Бредун поднял тусклые, без живинки, глаза, безразлично оглядел Антипа Маркелыча и ответил:

— Знаю.

— Кто он?

— Загодин Антип Маркелыч.

— Где живёт?

— На хуторе.

— На каком?

— Загодино.

— Где познакомились?

Тонкие губы Бредуна тронула лёгкая усмешка, а может, не усмешка, судорога свела рот.

— Я сызмальства его знаю.

— Он состоял у тебя в банде?

— Состоял.

— Ты что — Бредун! — в гневе вскочил с табуретки Антип Маркелыч, но на плечи легли тяжёлые ладони гэпэушника, стоявшего за спиной, и опустили на прежнее место. — Ты чего околесицу мелешь? — ярился хуторянин. Изо рта у него летели слюни. — Когда это я был в твоей банде?

— Был, — прозвучал ответ и Бредун отвернулся.

— Ах ты, стервец! — выдохнул Антип Маркелыч, багровый от злости, и плюнул в лицо Бредуна. — Я…в банде!..

Он вскочил с табурета, даже цепкие руки охранника не удержали его, и вцепился в горло бандита.

— Когда это я состоял, вошь ты поганая? — тряс он Бредуна. — Говори, когда?

Его еле оторвали от бандита.

— Запиши, — сказал следователь помощнику, сидевшему в углу за столиком, — Бредун указал на Загодина, что тот состоял в его банде.

Туман застлал глаза Антипа Маркелыча. Как сквозь сон слышал он Бредуна. Тот признался, что сохранял оружие в доме Загодиных и что хозяин потворствовал ему в этом, снабжал едой и по его наущению банда пускала кровь сельским активистам.

Измордованный, исполосованный, в чём только душа держалась, Бредун наговорил на хуторянина такое, что у того на темени волосы встали дыбом. Антип Маркелыч не сказал в свое оправдание больше ни слова, потому что не мог произнести ни звука, настолько обида сжала сердце. Он сидел на табурете, вцепившись пальцами в край дубового стола так сильно, что посинели ногти, и отдувался провалившимся ртом — на первом допросе горячий следователь выбил у него рукоятью револьвера передние зубы.

— Так правду он говорит? — звенел голос следователя, но Антип Маркелыч не слышал его. Он только видел перед собою потный выпуклый лоб, который облепляли вьющиеся волосы, чёрные глаза, пронизывающие насквозь, и чисто выбритый подбородок. Следователь был кургуз, с низкой и оттопыренной задницей. «Такая порода завсегда ленива, — не к месту подумалось Загодину, — ищет места помягче, где б не напрягать пупка».

— Так правду он говорит? — следователь ткнул Антипа Маркелыча в грудь кулаком. — Я тебя спрашиваю?

— Брехня все его слова. Я ему подсоблял, но в шайке не состоял.

— Ночлег давал, еду давал?

— Ночлег и еду давал, но всего несколько раз.

— Несколько раз! Кормил врагов Советской власти!?

Антип Маркелыч молчал.

— На сельских активистов наводил? — упёрся взглядом в лицо следователь. — По твоему наущению милиционера Колыбелина убили?

— Не было такого.

— Сейчас ты у меня запоёшь не так. — Следователь покрутил дулом револьвера перед лицом Антипа Маркелыча. — Говори, что ещё замышлял?

— Ничего я не замышлял.

— А про какое добро ты говорил, зарытое в болоте?

«И про это знают, — пронеслось в мозгу зачумлённого происходящим Антипа Маркелыча. — Собака, Бредун. Ляпнул я ему тогда про добро».

— Так что молчишь? — резанул ухо голос следователя. — Награбленное скрываешь от Советской власти?

— Я не грабил и добра у меня на болоте никакого нет.

— Спроси у него. — Следователь указал на Бредуна. — Он про добро твоё говорил.

— Когда это я тебе, дерьмо собачье, про добро говорил?

Бредун не слышал хуторянина, впав в забытьё. Его растормошил охранник. Бандит вскинул голову, открыл пустые глаза:

— А?! Чего?

— Говорил Загодин про свои запасы в старом скиту? — следователь повысил голос.

— Говорил. Он хотел туда уйти, если наше дело не выгорит.

— А-а, — простонал Антип Маркелыч, — про Сутоломский скит. Так все знают, что там, наверно, зарыты богатства. Слухи ходили. Вот я Бредуну и предложил вместе поискать, может, что найдём.

Больше от него следователь ничего не добился, хотя грозил опять револьвером, но Антип Маркелыч стоял на своём.

— Уведите, — распорядился следователь и спрятал револьвер в кобуру.

— Щенок, — прошептал Антип Маркелыч, вставая с табурета.

— Что-о! — Следователь подскочил к Загодину красный и злой, отнеся слова на свой счёт. — Что ты сказал? Повтори!

Антип Маркелыч не ответил. Он тупо смотрел впереди себя, ничего не видя.

— В одиночку, — распорядился следователь, поправляя гимнастёрку. — Пусть отдохнёт на кирпичном полу, соберётся с мыслями…. Матёрый зверь, — сверкнул он глазами. — Ты у меня сгниёшь заживо, — помахал он кулаком перед лицом Антипа Маркелыча.

Неожиданно Антипу Маркелычу вспомнился болотный старец и его слова: «Будешь гнить заживо и не найдёшь сострадания…» Сбываются его пророчества. Неужели это был спасшийся Изот? После того, как Антип не подал спасительного шеста Изоту, а, наоборот, вверг скитника глубже в трясину и тот погиб, он порывался спросить Прасковью правда ли, что они нашли Антипа на крыльце. Сразу об этом не спросил, а по прошествии некоторого времени, счёл за благо не спрашивать, потому что сам в это не верил, считая слова Изота выдумкой погибающего человека, хотевшего разжалобить Антипа.

Загодина поместили в узкую камеру с холодным каменным полом. Высоко под потолком светила пыльная тусклая лампочка. Усталый и вконец обессиленный, он лёг на пол, подтянув к подбородку колени. Но вскоре замерз так сильно, что зуб на зуб не попадал от дрожи.

— Мать вашу, — шептал он. — Я скотину и то лучше содержал. Каждый день менял подстилку. А вы, хамское отродье…

По стенам камеры сочилась вода. Стены потели, образуя капли, которые сливались и извилистыми змейками сползали вниз, пропитывая пол.

На третий день Загодин не выдержал содержания в холодном каменном мешке и попросился к следователю. Но его просьбу не выполнили. Продержали ещё дней пять. Он стал надрывно кашлять, нестерпимо болели суставы ног. Спал сидя на корточках, если дремотное состояние можно было назвать сном.

Дней через десять его отвели к следователю. Самостоятельно Антип Маркелыч идти не мог и его вели под руки двое конвоиров. В комнате допросов вконец обессиленный долгим пребыванием в карцере, Антип Маркелыч дрожащей рукой подписал бумагу, которую ему подсунул следователь. Строчки плыли перед глазами, их мутила туманная дымка, какая бывает, когда глаза застилают слёзы. Он бы и не такую бумагу подписал, лишь бы убраться из этой душной полутёмной каморки допросов, где углы тонули во мраке, а в лицо бил свет яркой электрической лампочки, выхватывая из клубящейся дымной пелены глаза следователя, как два бездонных шурфа, уходящих в темноту ночи.

Глава шестая Дорога на восток

Степан на первом же допросе признался, что помогал Бредуну: носил его банде провизию, закапывал оружие. Может быть, его чистосердечное признание, возможно, молодость, сослужили ему неплохую службу: отнеслись к нему достаточно мягко — на допросы по ночам не водили, выбивая нужные признания, не старались окриками, а то и тычками в зубы, заставить говорить то, что необходимо было следователю. Он был весь как на ладони — неотёсанный, забитый, ещё не понимая, куда попал и как будет впоследствии страшно, когда прочитают приговор, лишающий последней надежды на прежнюю, как он считал, счастливую жизнь. Его перевели в Ярославль, продержали две недели, а потом по этапу отправили, как говорили, в Казахстан.

Набилось их в «телятник» много. Хорошо ещё, думал Степан, что он оказался в начале колонны и сумел занять место на верхних нарах. Кому не хватило нар, сидели на грязном полу, как попало, кто как сумел устроиться, измождённые, с сухими губами и тусклыми угасшими глазами, не выражающими никакого интереса к окружающему. Заскрипела широкая дверь, двигаясь по стальным направляющим, отрезав ссыльных от мира, и в вагоне стало пасмурно. Задвинули засов. Стук тяжелой накладки заставил вздрогнуть Степана. Ему подумалось, что он вновь очутился в камере.