Один из гэпэушников спустился в яму под мостовником.

Ему подали лампу.

— Ну что? — снова спросил начальник.

— Здесь винтовки, товарищ Сидоров, патроны, и пулемёт.

— Ну вот, а говорил, что крестьянствуешь. — Сидоров посмотрел на бледного хозяина. — Что теперь скажешь?

Антип Маркелыч молчал. Что говорить, отнекиваться, отрицать, когда оружие обнаружили у него на подворье. Лучше молчать.

— Молчишь! Сказать нечего в оправдание. Бредун нам всё рассказал… Всё под чистую. Заложил он тебя, Антип Маркелыч, с ног до головы…

К Загодину подошёл Воронин.

— А я уж было поверил тебе, Антип Маркелыч, — сказал он, — что ты будешь поддерживать колхозное хозяйство, а там, глядишь, и сам в колхоз вступишь. А ты вон как! Не ожидал, что ты с Бредуном заодно.

— А ты, Семён, на меня не при, — ощетинился Загодин. — Вспомни, как коров моих пас…

— Причем здесь коровы, — обиделся Воронин.

— Что ты с ним говоришь, Воронин, с врагом народа! Пошли протокол оформлять. А ты, Перемогин, — обратился Сидоров к одному из подчинённых, — вместе с товарищем оружие на волю выносите, опись составите, мы её к протоколу подошьём.

Они вернулись в дом.

Как ни странно, Антип Маркелыч успокоился окончательно. «Свалю всё на Бредуна», — думал он. В последнее время, когда сила была на стороне Советской власти, он понял, что плетью обуха не перешибёшь, и свой норов, горячий и резкий, обуздал. Как полагал, для дела. Хитростью большего можно добиться, чем прямолинейной силой. Он так вошёл в новую роль, что даже люди, хорошо его знавшие, говорили: «Перестроился хозяин хутора. Смотрите, какой масляный стал! Даже своё добро в колхоз отдал. Скоро, стало быть, сам в колхоз вступит».

— Так откуда у тебя пулемёт, винтовки, патроны? — строго спросил Антипа Маркелыча Сидоров.

— Это Бредун! Под страхом смерти заставил закопать во дворе… «Он всё расскажет, притворится, что по неведению, по незнанию, застращал его бандит. Думал, когда всё успокоится, тогда он сдаст оружие властям. Он только выжидал время. Он же ничего плохого не делал: не грабил, не поджигал, не убивал… К чёрту всё! Зачем ему хозяйство? Горбатиться, выращивать, работать на дядю? У него есть сундук. Он землю сроет, а найдёт его. Найдёт, и тогда к лешему хозяйство. На золото он чего захочет, то и купит. Только бы пронесло, только бы пронесло», — про себя молился Антип Маркелыч.

— Собирайся, поедешь с нами в город. Там разберёмся. И ты тоже, — ткнул Сидоров пальцем в Степана.

«Город, значит, тюрьма», — мелькнуло в голове Антипа Маркелыча.

— Степана-то зачем? — загородил он сына. — Сына оставьте. Он здесь ни при чём.

— В городе разберутся, кто при том, а кто при этом, — оборвал его Сидоров. — Опись составили? — обернулся он к вошедшим гэпэушникам.

— Составили. Пулемёт один, винтовок шестнадцать, два нагана и патроны к винтовкам и наганам. Всего три тысячи одиннадцать штук, плюс полный ящик.

— Собирайтесь, собирайтесь! — торопил Сидоров замешкавшихся Загодиных. — Воронин, имущество описать, скотину свести в колхоз.

— Люди, что вы делаете? — заголосила Пелагея. — По миру нас пускаете! Степана хоть оставьте?

— Разберёшься тут с ними, — ткнул Сидоров пальцем в сторону Ахметки и Пелагеи, обращаясь к Воронину. — Выходите! — Он подтолкнул Загодиных, стоявших у порога рука об руку.

— Дайте хоть я им еды какой соберу в дорогу, — всхлипнула Пелагея, вытерла глаза концом платка и побежала на кухню.

В этот момент Антип Маркелыч, оттолкнув стоявшего перед ним гэпэушника, схватил лампу и бросился в сени. Никто не успел опомниться, как он ногой толкнул лавку, на которой стояла бутыль с керосином и бросил лампу в растекавшуюся жидкость. Огонь вспыхнул мгновенно и охватил сени.

Хозяин выскочил на крыльцо.

— Ничего не оставлю сукиным детям! — кричал он, размахивая длинными руками. — Всё спалю!

Через сени находившимся в доме выйти не удалось — мешал огонь.

Сидоров разбил револьвером стекло окна и кричал подчинённым, стоявшим у подвод:

— Держите Загодина, чтоб не убежал!

Воронин открыл в это время раму, помог спуститься Пелагее, выбрался сам. За ними спустились на землю Степан и Ахметка, последним спрыгнул Сидоров.

— Ну что вы стоите, делайте что-нибудь! — бегал он возле дома, сверкая начищенными голенищами сапог. — Гасите огонь!

— Всё отдал, что нажил, — исходил в крике, брызгая слюной Антип Маркелыч, вырываясь из рук гэпэушников. — Никто не просил — сам отдал. Скажи им, Семён, — он уставил кровью налитые глаза на председателя колхоза. — Нет, имущества им мало, так жизнь мою теперь хотите забрать? Дом? Не дам, паскудам!

Ему завернули руки за спину. Он сморщился от боли, но не перестал извергать брань:

— Что же это делается?! Какое-то светопреставление, — хрипел он. — А ты, Бог, что ты молча на это смотришь? Или тоже большевиком стал?

— Не скули! — толкнул Загодина под ребра стволом винтовки один из охранявших его гэпэушников.

Ахметка, Воронин и два гэпэушника пытались тушить пожар, носили из пруда воду, забрасывали пламя землей, но огонь не утихал.

Уже рассвело, когда из Дурова приехала конная пожарная установка. Стены дома удалось спасти, сгорела только крыша да сени. Вынесли кое-какую мебель да утварь.

На подводу погрузили оружие, патроны, сверху поставили пулемёт. Рядом порожняя телега ждала арестованных.

Антип Маркелыч сел на телегу, оглядел дымящиеся руины дома, горестно покачал головой: сначала имущество по доброй воле отдал, дом сжёг по собственной воле, лишился всего, а теперь везут его в тюрьму и неизвестно, когда он вернётся на хутор и вернётся ли вообще.

Возле головешек стоял Ахметка, глядя, как увозят хозяина.

— Ахметка! — крикнул ему Антип Маркелыч. — Помни мой наказ! Я ещё вернусь! Вернусь я ещё!

Ахметка поднял руку, прощаясь, сделал два шага вперёд к телеге, на которой сидел Загодин в окружении гэпэушников, и остановился.

Солнце поднялось над лесом, когда подводы тронулись, приминая колёсами росную траву. На хуторе остались Воронин, несколько колхозников, приехавших на пожар, и Пелагея с Ахметкой.

Глава пятая

В тюрьме

В Верхних Ужах продержали Загодиных недолго. Сидели они в старом остроге, построенном ещё во времена Петра Великого, в разных камерах. Их разделили сразу по приезде в город. Антипа Маркелыча на подводе вместе с двумя арестованными привезли сначала на улицу Спасскую, теперь носившую новое название — Колхозная. Название сменили, но улица осталась прежней — узкой, в колдобинах и рытвинах, заросшая по бокам проезжей части пыльными лопухами, крапивой и чёрной полынью. Единственно, что было новым, так это колхозный рынок, занимавший большой пустырь. Он был огорожен тесовым высоким забором с широкими воротами.

Подвода, поскрипывая плохо смазанными колёсами, проехала улицу, замусоренную битым кирпичом и черепками глиняной посуды, и въехала в распахнутые ворота. Антип Маркелыч узнал место. Раньше здесь была маслобойня купца Трофимцева. Теперь, как он понял, размещалось ОГПУ. Во дворе взад и вперёд сновали люди в военной форме, две или три лошади под сёдлами были привязаны к коновязи. Взбивая колёсами сухую пыль подкатила легковая автомашина, открылась дверца и на землю спрыгнул сухопарый военный в фуражке, с пистолетом на боку. Он быстро вбежал в ступеньки, на ходу отвечая на приветы подчиненных, бросая правую руку к козырьку головного убора.

Антипа Маркелыча втолкнули в грязный и вонючий подвал с узкими, затянутыми паутиной и запылёнными оконцами под сводчатым потолком. Пахло сыростью и конюшней. На полу у стены была брошена солома, давнишняя, коричневая, превратившаяся в труху. При скудном свете, сочившемся из оконцев, Загодин увидел два или три десятка человек, расположившихся в углах подвала. Кто лежал, кто сидел, бездумно уставив глаза в одну точку.

Почти все встрепенулись, когда дверь распахнулась и охранники ввели Антипа Маркелыча. Когда приведшие нового арестанта вышли и захлопнули дверь, внимание присутствующих потухло — вновь прибывший не вызвал у них никакого интереса. По виду большинство из них были крестьяне, некоторые напоминали конторских служащих или учителей. Благообразный старик с бородой и длинными волосами, сидевший особняком, видимо, был священнослужителем.