капитану первого ранга Вадиму Николаевичу Груздеву, покорённая его настойчивым ухаживанием. Она была дамой влюбчивой и регулярно заводила романы.

Варя росла у бабушки. Дерзкой, своевольной. Из взрослых признавала только отчима, когда он появился. Водилась преимущественно с мальчиками, прогуливала, курила, выпивала. Но школу закончила с серебряной медалью.

Вскоре Груздева перевели в Москву – на повышение. Присвоили звание контр-адмирала. Вероника Антоновна не дала согласия на переезд – она не имела никаких шансов даже на самые жалкие роли в московских театрах. Стать же просто женой, пусть и адмирала, не желала… Продолжая играть в своём театре, бывала наездами в Москве. И в один прекрасный день объявила мужу, что оставляет его. Говорила о возрасте, о положении в труппе… Но все знали – завелся молодой любовник.

Вадим Николаевич ушёл в дальний арктический поход. Варвара к тому времени уже училась в МГУ, на факультете журналистики. Несколько месяцев она наслаждалась свободой. Но к празднику Октябрьской революции отчим возвратился. Поседевший, посвежевший, с новым орденом на груди. В доме стал бывать его адъютант Миша. Педант и службист до мозга. Она, ясное дело, раза два затащила его в койку. Миша оказался непоправимо скучен и невыносимо пуглив для любовника. И быстро надоел.

Хозяйство в адмиральском доме вела прислуга, Александра Ильинична, «старая гарнизонная блядь», как выразилась Варвара, что на самом деле не соответствовало действительности. Во-первых, она была отнюдь не стара, - по Варвариным рассуждениям ей сорока не было - во-вторых, очень даже преданная адмиралу женщина. Насчёт же её гарнизонной жизни история умалчивает.

Однажды Варвара застукала их... на медвежьей шкуре. Виду не подала, но с этого дня люто возненавидела крутобёдрую, пригожую лицом и телом, прислужницу. И, неожиданно для себя - ужаснувшись до холодка под сердцем крамольности возникшей мысли - взглянула на отчима по-новому: поджарый, холёный, седоватые усики, стальные глаза, сильные руки...