- Холостякуешь? – покуривая в отдалении, язвила Варвара. В ответ Миша, не оборачиваясь, пожимал плечами.
По квартире распространялся дух обитаемого жилища, и вскорости на столе появлялся настоящий обед – борщ, гуляш…
В свои приезды он изгонял осевшую в квартире пьянь, мёл углы, мыл пол на кухне, стирал… Делал это не для неё - отдавал воинский долг памяти адмиралу. О личной жизни не спрашивал, держал обиду за незаслуженную отставку…
Один-единственный раз, допив чай и собираясь уходить, спросил:
- Как с учёбой-то?
- Никак, - был скорый ответ. - Мне в угол встать, товарищ капитан-лейтенант? Или штаны снять?
…Шло время. Продавать стало нечего. Миша не появлялся. Может, перевели куда или кто оженил...
Неожиданно объявился отец. В затрапезной спортивной куртке, в кроссовках – словно, вышел на пробежку, как раньше когда-то. Проездом в Краснодар, сказал, на гастроли. Выпив, отец расплакался, а потом уснул и проспал больше суток – она даже испугалась… Пробыл три дня. Пытались говорить… С застарелой болью смотрел он на взрослую дочь – чужие люди. Снова плакал, горько, обречённо – ничего нельзя исправить… В ней впервые что-то отозвалось – жалкий, старый, похоже, никому не нужный, как и она сама, человек – её отец… Какие гастроли? Похоже, ему жить негде. Оставить... Выспросить обо всём... Но мешало злое, мстительное, непрощённое…
Так и ушёл в никуда. Может, проститься приезжал – перед третьим звонком...
Когда стало совсем туго, Варвара устроилась няней в детский сад. С месячным испытательным сроком. Мыла полы, горшки, окна. До первой получки...
Садик запомнился регулярной, хорошо забытой кормёжкой и постоянным недосыпанием – к половине восьмого на работу. И ещё - как там к ней обращались – Варвара Александровна, а детки – тётя Валя... Славно было в садике...
Знакомый официант из «Нарвы», уходя на покой, рекомендовал на своё место и наставлял, поглаживая по спине:
- Ресторан, девонька, это еда и деньги. Перманентно щедрые люди… Надо стараться…
Она старалась. Работа через день. Если в выходной выпить – назавтра поднос не поднять, после работы чуточку - никакого кайфа, и так еле стоишь, спать... Ещё эти кобели… Сначала – метрдотель, потом – шеф-повар… Замучилась. Бросила ресторан.
- Что, дура, маешься, – зашла как-то лифтёрша Капитолина, - сдавай комнату. Вон хоромы какие. Я сосватаю задаром, по-соседски. Мужики – золото, без нашей сестры ухитряются. Ну-у? Век будешь в ножки кланяться.
Варвара долго не думала.
Вечером пришли. Заплатили вперёд за два месяца. Угощали. На водку не налегали – больше чай. Держались смирно, называли хозяйку – мадам. Видно, Капитолина их застращала. А, может, и впрямь, были из этих… «без нашей сестры».
Потом, действительно, в гости приходили только мужики. Земляки-азербайджанцы.
***
Прошло два года, как не стало Вадима Николаевича.
Варвара не задумывалась о жизни. Лишь иногда плакала по ночам. Утром же появлялась горькая, упрямая и успокаивающая мысль:
- Как живу, так и живу. Никого не касается. - С этого начинался день.
Она бродила по злачным местам на пространстве от Трубной до Сущёвского вала и от Каретного до переулков на Каланчёвке.
- Привет, Барбара! К нам! – кричали ей в очередном шалмане. Находились какие-то деньги - жалкая мелочь на пиво или бормоту. Появлялся кураж. Возлияние, восторг общения, хохот. В сопровождении Пирата, очумелого от табачного дыма и винных паров, к ночи она возвращалась домой. Часто засыпала прямо в шинели.
Следующий день повторял вчерашний.
Чтобы сохранять защитное состояние безвременности, в которое она погрузилась после смерти Вадима Николаевича, требовалось немногое: не смотреть в зеркало, не вылезать из шинели, не замечать, что под ногами – палая листва, чавкающий снег или вонючий асфальт…
По утрам заглядывала Капитолина. Одышливо принюхивалась – больно крут был воздух в квартире – и заводила волынь:
- Помираешь? Ну и помирай, чем так мучиться! Собаку бы пожалела… Ты баба или кто? Тебе рожать, мужика обихаживать, дом в порядке держать… А ты – что ты есть? Тунеядец и пьянь. Смотри-и, участковый соседей опрашивает, я-то молчу… Давай устраивайся хоть чем, а то оформят за сто первый и тю-тю, милая.
Было время, Капка сама зашибала, будь здоров! Знает… Но чтобы так… Годами. Без ума… Лучше уж голову под трамвай. Она не могла спокойно видеть, как пропадает молодая, умная… Сама, вошь детдомовская, лимитчица, из чернорабочих на железной дороге в лифтёрши выбилась... Да в какой дом – генеральский! Жильцы – здрасте, Капитолина Сергеевна, здрасте, голубушка, как поживаете? Начальство тоже уважает – прописку сделали, жильё в полуподвале, пополам с дворником…
…Выгуливая Пирата, Варвара стала заглядывать в места, где граждане клеят объявления.
«Продаётся детская коляска (ГДР)» Повременю… «Пропал попугай ара, красно-зелёный, кличка Дрейк». У меня один пират уже есть… «Требуется машинистка. Срочно. Оплата высокая». Очумеешь от треска!..
Вычитывая печатные строчки из газет, рукописные – на клочках школьной тетради, Варвара удивлялась: оказывается, жизнь-то идёт… Копошатся какие-то жалкие людишки, не подозревая, что есть на свете она. Что ей плохо… Попугай Дрейк… Он нужен кому-то, как ей – Пират. Детская коляска… Ни за что бы не продала коляску своего ребёнка!..
Работы, которую она могла бы делать, нет, хотя объявлений много. От этих объявлений становилось сумрачно на душе, бумажки мелькали перед глазами, хотелось поскорей выпить. Вдруг рядом она услышала незнакомое слово – «надомница». Её осенило: «Вот это что надо: сиди дома и работай!»
- Что делать? – отозвалась тётка, клея на водосточную трубу объявление. - Платки писать, - и бегло оглядев Варвару, добавила, - приходи на Солянку, где церковь, там увидишь. Паспорт не забудь. И – трезвая чтоб.
…В цехе ручной росписи её научили основам ремесла. Выдали станок – разборную раму, на что закрепляют заготовку, расходные материалы и образцы готовых изделий.
- Ну, с богом. Оплата сдельная, брак – за свой счет. Платок – вещь художественная, любит, чтоб с душой к нему… Видишь, в нём всё живое, природное, - бригадирша любовно поглаживала покрытый цветами платок и, посерьёзнев, закончила: - Настроения нет – не садись. Зато когда есть – душу лечит…
Закрывшись на все замки, Варвара села писать – самостоятельно! – свой первый платок. Художественную вещь, где всё живое… Не дыша, высунув по-ребячьи кончик языка, она вырисовывала богатый осенний букет охристых тонов, забывая временами про образец, стараясь не спугнуть новое ощущение. Только через несколько дней работы она почувствовала усталость – болели плечи, спина, шея… Но прерываться не хотелось.
Однажды утром – было начало октября, с деревьев валился напитанный влагой тяжёлый лист – Варвара проснулась со странным чувством. Будто она снова жива и нужна кому-то. Он близко, совсем рядом… Он давно ищет её. И обязательно найдёт. Будет любить, жалеть…
Страх, что нечаянный сон истает и ничего не останется, сдернул её с постели. Она, играя, пнула голой пяткой в нос Пирату и в нетерпении выскочила на балкон.
***
- Парень самостоятельный – брови вместе держит, и, видать, путный, вежливый, - как бы невзначай, заметила Капитолина. - Где нашла-то? Вроде неподходящ тебе…
- Учились… ещё в Питере, - неловко соврала Варвара.
- Рассказывай кому… - щурилась та набитым глазом, а про себя добавила: только ведь с тобой, лиходейка, кто угодно запьёт…
Истомившись в долгом ожидании друг друга, они не знали удержу.
- Какая... раскрепощённость.
- Ждёшь восторгов, троечник… Допускаешь, что это – игра?
- Я бы чувствовал…
- Неужели?.. Добавь плюсик к своей тройке…
…Спустя некоторое время Владимир появился на пороге с печатной машинкой в футляре и портфелем. Извлёк домашние тапки, свитер, пару сорочек и туалетные принадлежности. Варвара, ещё не проснувшаяся толком, хмуро следила с подушки, как он по-хозяйски раскладывает свой скарб. Впервые в воздухе пахнуло посягательством на свободу: он нарушал негласное табу.